Страница 94 из 246
Он бросил в огонь окурок «Примы» и отошёл трещать и слепить округу электродом электросварки.
Красивое слово «латата», я никогда не слыхал, чтоб так называли картошку.
Теперь мастер электросваркой балуется. Вася обрезки труб поддерживает, чтоб тот прихватил. Мыкола дым у коста глотает. А мне что делать?
Взял я кусок мела, что мы специально привезли – на трубах отметки делать, и начал рисовать на снятой с петель половинке ворот.
Старался, как мог.
Пожалуй, получился самый удачный рисунок за всю мою жизнь. Почти в натуральную величину.
Ню, разумеется.
Бёдра, груди, волосы за спину. Треугольник такой аппетитный. И взгляд зазывно приспущен.
Хороша! Ни убавить, ни прибавить.
А мел ещё не кончился.
Вот я и приписал сбоку печатными буквами «БОРЯ, Я ЖДУ ТЕБЯ!»
Потом я отошёл к костру – ветер ноги-таки пробирает.
Мыкола рядом стоит и хихикает, на ворота глядя.
В этот момент Борис Сакун вынул своё лицо из чёрного короба маски сварного и проследил взгляд Мыколы на ворота.
То, что выразило лицо Бориса миг спустя, не в силах передать никакая система Станиславского.
– Кто-о-о?!!
Мы с Мыколой стоим, непонимающих из себя строим.
Вася, что рядом с мастером на корточках сидел и обеими руками трубу придерживал, опустил глаза в пол, но при этом его нос, похожий на пятачок Нуф-Нуфа, вдруг превратился в широкий указательный палец и навёлся на меня, как стрелка компаса.
– Сука!!!
Во мне сработал инстинкт самосохранения и я метнулся в зал транспортёров, а следом по цементному полу со звоном прокатился обрезок трубы.
Всё у него «сука» да «сука», тоже мне, вор в законе нашёлся.
Мастер по городошному спорту.
Я вернулся минут через десять.
Слово «БОРЯ» на воротах было затёрто услужливой Васиной рукавицей.
Остальное осталось как было.
Не поднялась рука вандалов на шедевр.
Мы играли в Зеркальном зале. Лёха сидел впереди – за «Йоникой»; Чепа позади него за своей «кухней», Чуба подёргивал струны баса, недвижно уставясь в зал.
Медленный «белый» танец – приглашают девушки.
Владина девушка Рая пригласила его и увела танцевать под плывучими зайчиками от осколочно зеркального шара.
Я, в полуприседе на захлопнутое пианино, играю партию ритм-гитары.
Позади пианино стоит Ольга сложив руки поверх крышки над струнами. Ей скучно.
– Поцелуй меня,– говорит она.
Я поворачиваю голову влево и через плечо, и через пианино сливаюсь в долгом поцелуе с её тёплыми мягкими губами.
Мои пальцы и без меня знают когда и на какой аккорд переходить.
Публичный поцелуй окончен, можно перевести дух.
– Ой! Мама!– вскрикивает Ольга.
Это стало началом конца.
Среди танцующих пар действительно стояла её мать, неожиданно приехавшая забрать её в Феодосию.
А с другого конца нашей необъятной родины, из другого портового города – Мурманска, в Конотоп прибыла группа «Шпицберген», чтобы начать играть танцы в Лунатике по договорённости с директором ДК Бомштейном.
«Шпицы» сделали нас в две недели, через две недели Зеркальный зал Клуба КПВРЗ был пуст, потому что толпа ломанулась на танцы в Лунатик.
Там из концертного зала на втором этаже, где когда-то шли КВНы, вынесли кресла и получился паркетный танцзал. Но дело даже не в этом.
У ресторанной группы из Мурманска, в составе из четырёх музыкантов от двадцати до двадцати пяти лет, была фирменная аппаратура, орган «Роланд» и самое главное – они пели. И пели они в профессиональные микрофоны с эхом.
– Раз! …ас-ас-ас… Два!…ва-ва-ва…
«Орфеям» с их домодельной экипировкой пришёл «гаплык».
