Страница 50 из 121
— Правда будет неприятная, Кира… — Львовский сделал паузу. — Я не умею дружить с эгоистами.
Кира прижала ладони к запылавшим щекам:
— Дядя Матя!
Матвей Анисимович молча взял свою пыжиковую шапку с подзеркальника. Нестерпимо жаль девочку. Бедный маленький звереныш! И все-таки операция принесет пользу. А жалости поддаваться нельзя.
— Прощай, Кира.
Не поворачиваться! Не видеть этого пылающего, испуганного личика!..
Он уже спустился на целый марш, когда услышал:
— Дядя Матя, минуточку!.. Скажите только: ей доверят это поручение?
— Безусловно!
Молчание. И снова робкий, тихий вопрос:
— Вы еще придете когда-нибудь, дядя Матя?
Ох как трудно удержаться, не взбежать наверх…
— Это зависит от тебя, Кира.
Опять молчание. И вдруг звонкий, словно освобожденный от непосильной тяжести голос:
— Тогда — до свидания, дядя Матя!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
К концу февраля никто в районе уже не говорил «новая больница». К больнице привыкли. Ее называли просто «наша больница». Помимо тех, кого доставляла скорая помощь, районная поликлиника каждый день направляла несколько человек, нуждавшихся в больничном лечении. И если это не было связано с необходимостью срочной операции, люди предпочитали ждать, пока освободится место в «своей» больнице, чем ложиться в «чужую».
Степняк из этого сделал приятные для коллектива выводы.
— Завоевываем авторитет! — гордо объявил он на очередной врачебной конференции.
Мезенцев с легкой улыбкой предположил:
— Быть может, родственникам тут ближе навещать?
— Да еще пускаем ежедневно! — тотчас поддакнул Окунь.
— Ну что же? — Степняк не хотел сдаваться. — Не без этого… Но они бегали бы на край света, если бы мы плохо лечили.
Федор Федорович многозначительно кивнул:
— Согласен.
И Окунь опять подал реплику:
— А в какой другой районной больнице есть профессор Мезенцев?
Степняк и сам думал, что имя Мезенцева обладает большой притягательной силой. Он все еще был благодарен Таисии Павловне за ее «подарок» и даже прощал ей некоторые мелкие обиды, помня, как она привела Мезенцева. Впрочем, теперь, когда организационный период миновал, штат был более или менее укомплектован, поводы для разногласий с Таисией Павловной заметно сократились. В ноябре и декабре они, бывало, спорили при каждой встрече. Особенно вознегодовала Таисия Павловна, узнав, что женские и мужские палаты расположены на одних и тех же этажах. «Это совершенно недопустимо!» — объявила она. Степняк доказывал, что размещение мужчин и женщин на разных этажах вызывает путаницу в работе.
— Допустим, — объяснял он, — Львовский сделал сегодня резекцию желудка женщине. Львовский работает в первой хирургии, следовательно на третьем этаже. А к своей больной он должен бегать на второй этаж? И Мезенцев тоже? А Рыбаш, оперировавший кого-то из мужчин, будет со второго этажа подниматься к больному на третий? А как же утренние обходы? А назначения? А кому должны подчиняться палатные сестры?
Таисия Павловна, беспомощно зажав ладонями уши, мотала головой:
— Вы меня совсем оглушили! Я не могу вдаваться в детали, но устраиваются же в других больницах… А пребывание мужчин и женщин на одном этаже безнравственно.
— Да у нас монастырь или больница? Во всем мире…
— Во всем мире, — важно сказала Бондаренко, — существует узаконенная проституция.
— Сравнили!!
Помирил их присутствовавший при споре Фэфэ. Мимоходом он обронил два-три слова о том, что, по его сведениям, в Министерстве здравоохранения теперь не возражают против размещения мужских и женских палат на одном этаже, поскольку практика показывает…
— Делайте как хотите! — устало сказала Бондаренко. — Но помните: отвечать придется вам.
Это она повторяла не раз. И тогда, когда Степняк вместо полагавшегося ему по штатному расписанию секретаря пригласил опытную стенографистку, чтоб она обучала стенографии молоденьких сестер, Таисия Павловна тоже напомнила: «Отвечать будете вы!»
— Все модничаете, Илья Васильевич? — спрашивала она, узнав о каком-нибудь очередном новшестве Степняка. — Глядите, как бы не пришлось пожалеть.
