Страница 116 из 129
Сопоставляя долю «южных» (I2а) и «северных» (N1с и N1b) гаплогрупп в разных популяциях славян, можно оценить удельный вес субстратного населения в их составе. Сразу бросается в глаза его высокая доля у северных русских: доля гаплогруппы N1с у них превышает 35 %, а доля N1b колеблется от 3 до 16 %. В большинстве выборок из центральной России доля Nlc варьирует на уровне 10–15 %, a Nlb — 0–1 %. Соответственно, доля I2а у северных русских составляет от 5 до 10 %, у центральных — около 10 %.
Как и следовало ожидать, у непосредственных потомков пражской культуры — поляков, чехов, словаков и украинцев — наблюдается противоположная картина: гаплогруппа N1c фиксируется на уровне 2–6 % (при отсутствии N1b), а гаплогруппа I2а — от нескольких процентов у чехов до 10 у поляков и до 15–20 у украинцев (к сожалению, во многих исследованиях мутация Р372, позволяющая отличить I2а от других ветвей предковой гаплогруппы I, не определялась).
Учитывая, что на западе славянского ареала исходная концентрация характерных для него гаплогрупп оказалась разбавленной смешением с германцами, можно предполагать, что накануне своего массового расселения славяне состояли из примерно 5–6 % носителей N1c и не менее 20 % — I2а, а доля R1a1 составляла около половины.
Что касается прабалтов и потомков культур штрихованной керамики и днепро-двинской, то у них южная гаплогруппа I2а вряд ли была представлена вообще (ее следы у летувисов и латышей могут объясняться поздней славянской примесью), а соотношение Nlc и R1a1 могло быть примерно таким же, как у современных балтов, эстонцев и поволжских финнов — от 30 до 40 % каждой.
У современных белорусов концентрация I2а изменяется от 27 % в Пинском Полесье (что также может быть следствием генетического дрейфа) и 22 в Гомельском Полесье до 3–7 на северо-востоке, а концентрация N1c — от 6–9 % на юге до 12 на северо-западе и почти 15 — на севере. На севере же зафиксированы и единичные случаи гаплогруппы N1b. Если суммировать данные по всем беларуским выборкам, то Nlb составляет 0,4 %, Nlc — около 9, I2а — 16 или чуть более. По мере увеличения объема исследованных выборок эти цифры могут уточняться, но общая картина вряд ли претерпит существенные изменения.
Очевидно, что генофонд беларуского этноса в целом очень близок к исходному генофонду ранних славян — настолько, что говорить о белорусах как об «ославяненных балтах» нет никаких оснований. Вместе с тем роль ассимилированного субстрата отчетливо ощущается на северо-западе и на севере Беларуси (в Гродненской и Витебской областях), где его доля сопоставима с долей субстрата в большинстве великорусских популяций (за исключением севера России, где такого субстрата гораздо больше).
При этом повышенная доля N1с на Гродненщине может объясняться смешением с летувисами уже в эпоху ВКЛ. Но субстрат на севере Беларуси несомненно был ассимилирован в пору ее славянизации и отражает смешанный характер кривичей и полочан.
5. Государство восточных славян
Данные лингвистики, археологии и геногеографии единодушно свидетельствуют, что славянский этнос на ранней стадии своего существования был весьма однородным. Четкое осознание этого изначального единства отражено и в «Повести временных лет». Распад славянства на три ветви (западных, южных и восточных славян) произошел позже, когда они оказались в сферах разных цивилизаций. При этом взаимодействие преимущественно с западной, католической цивилизацией обусловило эволюцию западных славян, а нахождение в орбите православной византийской цивилизации — южных славян. Что касается восточных, то им удалось создать собственную самобытную цивилизацию, известную как Киевская Русь (в источниках того времени она обычно именуется просто Русью).
