Страница 97 из 246
Мы проворачиваем на нём нашу вагонетку на 90 градусов и катим дальше по рельсам узкоколейки до нужной печи.
Самое трудное – сдвинуть вагонетку с места; тут приходится упираться рогом, а когда начнёт потихоньку двигаться, то всё – ты наша!
Перед жерлом печи – полка.
Прикрывая лицо от огненного жара в печи, Боря ставит на полку трубу-ролик, шириной в полметра.
На ролик мы взваливаем продолговатую лопату с приподнятыми бортиками, чтобы болванки не скатывались по сторонам.
Рукоять лопаты длиной метров пять. Она не из железа, а стальная, сечением шесть на четыре сантиметра.
Заканчивается рукоять поперечиной, за которую могут ухватить двое рабочих – по одному с каждой стороны от рукояти.
Но пока что лопату за поперечину удерживаю только я один, потому что Боря, уже здешним тельфером, перекладывает болванку из вагонетки в лопату, заслоняясь плечом от огня.
Он отгоняет тельфер обратно к вагонетке, подходит ко мне и мы ухватываем каждый свою половину поперечины.
– И!..
Мы толкаем лопату по ролику на три-четыре широких шага.
Потом надо синхронно подпрыгнуть и налечь на поперечину, чтобы упругая рукоять свибрировала и подбросила болванку с лопаты. И надо успеть отвернуть лицо от опаляющего жара раскалённой печи, где бушует огонь из форсунок.
Вот почему Боря работает в брезентовом фартуке кузнеца, а я дожигаю свой когда-то любимый красный свитер.
Защитно вскинув плечи, мы вытаскиваем лопату обратно на ролик и Боря идёт за следующей болванкой.
Туда-сюда… обратно…
А как оно приятно!..
Потом мы гоним порожнюю вагонетку за новой партией болванок.
В печи их тоже надо укладывать слоями и рядами, а начинать их поглубже, иначе не поместятся.
Чем больше загружено, тем короче пробежки с лопатой.
Я не сразу освоил синхронный прыжок и Боря крыл меня неслышным в грохоте и гуле матом.
Недолетевшая до нужного места болванка будет делать мозги при загрузке остальных.
Но навык гитариста помог мне уловить ритм.
Боря немногословен. У меня с вентилятором больше общения. Дуэтом.
Но однажды Боря прокричал мне в самое ухо:
– Сегодня сорок тонн загрузили!
Он улыбался.
Трудовая победа!
Фигня – пустые слова. Просто мы сделали это.
Работаем мы в две смены – во вторую и в третью, а в первую наши болванки достают из печей на наковальни.
А в день получки я глазам своим не поверил – у меня за месяц сто двадцать рублей!
«…на нижеоплачиваемую должность…»
– Ha-ha, Mr. Lebedev!
– Ha-ha, Mr. Heath!..
А кузнецам кассирка вообще по три нераспечатанные пачки выдавала! Три сотни, плюс там ещё рублями.
Да, Боря! Пить надо меньше.
Туда-сюда… обратно…
А как оно приятно!..
( … всегда проклинал, проклинаю и буду проклинать ту ночь, когда я испустил тот вопль тупого бурсака.
Слово – не воробей… Сказанного не воротишь …)
А Ольге хотелось чего-то ещё…
Один раз, когда я бросал болванки в её печь, она начала требовать:
– Скажи!.. что!.. ты сейчас!.. делаешь?..
– Я с тобой!.. занимаюсь!.. любовью!..
– Не так скажи!..
– Я!.. люблю!.. тебя!..
– Не!.. так!…
– А!.. как?..
– Сам!.. знаешь!..
И я начал выстанывать:
– Я!.. е!.. бу!.. те!.. бя!..
– А!..
– Я!.. те!.. бя!.. е!.. бу!..
– О!..
Тёмная кухня. Ребёнок спит. Что она ещё понимает…
В другой раз из темноты:
– Ударь меня!
– Ты что?
– Нет, ударь меня!
Заставила-таки, шлёпнул слегка по щеке.
– Не так! Ударь сильно!
Всё равно не отстанет. Ударил звучнее. Лежит, плачет.
– Ты что?
Плачет.
Пришлось утешать самым надёжным, по-моему, способом. И было хорошо.
Потом лежу думаю. Зачем ей это?
Пощёчина, как наказание за проступок?
Ничего такого за ней не знаю.
До меня? Без меня? Вместо?..
( … есть мысли, которые лучше не начинать думать, а если начал, то лучше уж не додумывать до конца …)
В конце мая истёк срок моего наказания и в тот же день я получил повестку явиться двадцать седьмого числа для призыва в армию.
И снова было застолье во дворе, потому что на Посёлке проводы в армию почти что свадьба.
Все пили, пели, только без «Орфеев» и моя мама носила вокруг стола Леночку в распашонке и простынке, и та хваталась крохотными пальчиками за ворот бабушкиного халата и удивлённо озиралась развесив розовые губки.
Наутро меня проводили до двухэтажного Дома глухонемых рядом с мостом в железнодорожной насыпи на проспекте Мира.
Там собралось много призывников в кепках и ещё больше провожающих.
Толик Архипенко всех заверял, что у меня всё будет хорошо. Ольга плакала.
Призывников посадили в два большие автобуса, те было тронулись, но выйдя на проспект снова остановились – кого-то не хватало.
Мы вышли на обочину.
Провожающие ломанулись через дорогу.
Ольга добежала первой.
Она целовала меня мягкими мокрыми губами и прижималась мягкой грудью без лифчика, под кофточкой в полоску с коротким рукавом, промокшей от её слёз.
Тут подвезли нехватку.
Нам опять сказали садиться в автобус.
Завёлся мотор.
Дверь захлопнулась и автобус уже окончательно, безостановочно и безвозвратно повёз туда, где армия сделает из меня настоящего мужчину и защитника родины.
~ ~ ~
~~~мои университеты (часть первая)
Отшлифуем плац ногами,
Он как новый заблестит
У солдат в груди широкой
Сердце бравое стучит…
(на муз. «Розпрягайте, хлопцi коней…»)
На сборно-распределительном пункте в Сумах я сделал последнюю попытку отвертеться от армии. На медосмотре сказал окулисту, что левым глазом вижу только две строки его таблицы, хотя на самом деле видел пять.
За это меня признали годным к нестроевой службе в строительных войсках.
Спустя двое суток кантования на голых нарах сборно-распределительных пунктов и столь же жёстких полках в вагонах для призывников, я стоял на перроне вокзала города Ставрополь в одной туфле.
В отличие от Персея, на второй ноге у меня был носок.
А что поделаешь? Рано утром, при команде покинуть вагон я обыскал не только то плацкартное купе, в котором спал на голой полке, но и соседние.
Второй туфли нигде не оказалось.
У меня постепенно зарождалось подозрение, что пропажа – дело рук Валика Назаренко из Кролевца.