Вам доверяются люди

Суп съеден. Милочка раскладывает по тарелкам второе, и это целиком поглощает ее внимание. Объяснения продолжает Витольд Августович. Несколько дней назад им пришло в голову: а вдруг чадолюбивая кунцевская учительница подарила Советскому Союзу еще одного гражданина и бабушка снова призвана к исполнению своих обязанностей? И вдруг при этом она еще не успела сдать свою комнату? Позвонили туда по телефону. Квартира коммунальная, телефон в передней, люди живут разные. Ответили: «Она в Кунцеве». — «Скоро вернется?» — «А кто ее знает…»

И бряк трубку.

Но подумаешь, велика беда — повешенная трубка. Позвонили еще раз. Подозвали знакомую соседку. Та объяснила поподробнее. Да, уехала в Кунцево. Дочка опять рожает. Комната?.. Вроде пока никто не живет. И тут Милочка недолго думая отправилась в Кунцево.

— Как же вы… в рабочий день? — растроганно и смущенно спрашивает Марлена.

Милочка встряхивает своей однобокой челкой.

— Отпросилась. Дело-то ведь серьезное: вдруг сдаст кому-нибудь другому…

Она опять вскакивает из-за стола и принимается колдовать над кофейником: «Такого кофе, как у нас, вам нигде не дадут!» А Витольд Августович снова продолжает рассказ:

— Сегодня в семь вечера старуха приедет в Москву. Она сказала, что вообще-то побаивается сдавать, но уж если мы рекомендуем… И так далее. Словом, после обеда мы отвезем вас туда и представим друг другу высокие договаривающиеся стороны. Думаю, все будет в порядке.

Рыбаш и Марлена переглядываются.

— Ну, — неуклюже начинает Рыбаш, — получится или не получится, а ваших… вашего…

— Стоп! — перебивает Витольд Августович. — Излияния чувств переносятся на следующую семилетку. Пейте ваш кофе и не забудьте похвалить за него хозяйку…

Марлена вдруг вспоминает вчерашнюю поездку по «адресочку» Окуня.

— А платить надо помесячно или… вперед? — расхрабрившись, спрашивает она.

— Помесячно, помесячно, — говорит Милочка, — и притом очень по-божески. Вообще там все хорошо… Только один недостаток: комната темновата.

— А хоть бы и вовсе без окон! — щедро провозглашает Рыбаш.

И на следующий день темноватая комната становится для него и Марлены сияющим раем. Старухе не только уплачены деньги за месяц вперед, но и торжественно обещана пожизненная медицинская помощь. Марлена привозит из своего закутка любимое кресло, настольную лампу и разные смешные безделушки, которые быстро придают безликой чужой комнате почти свойский вид. Рыбаш, перевернув диван вверх ногами, тщательно обследует его и радостно объявляет:

— Чистоплотная бабка — клопов нет!

Так они начинают свою совместную жизнь. Свет не без добрых людей! Это та самая эпопея, которую не услышали Степняки из-за скучающих глаз Надежды Петровны.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Степняк принадлежал к тому поколению советских людей, которые в юности устраивали наивные комсомольские пасхи и, дружно горланя: «Долой, долой монахов, долой, долой попов…», были искренне убеждены, что занимаются антирелигиозной пропагандой. Материалистическое мировоззрение было его единственным символом веры, и, если бы кому-нибудь пришло в голову заподозрить его в склонности к мистицизму, он попросту обозвал бы такого человека болваном. Однако, несмотря на все это, он нередко повторял поговорку: «Пришла беда — отворяй ворота». Или переводил ее на более современный лад: «Не заладится — так уж не заладится во всем».

В этот день «не заладилось» с утра. Надя за завтраком встревоженно сообщила, что у Петушка неприятности в музыкальной школе — вызывают родителей.

— Я хочу, чтоб пошел ты, — сказала Надя.

— Но помилуй, я же не могу бросить больницу и мчаться… А что там такое?

— Не знаю. Петушок принес записку в запечатанном конверте.

— Покажи.

— Я разорвала и выбросила.

— Почему?

— Потому что… — у Нади был смущенный и растерянный вид, — потому что там подпись: «Светлана Мухина».

— Что? Что?!