Да, оставались ещё концерты, «халтуры», но танцы увяли на корню.
Мать Ольги вместе с нерасписанным отчимом уехали обратно в Феодосию – взяв с Ольги клятву приехать через две недели, а «шпицы» бросили якорь в Конотопе.
В конце февраля я провожал Ольгу с четвёртой платформы Вокзала.
Она села в последний вагон и, когда поезд дёрнулся, помахала мне через стекло двери.
Я уцепился за поручни и вспрыгнул на ступеньки под запертой вагонной дверью.
Поезд быстро набирал скорость, она испуганно кричала за стеклом не слышно что, но я знал что делаю и спрыгнул в самом конце платформы, потому что дальше начинались рельсы и шпалы других путей, где точно ногу сломишь.
В марте я написал ей письмо. Очень романтичное. Что над слесарными тисками моего рабочего места мне видятся её небесные черты.
Нет, у Пушкина я не списывал, но суть и дух были теми же – с поправкой лексикона и орфографии на полтора века.
По понятиям экспериментального участка Ремонтного цеха такое письмо мог написать лишь полный пиздострадатель.
Хотя, они его не читали, как, впрочем и она – письмо не застало её в Феодосии.
Ольга вернулась в Конотоп сообщить мне, что беременна.
В те времена – плановой экономики и заботы о нуждах населения – презервативы продавались даже в газетных киосках по три копейки за штуку.
Но для меня они являлись лишь словом из анекдотного фольклора и я понятия не имел что значит «предохраняться».
Потом она приняла какие-то таблетки и всё обошлось.
Весна пришла ранняя, дружная, тёплая.
В середине апреля я открыл «дачный» сезон ночёвки в сарае. Подмёл его и перенёс постель на зимовавшую там кровать.
В тот же вечер в Парке я позвал её «к себе».
Она неожиданно легко согласилась.
Я был счастлив всё дорогу от Парка до Нежинской.
Мы шли в темноте, плотно поймав друг друга за талии.
Через двор Турковых и палисадник под окном нашей хаты прокрались мы в сарай и я запер дверь на крючок.
В промежутках между нашими связями я, по завету Вилье-Инклана, восстанавливал равноправие между «руками, которые уже знали всё и глазами, которые всё ещё ничего не увидали».
Для этого я зажигал спички, одну за одной, и не позволял ей натянуть на себя одеяло.
Мы проснулись на рассвете и я проводил её через оглушительную тишину совершенно пустых улиц до хаты её подружки Светы, чтоб у неё имелось алиби для тёти Нины.
Первый утренний пешеход попался мне на обратном пути аж за Базаром.
Он шёл навстречу по другой стороне Богдана Хмельницкого.
Мне с ней было хорошо, но я хотел от неё избавиться.
Во-первых, хорошо было не всегда.
В тот раз, когда мы ездили на Сейм и я завалил её в ивняке, всё получилось как-то плоско и то что было, было не то.
Правда, мы реабилитировались, когда она зазвала меня в душ у себя на работе.
Да, она устроилась работать в городе. Разносила телеграммы с Главпочтамта.
( … трудно поверить, но даже тогда, в отсутствие сотовых телефонов, люди как-то ухитрялись выживать.
Им помогали в этом телеграммы.
Прямо домой приносят бланк в половину тетрадного листка, а на нём наклеены бумажные ленточки из телеграфного аппарата с напечатанными словами:
буду шестого в два вагон четырнадцать
Телеграммы сообщали самую суть, потому что платить надо за каждое слово и за каждый знак препинания, включая адрес того, кому её посылаешь.
Копейки приучают к лаконизму.
Конечно, если денег девать некуда, в конце можешь добавить:
целую зпт навеки твой тчк
А доставляют телеграмму работники Главпочтамта в маленьких чёрных сумочках:
– Вот тут распишитесь в получении …)
В пять часов у неё закончилась смена и мы встретились у обложенной крупножёлтыми плитками пятиэтажной Гостиницы напротив Универмага.