Страница 102 из 246
Позади стола, лицом к нам, стояли два офицера.
Если у кого-то из присягающих не ладилось с чтением, то к нему не очень-то и придирались – лишь бы кончил поскорей да поставил свою закорючку на бумаге.
Напоследок лейтенант спросил нет ли у кого-нибудь из нас медицинского образования.
После общей небольшой заминки из строя вышел молодой солдат и сказал, что он помогал фельдшеру в медпункте своего села.
Его оставили служить в четвёртой роте, как и трёх профессиональных водителей из нашего призыва.
( … сколько раз в последующие два года я крыл себя многоэтажными выражениями, что не сделал два шага вперёд – объявить о трёх годах подготовки к поступлению в медицинский институт на отделение нейрохирургии!..)
Потом нам зачитали кому где служить.
Я попал в первую роту – роту каменщиков.
Вторая и третья – штукатуры. Четвёртая – шофера и всякое там ещё.
Нас отвели в казармы соответствующих рот и представили командиров наших отделений. Те указали свободные койки в кубриках пустой казармы, потому что личный состав роты в это время дня трудится на строительных объектах в городе.
В природе нет ничего более отвратительного по своему звучанию, чем команда дневального «рота! подъём!»
( … забегая вперёд, признаюсь, что и сам я, будучи дневальным и дождавшись когда стрелки больших квадратных часов над тумбочкой покажут шесть ноль-ноль, делал глубокий вздох и самым наираспропаскуднейшим голосом орал:
– Рё-о-т-я-а! Пад-ёоом!
Око за око. Ухо за ухо …)
После первой ночи в казарме первой роты из моих личных вещей в тумбочке кубрика осталась только начатая пачка лезвий «Нева» стоимостью в 25 коп.
Пропажа зубной щётки, пасты и бритвенного станка не так меня удручила, как исчезновение 30 копеек из кармана хэбэ штанов. Это на две пачки сигарет «Прима».
Мне вспомнились днепропетровцы, стрелявшие бычки в яме беседки.
Заправив постель одеялом и накинув на шею, по примеру старших товарищей, белое вафельное полотенце, я покинул казарму и в общем потоке цвета хаки пошёл в сортир.
Над каждым из десяти очок кто-то сидел и над каждым сидящим стояла очередь из пары ожидающих и даже к мочестоку не сразу-то доступишься.
Шёл шумный обмен новостями о происшествиях минувшего дня.
– Он чё – готовый был?
– Сам знаешь.
– Поймали?
– А хýй его знает. Ищут.
– Поймают.
– Сам знаешь.
У кранов умывальника перетираются те же происшествия, но уже в подробностях.
К восьми часам дежурные по ротам провели на плацу зарядку с «молодыми» и «черпаками» своих подразделений. Роты позавтракали в полном составе и построены в пять шеренг на плацу, кроме нескольких «дедов», которые на всё забили уже по полной.
Без чего-то восемь к проходной подъезжает «козёл» комбата и маленький автобус с офицерами и бухгалтершами.
Комбат, замполит части и начальник штаба выходят на середину плаца, бухгалтерши позади барака-казармы третьей роты направляются к четвёртой: половина того барака – это штаб нашего ВСО.
Начинается развод.
Дежурный по части докладывает командованию, что за истекшие сутки в одиннадцатом военно-строительном отряде происшествий и нарушений не было.
Начальник штаба приказывает двум солдатам третьей роты выйти из строя и встать лицом к построению. Вчера они нарушали воинскую дисциплину на строительных объектах в городе.
Начальник штаба объявляет меру наказания – десять суток ареста.
Седовласый комбат, водя по сторонам широкими стёклами очков в роговой оправе, начинает обличительную речь.
О чём речь – понять невозможно, потому что он маразматик и с половины начатого предложения сбивается на следующее, но тоже до половины.
