Страница 13 из 19
Я возвращался из мастерской Ямбердова с подарком – авторским альбомом репродукций.
Радужный табун. С картины Ивана Ямбердова
По дороге в Нижний Новгород мы сделали остановку в деревне у добрых знакомых. Альбом я принёс с собой в дом – показать хозяевам. А ещё его принялся листать заглянувший на огонёк немолодой сосед-крестьянин. Он подержал книгу, значительно прочитал вслух имя автора на обложке. Раскрыл альбом на развороте, где была большая картина «Праздник на площади» и стал её рассматривать. Театр в центре Йошкар-Олы словно парил и излучал свет над толпой народа, был узнаваем контур памятника перед ним, неопределённые, тающие видения домов. Но первая иллюзия реальности быстро исчезает. Нет – площадь как-то невероятно, неправильно широка… Дальше вы начинаете вглядываться в людей и смутно угадываете по очертаниям одежды: некоторые из них, вероятно, не приехали сюда из дальних деревень, а явились из каких-то других времён. Просто сегодня праздник – и это повод собраться народу. А народ состоит не только из нас, но и из наших предков. Они – с нами, мы их помним и не представляем себя без них.
Сосед хозяев повернул к нам развёрнутую книгу и вдруг произнёс:
– И я там был!..
– Где?
– На этом празднике. На площади. Там было столько народу! Это был такой праздник!
Наверное, гость и не услышал, как невольно процитировал пушкинскую строку. И уж совершенно точно, как человек, которого учили в жизни не искусствоведению, а совершенно другим и очень полезным вещам, он не почувствовал, что высказал самую суть. Не это ли самое он и должен был пережить рядом с картиной – ощутить себя частью большого и вечного народа.
Медведь-властелин. С картины Ивана Ямбердова
Старые деревья исцеляют.
К ним идут издалека со своими бедами, со своими жалобами. Несут подарки.
Двухсотлетнюю липу посреди поля возле деревни Горинцы по этой самой причине аккуратно обходит трактор, оставляя ей островок зелени – высокой травы вокруг ствола. Впрочем, написал неточно. Можно подумать, что есть в этом что-то утилитарное: полезное дерево – будем его беречь. Нет, скорее тут простое уважение к существу, которое живёт давно и многое, должно быть, помнит.
Горинцы – потому что посреди самой деревни есть песчаная гора, и с неё словно скатывается вниз главная улица. Раньше, лет сто пятьдесят назад Горинцы были марийскими и назывались Куверба-Горинцы. Это значило, что туда переехали на выселок жители соседней Кувербы, очень старой марийской деревни. Место с горой выбрали наверняка из-за того, что это была неудобица – на песчаном склоне пахать не полагалось.
Липа – их, марийская. И может быть, место для деревни люди выбрали специально поближе к ней. И хотя в Горинцах давно живут почти исключительно русские, вся деревня её бережёт. Она хорошо знает, что сюда приходят марийцы из окрестных деревень с узелками.
Чем-то это напомнило мне места к югу от Нижнего Новгорода, где жила ныне исчезнувшая группа мордвы – терюхане. Это о них Мельников-Печерский написал свою этнографическую работу «Очерки мордвы». Последние люди, хоть чуть понимавшие мордовскую речь, умерли лет пятьдесят назад. Но вот взяли мы эту книгу середины XIX века и отправились искать священные места, священные деревья вокруг старых терюханских когда-то сёл. Всё цело. Всё! И родники, и старые липы, и целые рощи, где когда-то совершались запретные, тайные обряды – люди приходили к своим древним мордовским богам с подарками.
Липе надо помолиться, рассказать о своих несчастьях, объяснить – любим мы её, знаем её силу, на неё только и осталась надежда. И подарок укрепить где-то на ветвях или опустить в дупло, положить под кору монетку. А потом приникнуть к стволу, прислушаться к её дыханью, слиться с ней в мыслях. И ощутить счастье оттого, что ты рядом с этим почти вечным существом, которое было таким же большим и добрым ещё при твоём пращуре, что оно несёт в себе светлый след сотен и сотен людей, их думу, их порыв навстречу этому дереву.