Но теперь, когда больница работала уже четвертый месяц и никаких особых происшествий не случилось, Таисия Павловна, как и в первый день знакомства, кокетливо и мило улыбалась Степняку. Он и сам научился обходить острые углы и две недели назад был неожиданно удостоен приглашения к Таисии Павловне на именины.
— И непременно с женой! — многозначительно, словно намекая на что-то, сказала Бондаренко. — Мы с вашей Натальей Петровной…
— Надеждой Петровной, — поправил Степняк.
— Да, да, конечно, с Надеждой Петровной… Ужасная память на имена!.. Познакомились в Доме кино, на новогоднем просмотре, и она мне очень-очень понравилась!.. А с каким вкусом одевается…
— Она, между прочим, врач, — несколько невпопад бухнул Степняк.
— Да что вы? — искренне удивилась Таисия Павловна. — Никогда бы не подумала! Такая изящная женщина…
Степняку было и досадно и смешно, но он уже изучил характер Бондаренко.
— А вы сами? — улыбаясь, но мысленно ругая себя и за улыбку и за галантный вопрос, сказал он.
Таисия Павловна самодовольно усмехнулась:
— Вы делаете успехи!
Дома Степняк рассказал Наде о приглашении.
— Конечно, идти туда нечего, — сказал он, — пошлем телеграмму — и все.
— Ты с ума сошел! Обязательно надо пойти!
— Зачем?!
— Затем, что нужно же когда-нибудь вылезать из берлоги.
— Надя, ну что у нас общего с этой дамочкой? — пробовал возражать Степняк.
— Какая же она дамочка? Она заведующая райздравотделом. Коммунистка.
— Хороша коммунистка, которая празднует именины… И никакая она не заведующая, а заместитель. Настоящий заведующий — Гнатович, он вернется из своей заграничной командировки к первому мая. Вот это, говорят, умный мужик.
Надю незнакомый Гнатович не интересовал.
— А насчет именин — надо же понимать: она женщина. Если сказать — день рождения, найдутся невежи вроде тебя, начнут спрашивать, сколько исполнилось. А так — именины и именины. Никаких неприятных вопросов.
Надя, конечно, настояла на своем, и они, вооружившись цветами, отправились в гости. Надя от себя лично присоединила к цветам раздобытую через Маечку парижскую губную помаду и этим окончательно завоевала расположение Таисии Павловны.
В знак этого расположения та увлекла Надю в спальню и показала флакон духов «Суар де Пари».
— Как вы думаете, кто притащил?.. Конечно, профессор Мезенцев! Он на такие штуки великий мастер. А мой старый приятель Окунь — мы с ним один институт кончали, только он… гораздо раньше, вы понимаете?.. Так вот, Окунь раздобыл для меня эту прелесть.
Она, как продавщица в магазине, взмахнула рукой и раскинула перед ошеломленной Надей нейлоновую заграничную косынку очень яркой расцветки, изображавшую географическую карту Европы.
— Да, мой Илья Васильевич совершенно не понимает толку в этих вещах, — с сожалением сказала Надя.
— Зато красавец. И рост великолепный. Вы, должно быть, очень счастливая женщина? — Хозяйка слегка вздохнула, но тут же снова защебетала: — Ах, да, Надежда Петровна, вы не знаете, где можно достать спермацет? Моя косметичка делает замечательные кремы, но ни в одной аптеке…
Бондаренко многозначительно посмотрела на Надю.
— Попробую… — медленно сказала та.
Туалетный столик Таисии Павловны и без этого замечательного крема напоминал отделение косметического кабинета.
Впрочем, это нисколько не удивило Надю. Она считала естественным, что всякая женщина стремится выглядеть помоложе. Ее поразило другое: и спальня и столовая напоминали магазин случайных вещей. Давно вышедшая из моды бронза мирно уживалась с лаковыми и бумажными китайскими безделушками, на стенах висели плохие копии с картин передвижников в тяжелых золоченых рамах, современная полированная мебель соседствовала с тяжелыми плюшевыми портьерами, никелированный, капризно изогнутый торшер выглядел просто вызывающе рядом со старым кожаным креслом, а в изголовье двуспальной, красного дерева кровати с резными амурами на спинках высилась стеклянная горка, битком набитая всевозможными сувенирами из хрусталя, металла, майолики, слоновой кости и малахита.