Медиум

– Сестра меня совсем не ругала. Просто сказала: Не смотри, мол, и не бегай, где не просят. Я туда случайно зашла, раньше я часто бегала в лавку. А сосед наш лежит на полу и не дышит. И весь в крови…

– А что потом сказала твоя сестра?

– Велела постирать рубашку в ручье за нашим домом. Я там тоже играю. Пускаю лодочки по течению… Только рубашка совсем не отстиралась: вода была грязная.

– Ну, наверное, она грязная постоянно.

– По чего?

– Все время.

– А вот и нет! – закричала она. – Я вам покажу. Идемте!

Тагпа вскочила на ноги и метнулась за хижину. Колесников с женщиной вышли вслед за ней.

– Видите?

Она уже сидела на корточках у ручья и возбужденно хлопала ладошками по воде.

Ручей был маленький и чистый. Внизу, у самого дома, его когда-то, видимо, перегораживала миниатюрная плотина (отец девочки был ещё жив), но вода и время её разрушили.

– Вся рубашка была в угле. Лучше бы и не стирала.

– В угле? – переспросил Игорь Иванович, подставляя ладонь под ледяную струю.

– Да.Наверное, где-то вверху проезжала повозка. Немного угля и просыпалось.

– Почему ты решила, что это была повозка?

– Лошадь фыркнула – вон там, за деревьями.

– Но саму лошадь ты не видела?

– Ну и что? А то я не знаю, как они фыркают.

Девочка насмешливо отвернулась. Игорь Иванович задумчиво смотрел, как она находит на земле крошечные щепки и пускает их по течению.

Он не чувствовал радости, хотя то, что выпало ему, могло бы составить счастье любому ученому-историку. Одна из самых волнующих тайн древнего Тибета закончила существование здесь, у этой крошечной бедной лачуга.

«Ну и что, – возразил он себе. – Я бы отдал эту честь без капли сожаления. Лишь бы Аленка…»

– Аленка, – прошептал Колесников. – Доченька…

Он вспомнил Чонга, их встречу – глаза в глаза, будто короткое замыкание, – и проблеск мелькнувшей истины. В самом деле, история повторилась, вплоть до мельчайших деталей. Марина Свирская, две мертвые женщины в санатории, таинственный Шар – ворота в древнее хранилище, трагически погибший король Лангдарма, старый учитель, пославший ученика на смерть, девочка, стирающая в ручье рубашку… И на конце этой цепочки – человек, заколдовавший Аленку. «Убью, мразь, – со злобой подумал Колесников. – Своими руками. Пусть потом судят…».

Черная борода.

Аленке не было нужды смотреть на фотографию – она прочно запечатлела её в памяти. И все же она бросила взгляд. Черная борода. Черные с проседью волосы, короткая стрижка. Прямой тонкий нос, широко расставленные глаза. Небольшой шрам на правой скуле.

Она наблюдала за домом почти сутки, сидя в полуразрушенной пятиэтажке напротив: снаряд угодил в стену, вывернув порядочный, кусок, и теперь внутренности чьей-то некогда богатой квартиры неприлично торчали наружу. Аленка пошла по парадоксальному пути, выбрав для себя именно это открытое для обзора место, спрятавшись за перевернутым шкафом. В доме напротив располагался штаб боевиков. Здесь было сравнительно тихо: взрывы и автоматная трескотня долетали сюда как ненавязчивая фонограмма к какому-нибудь фильму про войну, лишенная ауры опасности. Само собой: кто же устраивает штаб на передовой?

Когда рядом с подъездом появился бежевый «Мерседес», Аленка внутренне подобралась, хотя внешне это никак не выразилось: она знала, что десятки глаз наблюдают за окрестностями: шевельнись только…

От картины отдавало неким сюрреализмом: чистенький, без единого пятнышка лимузин на фоне военных декораций: препарированный артиллерией дом, вывороченные куски земли и асфальта, БТР, охранники с автоматами наперевес…

Ее передали из рук в руки, словно эстафетную палочку. На окраине фронтового города встретили без эмоций, накормили, велели переодеться и загримироваться. Вскоре она превратилась в преждевременно постаревшую чеченку (ах, война! Что ж ты, подлая, сделала?), закутанную с ног до головы в грязное тряпье. До места она добиралась уже сама. Несколько раз её останавливали и обыскивали патрули – и чеченские, и федеральные, но отпускали, не обнаружив криминала. («Тебя могут раздеть догола, – говорил Жрец голосом пожилого школьного учителя, – ощупать каждый шов в одежде, каждую крошку в карманах, но ни одна деталь, даже самая мелкая, не должна даже на секунду задержать взгляд…»)