И подарки, сделанные липе, становятся её частью, медленно врастают в неё. Их никто не возьмёт себе: есть поверие – если украсть то, что было принесено к святому дереву, можно сойти с ума или умереть. Дерево – сильное, оно может постоять за себя, и пусть оно будет нашим другом.
Такие старые липы я встречал и возле деревни Ромачи около Тоншаева, и неподалёку от заветлужской деревни Кузнец (марийцы её называют Апшатнер, что тоже означает «кузнец», но только на их языке), рассказывали мне о старых берёзах-целительницах в древней Большой Рудке на шарангской земле. Эти деревья всегда стоят одиноко среди поля. Может быть, они – последний след постепенно сошедших на нет святых лесов?
Экспедиция к священным лесам Заветлужья летом 1991 года у нас получилось самой длинной: мы с моими товарищами не были в городе почти месяц. Меня в таких случаях выручает чувство дома: я не ощущаю себя оторванным от него, если в своей области. Воспринимаю это примерно так, как человек, оказавшийся на соседней улице своего же города.
Мы молоды. Мы мокнем под дожём и сушимся под солнышком. Мы поём. Нас кидает скачущий по ухабам паз – самый российский автобус (с ума сойти: слово «паз» – с эрзянского переводится «бог»!). Мы топаем по пыли и брызгаемся в речке. Мы переписываем материалы в тетради почти до утра при свече, потому что свет отключился и неизвестно когда его дадут…
Ольга Ляпаева и Татьяна Михайлова (ныне сделавшая себе имя в Нижнем Новгороде журналистка), вернувшись домой после всех этих приключений, начали с визитов к врачу. Глаза плохо видели в привычных очках, быстро уставали и чувствовали тяжесть.
В обоих случаях окулисты удивились: «Зачем вы носите такие сильные очки?» Оказалось: зрение стало лучше!
Из липы за околицей деревни Большие Селки, рассказывали нам, выходил Суртан. Мы не сразу поняли, кто это. Нам объяснили: он правил Лесным Заволжьем очень давно.
Мне ещё предстояло многое и многое узнать: только через четверть века я буду представлять себе детали биографии этого совершенно реального человека поволжского средневековья. Узнать, что он жил в XIV веке. Наконец, понять, что звали его совсем даже не Суртаном и версий конкретных дат его жизни может быть несколько. Но каким-то образом Большие Селки обязательно связаны с его судьбой.
Липы той больше нет.
Но я не верю, что с ней больше нет и Суртана. Он обязательно должен возродиться в каком-то молодом побеге, который потянется в этом месте из древнего тайного подземного корня к свету, к людям. Потому что я не могу допустить, что та самая липа, о которой мне рассказывали росла при Суртане. Столько не живут: шестьсот лет – это явно лишку для липы. Значит, липа была при нём другой, и он из неё переселился в следующую.
Места, где жили старые деревья, всё равно не трогают после гибели этих деревьев. Хорошо знают, что этого делать нельзя. И если построить там дом, завести хозяйство, жизни, благополучия в таком доме не будет – одни только болезни, нелепые смерти, пожары, разоренье.
В одной деревне около Тоншаева мне показали заброшенный дом. Сколько-то лет назад его купили новые хозяева. Им, говорят, даже показали старое сухое дерево во дворе – вот оно, и не трогайте его: будет беда. Так нет: помешало, хотели на этом месте строить сарай. Пилили его вначале, потом рубили пень, потом подкапывали…
Пень остался – с ним не справились. А вот хозяев нет больше.
Прибрало их в один год, всю семью. Родственников, кто приходил помогать, тоже… О том, чтобы купить этот дом, никто больше не заговаривает.