Страница 4 из 16
Ребенок простер свои руки в глубину ночи. Он пытался схватить эти бледные огни, вылепить из них вещи по своему вкусу; ему хотелось узнать, как горят они, и были ли это там, высоко, кучи синего угля, усеянные огоньками.
Потом он окинул взглядом равнину. Широкая, плоская и голая, она бесформенно простиралась до края неба; низкая растительность едва-едва шевелилась. Вдали она кончалась тихой рекой; берегов нельзя было различить. Это была будто та же равнина, только белее.
Ален пошел к реке, чтоб увидеть в ней звезды.
Здесь они, казалось, текли, становились жидкими и неуверенными, змеились, округлялись, скрывались за темною рябью и иногда разбивались на множество переливчатых светлых черточек. Они неслись по течению реки, и, заблудившись средь ее струй, умирали, задушенные пучками травы.
Всю эту ночь Ален шел вдоль реки. Два-три утренних дуновения окутали все звезды в светло-серый саван, исчерченный золотыми и розовыми полосами. Немного устав, Ален сел под тонким деревцом, покрытым дрожащими серебристыми листочками. Он пожевал свой хлеб и напился воды из реки. Так шел он целый день. Вечером он спал в какой-то прибрежной ложбине. А на следующее утро он снова пустился в путь.
Река становилась все шире и шире; равнина теряла свою обычную окраску. Воздух стал влажным и соленым. Ноги вязли в песке. Странный рокот наполнял весь простор. Белые птицы летали, испуская жалобные, хриплые крики. Вода желтела и зеленела, вздувалась и выбрасывала ил. Берега опускались и исчезали. И вскоре Ален не видел больше ничего, кроме огромного песчаного пространства, окаймленного вдали широкой, темной полосой. Река, казалось, не двигалась дальше: ее сдерживала пенистая преграда, о которую разбивались усилия ее маленьких волн. Потом река раскрылась и стала беспредельной; она наводнила песчаную равнину и разлилась до самого неба.
Алена охватывало странное смятение. Вокруг него рос дюнный волчец и желтый камыш. Сильный ветер обдувал его лицо. Вода вздымалась правильными валами, увенчанными белыми гребнями: один за другим подбегали они и пожирали своей зеленой пастью берег. Они изрыгали на берег пенистую слюну, гладкие и продырявленные раковины, переливчатые, зубчатые рожки, странно оживленные прозрачные и мягкие предметы, таинственные, загадочно источенные обломки. Звуки всех этих зеленых глоток были нежны и жалобны. Они не охали, как высокие деревья, а, казалось, жаловались на что-то на чужом языке. Они тоже, должно быть, были ревнивы и непроницаемы: их пурпурная тень катилась, тоже избегая света.
Ален подбежал к берегу и стал плескать ножками в пене. Наступал вечер. С минуту на горизонте красные полосы плыли в жидких сумерках. Потом ночь властно поднялась из воды, с далекого края моря и зажала все тысячеголосые уста бездны своими темными клубами. И звезды усеели небо Океана.
Но Океан не был зеркалом звезд. Так же, как лес, он охранял от них свое мрачное сердце вечным движеньем волн. Из этой волнистой беспредельности вздымались косматые водяные головы, но рука Океана снова увлекала их к себе в глубину. Текучие горы громоздились, сливались и таяли в то же мгновение. Кавалькады волн мчались в яростной скачке и сваливались в пропасть. Бесконечные полки воинов с развевающимися белыми султанами устремлялись в беспощадную атаку и падали на поле битвы и ложились под колышущийся бесконечный саван. За выступом одного утеса ребенок увидел блуждающий огонь. Он подошел. Несколько детей шевелились у берега; у одного из них в руках был факел. Они склонились над песком там, где испускают дыхание длинные уста вод. Ален вмешался в их среду. Они смотрели, что принесло море на песчаный берег.
То были лучистые разноцветные существа, розоватые, фиолетовые, усыпанные алыми пятнышками, лазурными глазками, рубцы их светились бледным огнем. Точно ладони странных рук, вокруг которых сгибались тонкие пальцы; руки, блуждающие, недавно умершие, выброшенные бездной, хранящей тайну их тел; мясистые и живые листья, куски морского тела; звездчатые зверьки, живущие и двигающиеся в глубине темного неба.
— Морские звезды! Морские звезды! — кричали дети.