Винтовка с оптическим прицелом, глушителем и пластиковым прикладом ждала её в квартире в платяном шкафу. Она не торопясь собрала оружие, оглядела позицию и осталась недовольна. Вместо того чтобы залечь у окна, она вставила в переплет карманное зеркальце, а сама перебралась в соседний дом, на этаж выше, в разрушенную квартиру без наружной стеньг. И – замерла среди развороченной взрывом мебели.

ЖДАТЬ.

Каюм Сахов, партнер Олега Германовича Воронова по оружейно-торговому бизнесу, даже в камуфляжном костюме и армейских ботинках походил на грузинского князя – не хватало лишь богато украшенного кинжала на поясе. Он улыбался приятной улыбкой и что-то говорил гостю – обильно потевшему полному мужчине в заграничном костюме цвета хаки, лакированных ботинках и нелепой тропической панаме. Ни дать ни взять друзья собрались на сафари…

Гость её не интересовал, поскольку в задании о нем ничего не говорилось. Она проводила его равнодушным взглядом (перекрестье тонких линий переместилось с панамы на лицо, скользнуло по объемистому животу любителя пива и ушло вбок – он и не подозревал, что находился в этот момент на волосок от смерти). Дверца бежевого «Мерседеса» открылась, гость в панаме влез на заднее сиденье. Каюм чуть отстал, что-то гортанно прокричал высокому офицеру, сидевшему в люке пятнистого броневика, тот не по-уставному кивнул, БТР тут же взревел и тронулся поперек развороченного газона. Автоматчики невольно повернули головы вслед за черным облаком выхлопа… Аленка в последний раз посмотрела на широкий красивый лоб «князя», плавно выдохнула и потянула спусковой крючок.

Бездыханное тело ещё не коснулось земли, а очухавшиеся охранники (профессионалы – этого не отнимешь) уже образовали кольцо вокруг автомобиля и ощетинились стволами. Послышались отрывистые команды, треск очередей – зеркальце, вставленное в оконный переплет, разлетелось вдребезги. Несколько человек подскочили к мертвому Каюму, подхватили его на руки и в мгновение ока исчезли. Высокий офицер, выпрыгнув из бронетранспортера, махнул остальным в сторону дома, где Аленка оставила зеркальце, и они ринулись к подъезду.

Дом, однако, был пуст, лишь в подвале осталось двое немощных стариков, которые спрятались от обстрела. Их бесцеремонно выволокли наружу, раздели, тщательно обыскали и пинками спровадили обратно в подвал, велев не высовываться. Они были несказанно рады этому. Высокий офицер раздраженно отправил подчиненных назад к штабу, а сам отправился к соседнему дому. Он прекрасно видел, что дом разрушен и снайпер не рискнул бы стрелять оттуда – некогда зажиточные квартиры просматривались, начиная со второго этажа, а на первом стрелок сидеть не мог: траектория полета пули была другая.

Он не любил эту войну. Она была тяжелой, бессмысленной и кровавой – с обеих сторон. Он терпеть не мог снайперов, потому что с ними война в условиях тесного города делалась ещё тяжелее и бессмысленнее. Этот дом тоже оказался пустым, как он и ожидал. Только на третьем этаже, в комнате, обрывавшейся на улицу, копошилась еле живая нищенка.

– Ты что тут делаешь? – буркнул он для порядка.

– Я жила здесь раньше, господин офицер. Прошу вас, можно я заберу кое-что из вещей? У меня одежды совсем не осталось.

– Ты здесь больше никого не видела?

– Нет, что вы, тут пусто…

Нищенка отвернулась. Скомкав какие-то тряпки в плотный бесформенный узел, она лихорадочно пыталась сунуть его в драную холщовую сумку, но он не лез.

Офицер провел с Каюмом много лет. А запомнятся ему теперь (он знал это точно) только последние мгновения – труп, кулем падающий на асфальт, огромная черная дыра между удивленных глаз… И эта нищенка, трясущимися руками вцепившаяся в свою котомку.