Тенденция к созданию собственных государств наметилась в славянской общности примерно в 830-е годы. Ярким примером является Великая Моравия, возникшая в зоне пересечения влияний Византии и королевства франков. Именно там впервые был введен в культурный обиход церковнославянский язык, сконструированный Кириллом и Мефодием, а политическое влияние в пору расцвета, при князьях Ростиславе и Святополке, распространялось далеко за ее пределы. Но это государство существовало лишь несколько десятилетий.
В Восточной Европе решающим толчком к зарождению государства стало сложение к началу IX века сети трансконтинентальных торговых связей, простиравшихся от Скандинавии до Хазарии и далее до Арабского халифата. В обмен за меха, мед и рабов в лесную зону начало поступать большое количество арабских и, в меньшей степени, византийских серебряных монет, концентрировавшихся в руках местной торгово-политической элиты. Во главе ее оказались выходцы из Скандинавии, которые в это же время осуществляли разбойничьи рейды по всей Европе. В государстве франков их называли норманнами, а среди славян и в Византии — варягами (40).
Согласно одной из распространенных версий (предложенной еще немецкими лингвистами XIX века и поддержанной в свое время А. А. Шахматовым (41), именно с ними связано происхождение названия «Русь». Оно могло быть заимствованием финского слова «ruotsi» (гребцы), которым жители восточной Прибалтики называли шведские торгово-разбойничьи дружины. В любом случае наиболее правдоподобно, что первоначально это слово обозначало не территорию, а высший социальный слой, контролировавший внешнюю торговлю, и лишь затем оно перешло на основанное им государство (42).
Русь впервые появляется в письменных источниках в 839 году, когда группа варягов-шведов назвалась при дворе германского императора «россами», послами некоего загадочного владыки, именуемого каганом, либо, при другой интерпретации, носящего скандинавское имя Хакан или Хокон (gentem suam, Rhos vocari dicebant: quos rex illorum Chacanus vocabulo) (43). Вскоре византийские и арабские источники начинают сообщать о морских набегах «россов» или «руссов» на южное побережье Черного и Каспийского морей. Анонимный автор рукописи, известной как «Баварский географ», в середине или второй половине IX века упомянул Русь (Ruzzi) в перечне народов Центральной и Восточной Европы сразу после хазар (Caziri) (44). В самом начале X века арабский географ Ибн-Русте четко отличал руссов от славян и утверждал, что их правитель носит титул «хакан-Рус» (45).
Где находился этот первоначальный «каганат руссов», неясно. Предлагалась его связь с районом Ладоги — Новгорода (Рюрикова городища), где в это время археологически фиксируется высокая активность варягов. Это хорошо соответствовало бы включенной в «Повесть временных лет» легенде о призвании варягов, от которых и «прозвася Руская земля», причем в другом месте летописи утверждается, что она начала называться так со времен византийского императора Михаила Исавра, т. е. около 842 года. Но север Европы явно не был известен автору «Баварского географа», и потому он вряд ли мог упомянуть Русь, если бы она находилась там.
Титул «каган» указывает скорее на земли, соприкасавшиеся с Хазарским каганатом, например — на район Киева, который был в ту пору вторым центром политической консолидации. К тому же «Повесть временных лет» связывает с правившими там варягами Аскольдом и Диром поход руссов на Константинополь, по византийским источникам датируемый 860 годом. Но как раз в Киеве отчетливые следы варяжской активности в IX веке не фиксируются. Поэтому не исключено, что с варягами связано формирование преимущественно северного (новгородского) политического центра, тогда как южный (киевский), где возникло само название «Русь», зародился независимо от них и был изначально связан с хазарами.
В этой связи уместно вспомнить приведенное в «Повести» предание о том, что до образования Руси земли славян разделялись на зоны варяжской и хазарской дани, а также зафиксированную в арабском источнике XII века легенду, согласно которой родоначальники руссов и хазар были «от одной матери и отца», а впоследствии «Рус … написал письмо Хазару и попросил у того часть его страны, чтобы там обосноваться» (46).