За его спиной по дорожке вдоль клуба приближается отдельная рота. Они идут на завтрак в столовую. Им этот развод вообще пó хую. Они – отдельная рота.
Наконец, замполит говорит заорáторившемуся полковнику, что хватит уже.
Тот договаривает ещё пару матюков и утихает.
Дежурный по части сдаёт дежурство следующему, заступают в наряд новые дежурные по ротам, нарушители дисциплины бредут к проходной; там их запрут на «губу» – в тёмной комнатушке без окон, но с нарами.
Начальник штаба отдаёт команду на отправку к месту работ.
Мы шагаем к воротам, за которыми нас уже ждут грузовики.
Комбат всполошился – он вспомнил чтó ещё хотел сказать, когда говорил.
А вот хуя тебе, мудозвон! Развод кончился.
Мы уже один за другим вспрыгиваем в кузов – ногой на колесо, руками за борт, перемахнуть через него и проскочить дальше, чтоб на тебя не приземлился следующий.
Ну, всё.
Отъехала проходная, побежали столбики кирпичного забора. Поворот вправо и мы едем вдоль лесочка к городу.
Ничего, что сидеть не на чем; мы держимся за борта и друг за друга. Мы в город едем!
Вобщем-то, это оказалось окраиной и возле нашего объекта ещё угадываются останки лесополосы.
Девятиэтажный жилой дом из двух секций. Кладка белым силикатным кирпичом выведена уже до пятого этажа.
Командир нашего отделения-бригады приказывает складывать на поддоны кирпич из наваленной самосвалами кучи.
Поддон – это четыре толстые доски по метр двадцать, прибитые к двум поперечным брусьям по девяносто сантиметров, которые служат поддону ножками, чтобы заводить под него стальные тросы строп башенного крана.
Двенадцать рядов на один поддон, получается без малого кубометр кирпича, но его надо укладывать с перевязкой, чтобы не рассыпался, когда башенный кран будет подавать его каменщикам для кладки стен.
Вообще-то, дело не сложное, но оказывается силикатная пыль въедается в кожу рук и пальцы стираются ещё до завершения первого поддона. А рукавиц нам не дали.
Мелкорослый Гриша Дорфман печально смотрит в свои ладони.
Кроме того, белую пыль трудно стряхнуть с наших хэбэ и сапогов, а спецовок нам не выдавали.
Тот же грузовик везёт нас обратно в часть на обед. Прохожие на тротуарах ходят без строя и им и дела нет до стройбатовцев в проезжающем грузовике.
На выезде из города, где от трассы отделяется шоссе к нашей части, стоит группа зданий промышленного вида.
Ребята нашей бригады-отделения начинают вопить и махать в ту сторону, как футбольные болельщики, когда их команда выходит на поле.
Витя Стреляный нехотя поясняет, что там – зона.
Понятно – солидарность.
( … 30% личного состава стройбата – это граждане отбывшие срок за не слишком тяжкие преступления.
Остальные 70% не признаны годными для строевой службы по состоянию здоровья, или же, подобно мне, не сумели закосить до конца.
Комбат, в моменты просветления от своего хронического маразматизма, ухитряется-таки выдавать чёткие определения:
– Сброд калек и зэков, еби о мать, блядь!..)
С работы нас привозят уже в сумерках.
Вечернюю проверку после ужина проводит командир роты, капитан Писак.
Рота построилась в две шеренги в обе стороны от тумбочки на входе в казарму.
«Молодые» – таков закон – в первом ряду.
Стоя лицом к строю, Писак читает фамилии в списке и, не подымая головы, вслушивается в:
– Я!
– Я!
– Я!
Он по голосу знает каждого «я» и по тембру определяет его текущее состояние.
Когда перекличка дошла до «молодых», Писак подходит и становится напротив каждого из новых «я» и пару секунд молча ощупывает твоё лицо немигающим взглядом из-под чёрного козырька фуражки. Затем выкликает следующего.