Страница 22 из 121
Ладно. Пока что проверим списки дежурств. Степняк вооружается очками, закуривает папиросу и придвигает отпечатанную на машинке бумажку.
Приемное отделение… Гонтарь. Ну что ж, очень хорошо — Наумчик верный человек, даже с повышенным чувством ответственности. Хирургия… Рыбаш? Еще лучше, Это просто подарок главному врачу. Рыбаш несдержан, своеволен, но уж он не прозевает опасного случая и не будет прятаться за чужую спину там, где требуется смелое решение. Странно только, что Рыбаш согласился дежурить в новогоднюю ночь — молодой человек, веселый, свободный… Неужели у него нет компании, нет приятельницы, с которой он хотел бы встречать Новый год? Или поссорился, как это бывает, в последнюю минуту? Вероятно, так и есть. В списке тщательно зачеркнута чья-то фамилия, стоявшая прежде, и сверху напечатано: «А. З. Рыбаш». Выходит, перестановка сделана в последнюю минуту, даже не успели перепечатать всего списка. Ну, как бы там ни было, а Рыбаш — наилучший вариант.
Терапия… Ступина. Быть не может! Чтоб эта красавица, которая и по больничным коридорам разгуливает так, словно вот-вот пустится танцевать, чтоб эта рыжекудрая амазонка или Диана, как иногда с шутливой галантностью называет ее Мезенцев, чтоб она решилась пожертвовать новогодней встречей? Быть не может! Но в списке стоит черным по белому: «М. Г. Ступина». Никаких поправок, ничего не зачеркнуто. Степняк настолько удивлен, что достает из ящика стола график дежурств, составленный в начале месяца. Интересно, как выходило по этому графику? Он перелистывает страницу за страницей. Да, точно, Ступина дежурит в полагающийся ей день. Ох, бедная девочка, не повезло! И, видимо, она даже не пыталась что-нибудь изменить. Или все-таки пыталась, да никто не согласился? Кроме Седловец, присланной райздравом, в терапии теперь работают и старый врач Отто Карлович Бангель, рижанин, добрых двадцать лет живущий в Москве, но не отделавшийся от своего латышского акцента, и Нинель Журбалиева, подруга Марлены, которую Ступина привела вскоре после того, как пришла сама. У Нинель скуластенькое, монгольского типа лицо и неожиданно круглые серые глаза, прячущиеся за мохнатыми ресницами. Спокойные и очень умные глаза. Лознякова рассказывала, что у Журбалиевой склонность к научной работе и практическая медицина интересует ее с точки зрения будущей диссертации. В общем, у Марлены было с кем поменяться дежурством, но дежурит она. Отлично! Значит, понимает свой долг.
Степняк ставит в левом уголке списка внизу: «Утверждаю» и подписывается. Все как будто?
Ах, да, должен быть еще список на первое января. Тоже серьезный день: после новогодних встреч скорая помощь работает с немалой нагрузкой. Тут и пищевые отравления, и всевозможные травмы. Выпито будет в честь Нового года немало, — значит, кое-где не миновать драк. Хирургии предстоит поработать. По-видимому, это предусмотрели: в приемном будут дежурить двое — хирург Крутых и терапевт Бангель, в хирургии — Окунь и Григорьян, в терапевтическом отделении — Седловец. Н-да, из «старых» только Окунь… Все по графику. Но почему, собственно, нужно, чтоб в праздничный день график нарушался? И потом, в крайнем случае — в самом крайнем! — первого можно вызвать и Мезенцева, и самого Степняка, и Лознякову. После новогодней встречи все будут отсыпаться и вряд ли уйдут из дому. Главное — новогодняя ночь. Все правильно. Илья Васильевич зажигает потухшую папиросу и ставит свою визу на втором списке.
Степняк напрасно беспокоился. В актерском клубе никакой неловкости не вышло. Пропуска, с которыми они приехали, оказались точно такими, какие были у всей нарядной и веселой публики, толпившейся возле контролеров у нескольких входных дверей. В большом, хорошо натопленном и ярко освещенном вестибюле, где размещались гардеробные, пахло свежей хвоей и духами. Очень широкая белая лестница с пологими ступенями вела наверх. Сверху доносилась мягкая, чуть приглушенная музыка.