Надя вдруг разозлилась:

— Вероятно, ты понимаешь, что я бы не отдала Петьку в эту школу, если б знала…

— Ты уверена, что там действительно стояла подпись Светланы?

— Я, кажется, грамотная. Очень ясно и четко: «Светлана Мухина».

Действительно, надо же случиться такому: его собственная дочь, его Светка — учительница Петушка! Мухиной она стала, когда вышла замуж за этого штурмана и приняла его фамилию. И вряд ли можно предположить, что в Москве есть две Светланы Мухины, преподающие в музыкальных школах.

— Но как же ты раньше не выяснила?

— Как, как! — раздраженно передразнила Надя. — Разве ты не знаешь, что дети всегда называют своих учителей по имени-отчеству? Петька тысячу раз говорил «Светлана Ильинична», но мне и в голову не приходило…

Надя заплакала.

— Ну вот!.. О чем тут плакать? Ну, я схожу, выясню. Ерунда, наверно, какая-нибудь. Ты чего хочешь? Чтоб он там остался? Или перевести его в другую школу?.. Да перестань же, вот чудачка…

Степняк неуклюже топтался возле жены. Слезы всегда обезоруживали его, в особенности Надины слезы.

— Я сама не знаю, что делать, — тоненьким голосом сказала она. — В музыкальные школы такой наплыв, туда попасть почти немыслимо. И как мотивировать просьбу о переводе?

— Да уж, мотивировать трудно.

— А оставить — тоже нельзя. Рано или поздно он узнает. Это будет такой удар для ребенка…

— Почему удар? — Степняк искренне удивился. — Ну, узнает, что у него есть старшая сестра…

— Никакой сестры у него нет, слышишь?! — закричала Надя. — Я тебе сто раз говорила. Я поэтому и не хотела, чтоб ты с нею встречался. И вот — пожалуйте!

— Но я же не виноват, что так вышло.

— Виноват! Виноват! Нельзя иметь детей в двадцати местах…

— Надя, Надя!..

— Да, нельзя. Это безнравственно! Одну семью развалил, теперь другую разваливаешь…

Степняк потерял терпение:

— Это я разваливаю? Из-за кого, скажи на милость, я бросил жену и дочку? Да, бросил. Вел себя как последний хам. Посылал деньги и, чтоб не тревожить твоего спокойствия, в гости зайти не смел. И я же еще виноват?

Они поссорились. Илья Васильевич не доел завтрака и ушел, хлопнув дверью. Это было глупо, потому что ни в малейшей степени не разрешало проблему, а только запутывало ее.

В больнице его встретили испуганные лица. Ночью на операционном столе скончалась девушка, которую доставили с ножевой раной. Оперировал Рыбаш, ассистировал Григорьян.

Не поднимаясь к себе в кабинет, Степняк пошел в приемное отделение. Его никто не заметил, и он несколько минут молча наблюдал за тихой обычно процедурой сдачи смены. Сегодня все нервничали, было шумно и людно.

Окунь, который сейчас должен был находиться во второй хирургии, почему-то вертелся в приемном отделении, жадно расспрашивая о мельчайших подробностях ночного происшествия и бормоча:

— Пахнет прокурором, пахнет прокурором…

Григорьян, дежуривший в ночной бригаде хирургов, тоже был тут и все порывался что-то сказать Рыбашу, который, не слушая его, спорил с сестрой, регистрировавшей этой ночью поступавших больных.

— Вы обязаны были записать их фамилии и адреса, — громко говорил Рыбаш.

— Я обязана записывать только больных, а не сопровождающих!

— Вы дура и формалистка! — крикнул Рыбаш.

— Андрей! — вскрикнула Ступина, которую Степняк сначала не заметил — ее скрывала полотняная занавеска, отделявшая смотровую часть приемного отделения от стола регистрации.

— Погоди, Марлена, — нетерпеливо отмахнулся Рыбаш и снова обрушился на сестру: — С вашими куриными мозгами газировкой торговать, а не в больнице работать! Неужели вы не понимаете…

Сестра побагровела:

— Вы не имеете права оскорблять, я буду жаловаться… у меня свидетели…

Степняк уловил мгновенную злорадную усмешечку Окуня и угрожающе тихо сказал:

— Прекратите базар.

Все сразу замолчали. Только Рыбаш, еще не остыв, возмущенно повернулся к нему: