Страница 5 из 52
– Ваше Высочество, – фаворитка цесаревича, m-lle Sophie, она же госпожа Аделинг, начинала терять терпение. – Есть ценности, которые нельзя подвергать сомнению. Ценности Родины. Ценности семьи. Ценности сословия. Ценности религии, в конце концов! – метресса с такой страстью нацелила правый палец вверх, к небесам, что упругие груди колыхнулись в такт эмоциональной жестикуляции.
Полулежащий цесаревич скользнул взглядом по ее фигуре, воздел глаза вверх, чтобы увидеть, куда же указывает перст истины… и наткнулся, разумеется, на чудную картину в стиле Поля Авриля, иллюстрирующую сцену из «Путешествий Синдбада», которую вряд ли можно обнаружить в каком-нибудь академическом издании. Не выдержав, Михаил Георгиевич расхохотался, изрядно смутив госпожу Аделинг. Ее можно было понять – проповедовать традиционную мораль в одних чулках, да еще в столь враждебном окружении, конечно, нелегко. Однако она не имела права отступать даже в заведомо невыгодных условиях. Тем более в ситуации, когда наследник императорского престола хочет опрокинуть вековые традиции семейной жизни и престолонаследия.
M-lle Sophie была из того редкого типа метресс, которые являются не только любовницами или фаворитками молодых монархов, не только наперсницами, но и наставницами, в некотором роде даже учительницами жизни. Во всяком случае, она искренне пыталась быть таковой с тех пор, как тринадцатилетний, не по годам развитый мальчишка впервые появился в ее будуаре. К своим обязанностям она относилась с ответственностью горячей русской патриотки и искренней, нелицемерной христианки. С одной стороны, она радовалась, когда после требования дядюшек цесаревича удалить от наследника ставшую ненужной и даже компрометирующей тридцатилетнюю куртизанку Мишель неожиданно показал характер, совсем не соответствующий возрасту. Радовалась, когда он начал обретать самостоятельность и политическую волю, становясь ключевой фигурой в государстве еще при живом отце, слабовольном и жалком алкоголике. Когда же для цесаревича наступил триумфальный, звездный час во время Дарданелльского кризиса – не было во всей стране более счастливой женщины. И тем не менее, многое в поведении Мишеля фаворитку коробило. Его цинизм в сакральных вопросах, например. Когда в честь возвращения Константинополя в христианский мир в Москве было решено установить исполинских размеров статую Софии, Премудрости Божией, – цесаревич предложил именно ей стать моделью для этого памятника. Михаилу Георгиевичу показалось забавным совпадение имен, и еще он искренне желал таким образом высказать своей Sophie благодарность за годы, проведенные рядом с ним. Возмущению госпожи Аделинг не было предела: подобное кощунство граничило бы с хулой на Духа Святого! Когда же Мишель, искренне не понимающий, в чем дело, стал приводить ей примеры византийских и западноевропейских проституток, бывших моделями для вошедших в историю икон и религиозных полотен, это привело к самой крупной размолвке за все время их знакомства. «Вы можете считать меня падшей женщиной, но у меня есть честь, и есть убеждения» – таков был ответ метрессы. Нравственным ориентиром для фаворитки наследника являлась Сонечка Мармеладова, а миссию свою она видела в том, чтобы грехом малым ограждать цесаревича от бездны разврата, вопиющего к небесам.