Скинув шубки на руки мужьям, сменив уличные меховые ботинки на остроносые туфельки с каблучками-шпильками и окинув друг друга чуть ревнивыми взглядами, Надя и Маечка, словно по команде, вытащили из сумочек пудреницы, предоставив мужчинам сдавать одежду, получать номерки и вообще выполнять всю ту черную работу праздничных сборищ, которой никогда не занимаются в театрах и в ресторанах молодые, нарядные женщины.
Потом, именно в то самое мгновение, когда мужья получили номерки и вручили гардеробщику неполагающуюся, но обязательную мзду, жены защелкнули свои сумочки и, оживленные, довольные, двинулись к лестнице. Степняк и Геннадий Спиридонович пошли за ними, отставая на полшага, как вышколенные адъютанты. Очевидно, им обоим сразу пришло на ум это сравнение, потому что не успел Степняк, улыбаясь, повернуться к своему генералу, как тот, хитро подмигнув, шепнул ему:
— Держи, брат, равнение, не зевай!
Все так же улыбаясь, Степняк расправил плечи и искоса взглянул на своего спутника. Геннадий Спиридонович был в штатском. Хорошо сшитый костюм скрадывал его брюшко, галстук был вывязан тонким узлом, как полагалось по моде, и все-таки Степняк угадывал, что в форме генерал чувствует себя свободнее и увереннее.
Широкая лестница, по которой они поднимались, упиралась в просторную площадку, вся стена которой представляла собой сплошное огромное зеркало. Дальше лестница расходилась двумя полукружиями направо и налево. Зеркало отражало и удваивало количество людей, поднимавшихся снизу, и Степняк, никогда не бывавший здесь, на какую-то долю секунды оторопел, увидев идущих ему навстречу, довольных и оживленных Надю и Маечку. Надя, мельком оглядев себя в этом бездонном зеркале, сделала шаг налево, Маечка — направо. Обе рассмеялись и остановились.
Невидимый радиорупор, из которого доносилась ненавязчивая, тихая музыка, проговорил приветливо и гостеприимно:
— На втором этаже, дорогие гости, вас ждут тайны новогоднего леса… Дед-мороз приглашает вас в свое обиталище!
Снова заиграла музыка.
— Правда, мило? — оборачиваясь к Степняку, спросила Надя и, не дожидаясь ответа, пошла к левому полукружию.
Маечка, весело упорствуя, свернула направо.
— Все равно сейчас там встретимся! — сказал Геннадий Спиридонович и покорно пошел за женой.
Степняк догнал Надю. Она с любопытством всматривалась в лица окружающих.
— Знаменитостей ищешь?
— Ага! — она кивнула. — Интересно, узнаю или нет без грима. А тебе тут нравится?
— Ничего… — Степняк все еще чувствовал себя не в своей тарелке.
— Надо сразу найти наш столик, чтоб потом не путаться, — озабоченно сказала Надя. — И, говорят, тут где-то выставка дружеских шаржей…
Обе лестницы, как и предсказал Геннадий Спиридонович, сливались на второй площадке, от которой сразу начиналась анфилада залов, превращенных на эту ночь в ресторан.
Елки и елочки, убранные с затейливой выдумкой, тянулись по стенам, а возле каждой из них стояло по три уже накрытых столика. Над столиками на шнурах, протянутых поперек зала, спускались шестигранные фонарики из бумаги, освещенные изнутри неяркой лампочкой. На всех гранях фонариков были размашисто, даже коряво, но очень четко и ясно написаны какие-то цифры.
— Ох как умно! — обрадовалась Надя. — Глядите, на пропуске номер — и на фонариках номера.
— У нас — сорок восемь, — развертывая разукрашенный веселым рисунком пропуск, сказала Маечка.
— И у нас.
— Значит, дальше. Здесь номера крупные… Толково придумано, — одобрил Геннадия Спиридонович.
Широкий проход в середине был оставлен для танцев. Громкоговорители, спрятанные не то в глубине елочных ветвей, не то просто в стенах, по-прежнему передавали музыку, то и дело прерывавшуюся для коротких, веселых сообщений.
— Курить можно везде — вентиляция действует безотказно. Сорить нельзя нигде, сорить — безобразно! — извещал любезный, чуть насмешливый голос, и снова возникала музыка.
Столик под номером сорок восемь оказался в самом дальнем от входа зале. Зал заканчивался полукруглой эстрадой, совершенно пустой, если не считать низеньких елочек, которые окаймляли ее основание.