— О! — сказал Ален, — звезды!
Ребенок, державший факел, нагнулся к Алену.
— Ты знаешь, — сказал он, — историю этих звезд? В ночь, когда родился наш Господь, Господь детей, на небе родилась новая звезда. Она была огромная и голубая. Она шла за Ним всюду, и Он любил ее. Когда злые люди пришли убить Его, она плакала кровавыми слезами. Через три дня Он умер, и она умерла вместе с Ним. Она упала в море и утонула. И много других звезд в то время с горя утопилось в море, И море пожалело и не отняло у них их цвета. Оно тихо подходит каждую ночь и отдает их нам, чтоб мы их хранили на память о Господе Нашем.
— О! — сказал Ален, — а не мог бы я их снова зажечь?
— Они мертвы, — ответил ребенок с факелом, — они мертвы с тех пор, как умер Господь.
Тогда Ален потупил головку, отвернулся и вышел из светлого круга. То, чего он искал, не было звездой утонувшей, звездой мертвой, потухшей навсегда. Он хотел, как Бог, зажечь звезду, дать ей жизнь, наслаждаться ее светом, смотреть на нее и видеть, как она поднимется в высь, далеко от мрачного леса, что прячет звезды, далеко от глубокого Океана, что их топит. Другие дети могут собирать мертвые звезды, хранить и любить их. Эти звезды не нужны Алену. Где найдет он свою? Он не знает; но, наверное, он ее найдет. Это будет чудесно. Ален зажжет ее, и она будет принадлежать ему и, может быть, пойдет за ним всюду, как та, большая, голубая, что шла за Господом.
Бог, у которого столько звезд, будет добрым и даст эту одну маленькому Алену. Ему так хочется ее. И как удивится его бабушка, когда он вернется! Его звезда будет освещать весь ужасный лес вплоть до самой глубокой чащи. «Теперь не один только Бог зажигает звезды!» — крикнет Ален. — «Есть и моя звезда. Ален один зажигает ее здесь, чтоб светить среди старых деревьев. Моя звезда! Моя звезда в огне!»
Прыгающий отблеск факела блуждал там и сям по прибрежному песку и стал красноватым в тумане; тени детей исчезли в ночи. Ален все еще был один. Мелкий пронизывающий дождик окутал его и ткал между ним и небом капельную пелену. Плач волн вторил ему: то ропот, то совиный крик слышался в нем; иногда сильный вал ударялся с резким шумом об утес, разбивался, разбрызгивался, растекался во все стороны или бросался в черную тьму, словно призрачное пенистое чудовище. Потом жалоба снова становилась ровной и монотонной, как вздохи больного; потом снова взволнованный, нежный и смутный воздушный лепет…
Ален вошел в молчаливую ночь…
И проходили дни и ночи; звезды всходили и заходили, но Ален не находил своей звезды. Он пришел в суровую, бедную страну. Поздняя осенняя трава грустно желтела на тянувшихся длинною лентой лугах; на виноградных лозах листья краснели средь сжатых и жестких кистей. Повсюду по равнине выстраивались ровные ряды тополей. Отлогие холмы медленно подымались, разделенные бледными полями, кой-где оживленные темным пятном дубовой рощицы. Другие, крутые, были увенчаны кольцом темных деревьев. Широкие плоские возвышения щетинились угрожающими выступами. Холодная, бесстрастная зелень сосен здесь казалась радостной и веселила взор.
По этой бесплодной местности вился светлый каменистый ручей. Он тихо сочился из бугорка, журчал тонкой струею по почти сухому руслу у ближнего косогора и расщеплялся на множество рукавов, ласкавшихся у подножья старых деревянных домиков с оконцами, убранными гирляндами. Он был так прозрачен, что видны были спины окуней и щук, стоявших в нем недвижной толпою. Дно было усеяно камешками, и Ален видел ночью загадочные игры белых кошек между двумя берегами.
А дальше, там где ручей становился речкой, на ее низких берегах виднелся маленький городок с остроконечными домиками, покрытыми стрельчатыми, полосатыми черепицами, со множеством скучившихся, решетчатых, крохотных окошек, со сторожевыми будками, крыши которых были выкрашены в синюю и желтую краску, со старинным деревянным мостом, с монастырем, похожим издали на алый клубящийся туман, где Святой Георгий, облитый кровью, погружал свое копье в пасть красного каменного дракона.