И вот теперь, когда Михаил Георгиевич высказал свою безумную идею отказаться от вековечной практики женитьбы Романовых на немецких принцессах, да и вообще от сословных ограничений в матримониальных отношениях, она отчаянно пыталась отговорить его от этого. Самым ужасным было то, что цесаревич действительно был способен сломать двухсотлетнюю традицию, поставив легитимность и сакральность русской монархии под вопрос. Смерть старого императора была вопросом двух-трех лет, а уж дальше Мишель, показавший уже свою волю и страсть к преобразованиям, повторил бы все кощунства Петра, ломая страну через колено…
– Поймите же, Sophie, – вещал наследник. – Дело даже не том, что эти принцессы отвратительно тощие и ведут себя в постели подобно доске. Вопрос в вырождении. Близкородственное скрещивание противопоказано даже скоту – что уж говорить о членах царствующих домов? Если где-то аристократы еще не превратились в урожденных уродов с букетом наследственных болезней, то говорить спасибо надо их конюхам и кучерам. И если матушка Екатерина Алексеевна прижила-таки сына от богатырей Орловых, а не от полоумного голштинца, – спасибо ей скажу первым именно я. Не нужно возмущаться и гримасничать: монархия, может, и свята, однако среди монархов святых куда меньше, чем среди их подданных. По Европе сегодня гуляет гемофилия. Вы знаете, что такое гемофилия, Sophie? Она прикончит любую династию быстрее батальона анархистов с бомбами. И вы предлагаете мне играть в кости на будущее своих детей? Нет уж, спасибо.
А что касается традиций – отчего бы не вспомнить допетровские смотры невест? Вот вам хороший обычай родом из православного Царьграда. Мне наплевать на генеалогическое древо будущей невесты, если она не способна пройти заурядный медицинский осмотр…
Госпожа Аделинг, разумеется, догадывалась, что цесаревич ее поддразнивает. Однако… С такой же точно улыбкой он доказывал адмиралу Фрэзеру в Чанаккале благотворность новой мировой войны для здоровья белой расы. Чем развитее и культурнее цивилизация – тем обильнее должно быть кровопускание. Первая мировая уничтожила миллионы, жертвами второй мировой станут десятки миллионов, ну а в третьей погибнут уже сотни миллионов человек. И чем дальше – тем сильнее фаворитка убеждалась в том, что это был вовсе не блеф.
– Разрэшите, Ваше Высочество? – фраза, произнесенная с характерным акцентом, прервала пустопорожнюю дискуссию. Впрочем, обладатель акцента не дожидался разрешения, в доли секунды проникнув в опочивальню и аккуратно закрыв за собой дверь. Совершенно непримечательный внешне человечек. Голубой мундир жандармского полковника, пенсне, лысина, совиное выражение лица, коричневая папка в руках.
– А, Лаврэнтий, – цесаревич произнес имя полковника с тем же акцентом. – Ты уже зашел, но все равно разрешаю. Что пишут из Питера господа физики?
Госпожа Аделинг не стала, разумеется визжать и неловко прикрываться. С неудовольствием поежившись, словно от неожиданного сквозняка, она встала, неторопливо надела пеньюар, вопросительно взглянула на Михаила, прочла в его глазах позволение остаться и снова устроилась на кровати.
– Результаты вкратце здесь, – полковник протянул цесаревичу папку.
– К черту подробности, – отмахнулся цесаревич. – У меня сегодня будет тяжелый день, не хочу перегружать мозг. Что с плутонием? Есть успехи?
– Никак нет, Ваше Высочество, – развел руками жандарм.
Госпожа Аделинг некогда лично присутствовала при странном знакомстве цесаревича и безвестного жандармского офицера в Сухуме, но так и не поняла, что же произошло. Когда во время церемонии представления местного начальства Михаил Георгиевич наткнулся взглядом на офицера в пенсне, неожиданно подошел к нему и спросил фамилию, а растерявшийся ротмистр ответил, что фамилия его – Берия, наследник просто коротко хохотнул, словно услышав анекдот, смысл которого во всем мире понимал лишь он один. Но когда через пару месяцев человечек в пенсне всплыл в Петербурге в совсем другом звании и стал ближайшим помощником цесаревича – это поразило наповал всех в его окружении. Никто понятия не имел, зачем Михаилу Георгиевичу понадобился недалекий провинциальный ротмистр, да и сам он был порядком удивлен, став начальником охраны наследника и заодно шефом одного из утопических научных проектов по разработке взрывчатки в миллион раз мощнее динамита. В столичных салонах жандарма с совиным лицом обсуждали даже более оживленно, чем очередные перестановки в Комитете Министров: смена караула в Зимнем дворце была делом ближайшего времени, и фавориты наследника становились совершенно естественным образом хозяевами империи.