Красавица и чудовище

— Мне девятнадцать — воспылала я праведным гневом, но мой испепеляющий взгляд наткнулся его самодовольную улыбку, которая тут, же превратилась в гримасу.

— Болит? — участливо спросила я.

— Да. — То, что он не стал строить из себя терминатора, меня несколько удивило, обычно парни в моей компании стараются показать себя железобетонными, что у них не часто получается. — Знаешь до ближайшего поселения больше восьми сотен километров ходу это минимум три дня пути, шанс наткнуться на патруль практически нереален, если я свалюсь с лихорадкой на полдороги, тебе придётся меня бросить.

— Нельзя позвать на помощь? — На эти слова он как-то грустно улыбнулся.

— Меня ни кто не будет спасать, а тебя тем более, в этом мире и так перебор женщин. Так что нам надо добраться до посёлка как можно быстрее, там врачи, там помощь, хоть меня и не любят, но мои деньги возьмут с радостью.

Он как-то неожиданно осунулся, плечи поникли. Это продолжалось лишь пару мгновений, по его лицу словно пробежала тень, а потом он выпрямился, вздохнул полной грудью, поправил перевязь, в которой покоился его левая рука.

— Давай собирайся, отправляй весточку маме, и поехали, пока местных хищников держит на расстоянии запах кошек, но на кровь сюда сбежится половина этого небольшого серпентария, и к тому моменту, я хочу быть как можно дальше отсюда.

От вида трёх моих огромных сумок, Влад слегка нахмурился, я думала, что сейчас он откроет и повыбрасывает половину моих вещей, поэтому я взяла всего по максимуму, даже фен положила, что бы спасти от репрессий несколько дорогих мне штучек.

Но то, что произошло дальше, я ну ни как не ожидала, он примерился здоровой рукой к ручкам самой объемной спортивной сумки, приподнял и, подозвав Крыса, всучил её прямо в зубастую пасть. Для немаленькой кошки, мой неподъемный баул, думаю, был как пёрышко. Вторую сумку он закинул на плечо, а затем, ухмыльнувшись во все тридцать два зуба, сказал.

— Извините ваше величество, но эту сумочку придется вам тащить самим. — К его чести, несмотря на ехидные нотки в голосе, оставил он мне самую маленькую сумку. Спустились вниз на лифте и молча, в лифте он вытащил из кобуры большой чёрный пистолет и заметно напрягся.

Когда двери открылись, наружу он ткнул сначала стволом, затем заметно морщась, вышел сам. У открытой двери подъезда, нас уже ждал рыжик, с сумкой в зубах, нетерпеливо переминаясь с лапы на лапу, ему бедняжке пришлось спускаться по лестнице.

— Закрой глаза. — Став в проходе сказал он, протягивая мне руку не разжимая пальцев на рукояти пистолета.

— Я не маленькая! — в ответ он лишь пожал плечами и пошел за своим котом, который протрусил вперёд, сумка забавно раскачивалась в его зубах.

Но вот уже снаружи я пожалела, что не вняла совету. Во дворе словно прошёл кровавый дождь, взгляд в этой кровавой какофонии выхватывали только детали. Даже для бывшей медсестры, если считать четыре года в училища, это было слишком. Кишки, весящие на бельевых веревках, лапа, торочащая из песочницы, окровавленная стена дома. А в подъезде, будто кого-то порвали на части, красные брызги на потолке козырька, и свисающие с фонаря на глазном нерве глаз… И эпицентром этого ужаса оказалась большая зелёная машина.

Всё что я смогла вычленить из мои хиленьких познаний в бронетехнике это то, что у машины есть пушка, и большая бочка прикрученная к крыше позади. Это, наверное, бак. Весь корпус машины усеивали маленькие прозрачные полусферы, с объективами камер внутри.

Влад открыл задние двери, пропустил кота и меня перед собой, пристегнул сумки к лавкам по бокам машины. Я, наконец-то смогла перевести дух. Он указал мне на сидение, рядом с водительским, перед большим (сейчас выключенным) монитором…

Лихорадка нагнала его на второй день путешествия, в один момент, он просто упал на руль. Правда, каким то, чудом успев остановить тяжелую машину. Кот ткнулся носом в хозяйскую спину, до этого я не знала, что кошки умеют плакать. Настоящие слезы, катящиеся из больших золотисто зеленоватых глаз, не были галлюцинацией, кот жалостливо мяукнул, и как-то просительно посмотрел на меня.

