Страница 13 из 20
- Роберт Смит, - знал ли тогда он, что в мире есть старенький, - не моральный, а физический, почти механический - закон: "Мне отмщение, и Аз воздам", - что человеческий мир складывается - из человеческих единиц, только, - что есть вина разных культур, что Европейской культуры, романо-германской, одноженной, - вино и вино и уксус, - однолюбность, а одна функция всегда - не может не влечь за собой другую? - Но однолюбовность: есть всегда - созидание, порой горькое очень. - - Мистер Роберт Смит много женщин познал, многих национальностей, и молодых, и старых, и целомудренных и извращенных, пока не узнал старенькой этой истины, той, что человек самое ценное - и любовь: единственное - в этом мире. Другого же мира человеку - нет.
- В Эдинбурге уходили мужчины на фронт. Несколько раз над тихими улочками Эдинбурга, в ночи, во мраке, летали цеппелины, тогда люди прятались по домам, а в небе ножницы прожекторов кроили темноту, и всем было нехорошо, одиноко и сиротливо. Потом открылись лазареты и появились искалеченные на фронтах люди, жаждущие жить, и они были с большими деньгами, которых не жалели. На тихих улочках, вне центра города, где дома все, как один, появились кафэ и кабаре, и кинематографы стали ломиться от посетителей, театры опустели. Появились гигантские, несуразные, беспокоящие плакаты о войне. - Мистрис Смит - старуха - знала, что церкви пустеют, и еще она знала - старухи в квартале шептались озабоченно и испуганно - молодые женщины стали сестрами милосердия - девушки очень охотно уплывали в море на ботах под парусом - вон в том доме, напротив, N 27, девушка ходила к акушерке на street в другом конце города, - а в этом доме видели, как на рассвете из окна выпрыгнул офицер, у офицера рука была в белой повязке, кинематографы ломились от пар. - Мистрис Смит - жена Роберта стала сестрой милосердия; старуха не знала, что раз, в ночное дежурство, после обхода израненных мужчин, у молодой закружилась, закружилась голова и в этот момент в комнату, в дежурку, где была она одна, вошел рыжий ирландец, замкнул дверь, как раз тот, которому она улыбнулась несколько раз вечером и которого она видела однажды во сне: молодая тогда очнулась, разобралась в ощущениях только утром, она поразилась, как все это просто, и она другими упрощенными, глазами увидела свет, мужчин, своих подруг, матерей. Над Эдинбургом летали - изредка ночами немецкие цеппелины. - После года отсутствия, после контузии приехал муж, Роберт, - и в первую же ночь муж испугал жену, тогда еще наивную, тем, что он не мог уже удовлетвориться естественной страстью, и то, что он делал, показалось ей мерзостью; но когда муж уехал снова на фронт и у нее был любовник, на десятом свидании она захотела, чтоб любовник сделал с ней то же, что делал ее муж. -
- Потом было все, что нужно для того, чтоб они разошлись, чтоб жена мистрис Смит вновь стала мистрис Чудлей. Тогда уже взорвала Европу Россия русской революцией, и советская революция умирала в Венгрии. Германию карнали во имя революции и мозгового оскудения Версальского мира, мятежничала вновь и вновь Ирландия, вымирала Франция. - - Мистер Смит понял тогда, что значит "Мне отмщение, и Аз воздам", - но случилось так, как должно случиться: мир заслонил любовь, и - как часто случается: Роберт Смит не мог примириться с любовью к ушедшей жене. Она очень скоро применилась, она уехала в Париж.
Роберт Смит знал:
- В великий пост в России - в сумерки, когда перезванивают великопостно колокола и хрустнут ручьи под ногами, - как в марте днем в суходолах в разбухшем суглинке, - как в июне в росные рассветы в березовой горечи, - как в белые ночи, - сердце берет кто-то в руку, сжимает, зеленеет в глазах свет, и кажется, что смотришь на солнце сквозь закрытые веки, - сердце наполнено, сердце трепещет, - и знаешь, что это есть мир, что сердце в руки взяла земля, - что ты связан с ее чистотой так же тесно, как сердце в руке, - что мир, земля, человек, кровь, целомудрие (целомудрие, как березовая горечь в июне) - одно: чистота, девушка, Лиза Калитина. -
Мистрис Смит знала:
- Самое вкусное яблоко это то, которое с пятнышком, - и, когда он идет по возже к уздцам рысака, не желающего стоять, - они стоят на снежной пустынной поляне, - неверными, холодными руками она наливает коньяк, холодный как лед, от которого ноют зубы, и жгущий, как коньяк, - а губы холодны, неверны, очерствели в жестокой тишине мороза, и губы горьки, как то яблоко с пятнышком. А дома домовый пес-старик уже раскинул простыни и подлил воды в умывальник. -
Роберт Смит никогда не познал, никогда: - как
- Лиза Калитина, одна, без лыж, пробирается по снегу, за дачи, за сосны. Обрыв гранитными глыбами валится в море. Буроствольные сосны стоят щетиной. Море: - здесь под обрывом льды - там далеко свинец воды - и там далеко над мутью в метели красный свет уходящей зари. Снежные струи бегут кругом, кружатся, около, засыпают. Сосны шумят, шипят в ветре, качаются. - "Это я, я". - Снег не комкается в руках, его нельзя смять, он рассыпается серебряной синей пылью - "Надя, сейчас у обрыва меня поцеловал Павел. Я его люблю".
Телеграф.
Телеграф - это столбы и проволоки, которые сиротливо гудят в полях, гудят и ночью и днем, и веснами, и в осени, - сиротливо, потому что кто знает, что, о чем гудят они? - в полях, по оврагам, по большакам, по проселкам: -
Телеграф выкинул из России в Европу четыре телеграммы - мистрис Смит, мистрис Чудлей, мистеру Кигстону. -
Россия - Европа: два мира?
В колонном зале польской миссии - на Домберге - парламент миссий. Древнюю Колывань осаждал когда-то Иван Грозный, - публичному дому тогда было уже полтораста лет. Здесь все, кто вне России, кто глядит в Россию. Свет черен - не понятно, ночь иль окна в черных шторах. Парламент мнений. Здесь все. Сорокин и Пильняк - не явились. У секретарского столика Емельян Разин и Лоллий Кронидов. Ротмистр Тензигольско-Саломатино-Расторов сел на окне, без шпаги. Рядом стала серая старушка - мать - мистрис Смит. Генерал Калитин не может об'ясниться по-английски с мистером Кигстоно из Ливерпуля. Министр Сарва, посланник Старк сторонятся Ллойд-Джорджа. В зале нет мистрис Чудлей. - Иль это только бред, иль это только муть, туман, навожденье? - в зале только истопник, и кресла, и тишина - над мертвым городом, - а где-то там, во мгле лежит - Россия, где с полей, суходолов, из лесов и болот - серое, страшное, непонятное, - что? - ..Докладчик, кто докладчик?
- В зале нет мистрис Чудлей
- И Париж. Автобусы, такси, трамваи, мотоциклы, велосипедисты, цилиндры, котелки, женские шляпки. В Париже нет извозчиков. На углу, где скрещиваются две улицы, люди, как сор в воронку, проваливаются в двери метрополитена. Гудит, блестит, - мчит город - в солнце, в лаке, в асфальте. Оказывается, женщин надо, как конфекты, из платья выворачивать. Дом там, против бульвара - весь в оборках жалюзи, - и мистрис Чудлей, в прохладной тени, идет из одной комнаты в другую: - кружево, кружево, шелк, пеньюар - утро. В умывальнике, в ванной - горячая и холодная вода. Мистрис Чудлей у зеркала - мистрис Чудлей в зеркале, - и губы пунцовеют в кармине, бледнеют щеки и нос, а глаза как море в облачный день, и под глазами синяки, такие наивные, такие печальные. И плечи - чуть-чуть припудрены. Она знает, что женщину, как конфетку, надо из платья выворачивать. Она идет по комнате, ее мопс бежит за ней. Уже поздний час. Она знает: - как у нее, так у всех парижанок, у немок, у англичанок, - у всех или визитная карточка, или блокнот (в черепаховой оправе), - и так легко добиться этой карточки, чтоб там был указан час, и к этому часу, конечно, пусть это днем или ночью, в ванне - теплая вода, простыни и полотенца. В комнате за жалюзи - прохладно, и на улице - за жалюзи - котелки, цилиндры, лак ботинок. - Мистрис Чудлей в белом платье, в белом пальто, с сумкой в руках. Лифт мягок, лифт скидывает вниз. На тротуарах, в жестяных пальмах - кафэ. За углом, в переулке, где тихо, - парикмахер. Мистрис Чудлей идет делать прическу, маникюр и педикюр. - И вот