А я остолбенела, абсолютно ни зная, что мне теперь делать, мой попутчик оказался не очень разговорчивым и на протяжении всего пути мы в основном молчали и слушали музыку. Я капалась в его компьютере, оказалась, что броневик выездная выставка хайте-ка, столько электроники была втиснуто него, не знаю, правда, куда это всё упрятано, но вокруг я не наблюдала ни одного системного блока.

Первые неприятные звоночки, я заметила ещё вчера, у него резко поднялась температура, и пот полил с лица градом. Он сделал себе, какой-то укол, и одарил меня очень тяжёлым пронзительным взглядом. От чего мне, почему то стало очень не по себе. А сегодня он упал. Несмотря на все попытки разговорить его, я о нём почти ничего не знала, кроме пожалуй того как он попал в этот мир.

Каких усилий мне стоило переложить его из-за водительского сидения на лавку позади, я умолчу. Если бы не помощь Крыса, наверное, не справилась бы, один момент мне даже показалось, что ворчание кота было приглушенным матом. Может быть, я схожу с ума?

Он пришёл в себя только ночью.

— Долго я спал? — я задремала и услышала его слова сквозь сон. Храпящего, некрасивого голоса смертельно уставшего человека вполне хватило, что бы проснуться.

— Часов шесть может больше. — Он попытался встать, но не смог.

— Помоги подняться… нам надо ехать дальше.

— Тебе нельзя — я подошла к нему и просто навалилась на грудь, припечатывая его к лавке. В этом здоровом мужике силы было как в котенке, хотя в обычном своем состоянии он бы с лёгкость завязал бы меня хрупкую девочку в узел. Ну да вы скажите, какая же я хрупкая, таскаю на закорках этого вот детину, так что я не хрупкая девушка после этого.

— Есть такое слово, надо, чёрт, но если я тут сдохну, зачем всё это тогда было, с тем же успехом я мог бы просто бросить тебя там, в городе — он снова попытался встать, только получилось у него это как-то вяло.

До того как он снова свалился мы проехали ещё часа четыре. Я вновь ценой большого труда переместила его в лежачее положение, но на этот раз, оставив его на полу, подстелив под тело матрас, сил забрасывать его на лавку попросту не было, вколов ему, смесь из антибиотиков и жаропонижающего я отправилась спать. А под утро у него начался бред.

— Чёрт, умирать не больно, я умирал, сколько же я умирал, больше сотни раз. Умирать ведь не страшно, господи, но почему мне вновь страшно. Как в тот дождливый день под Манчжурией, как тогда, суровой русской зимой, когда сапоги вмерзают в снег на старой московской дороге — И тут он заговорил по-французски, на моём школьном уровне я понимала его через фразу.

— Снег показался таким тёплым, и мягким, стало так легко — и вновь на русском. — В котле сорок третьем под бомбами гореть в танке, было почти также больно, почти также больно, когда подковы германских рыцарей втоптали в лёд мою передовую дружину.

Он выгнулся дугой и страшно заскрежетал зубами. Я, навалившись на него всем весом, всё равно не удержала бы, но мне неожиданно пришёл на помощь Крыс, положив свои большие лапы ему на грудь и жалобно мяукнув, и смачно лизнув меня в нос.

— Пулю мне пулю, пуля это почти не больно, тогда под Крымом укрываясь в форте от обстрела вражеской эскадры, я даже не успел ничего понять, только удар в голову и всё. Это так легко раз и нет ничего.

И тут заговорил третий, и я узнала в этом голосе, который до этого менялся с каждой фразой, того парня, что спас меня вот только его голос звучал, как-то иначе.

— Успокойтесь вы сотня кусочков меня, сейчас умираю я, а не вы, вы уже прошли через это, а мне ещё рано умирать, у меня ещё есть долг. Вы погибшие под мечами самураи, вы ведь знаете что такое долг, ты французский солдат, замёрзший насмерть выполняя свой долг, ты тоже знаешь. И вы русские погибшие в горниле доброй сотни войн вы тоже помните. Долг, который превыше даже смерти. Я должен довести эту девочку до города. Иначе я спас её только ради забавы, а когда доберёмся тогда может быть можно будет умирать. А сейчас заткнитесь и дайте спокойно поспать, мне надо набраться сил.