Страница 5 из 18
Пока Палмквист останется бледным, дрожащим ребёнком, слабаком, который заговорит только тогда, когда к нему обратятся, до тех пор он будет сосать член, как только какой-нибудь жирный зек щёлкнет пальцами.
Ромеро не мог в это ввязываться.
Если он станет на пути Уимса, быть беде. Это может закончиться только одним: поножовщиной. И Ромеро будет бить, пока этот кретин не истечёт кровью.
А если Ромеро так поступит, если сделает подобный выбор, то одна из шавок Уимса обязательно на него настучит. И тогда сидеть ему в Долине Шеддок ещё лет десять-двадцать.
Боже! От одной этой мысли у Ромеро перехватило дыхание, и он еле смог сделать вдох. Но смотреть, как Палмквиста...
Хотя Реджи Уимс сейчас должен быть не самой страшной проблемой для парнишки, раз папаша Джо послал за ним Жирного Тони. Даже если малёк ускользнёт от Уимса, он не сможет избавиться от этого грёбанного монстра.
Ромеро отсидел приличный срок. Но ни разу за всё это время он не трахал никого в зад и не считал это приемлемой альтернативой. Если уже было совсем худо, можно было подключить к делу руку. Но некоторым зекам нравился секс в тюрьме именно таким, каким они себе его представляли.
«Значит, ты позволишь им развлекаться с этим мальчишкой?» - заговорило в Ромеро чувство вины. А он-то думал, оно уже давно умерло.
«Зек, заключающий сделку с совестью. Ты что, позволишь им трахнуть его, разорвать ему тело и истоптать душу? Или отступишь назад, отвернёшься, и будь что будет?»
Ромеро не знал.
В последние дни он вообще мало что понимал.
Поэтому он закрыл глаза и постарался забыть о Реджи Уимсе и Жирном Тони.
Он позволил сну взять над собой верх, потому что завтра ожидается просто очередной день. Такой же, как сегодня. Такой же, какой был два года назад. И такой же, какой будет через два года.
Ничего не менялось день ото дня, когда сидишь срок за этой решёткой.
Сердце ожесточается, душа выцветает, и ты просто отворачиваешься от того, что тебя не касается.
Только так здесь можно выжить.
7
Ромеро проснулся, но понятия не имел, который сейчас час.
Просто поздно.
И темно.
Что-то происходило, но Ромеро не мог понять, что именно. И, тем не менее, оно было настоящим, иначе Ромеро бы не проснулся. Он лежал и прислушивался к своему дыханию и дыханию паренька на верхней койке.
Но было что-то ещё. Что-то, из-за чего у Ромеро пересохло в горле, и кожа стала натянутой. Это был странный, влажный, слизкий и мерзкий звук, словно что-то вытащили крюком из канализационной трубы.
Над его головой легонько скрипнули пружины и Палмквист шевельнулся... Только вот Ромеро чётко слышал, что дыхание его не изменилось и осталось таким же глубоким и спокойным. И что бы ни двигалось над его головой... это был не парнишка.
Ромеро не мог понять, что это, но слышал, как оно скользило поблизости с неприятным влажным звуком только отделившейся после рождения ребёнка плаценты.
Господи... Эти звуки... Какого хрена там происходит?
Ромеро понял, что не хочет этого знать, потому что чем бы это «что-то» ни было, оно отвратительно, и это не то, на что хочется смотреть.
Воздух стал горячим и влажным с противным запахом сгнившей капусты, и Ромеро крепко вцепился в край своей койки, как на американских горках, когда боишься, что машинка может в любое мгновение перевернуться.
Мерзкое чувство. У Ромеро все внутренности скрутились в тугой узел, а широко распахнутые глаза невидяще уставились в темноту. Он вспомнил о самодельном ноже за батареей... Но не рискнул даже двинуться и издать какой-нибудь звук.
Он не хотел, чтобы то, что находится над ним, услышало его.
Поэтому Ромеро лежал неподвижно, как бревно. Все его мышцы, связки и нервы были натянуты до предела, а из горла вот-вот готов был вырваться крик.
Снова шевеление.
Что бы там ни было с этим ребёнком, оно начало осторожно скользить вдоль койки, а когда добралось до стены, влажно соскользнуло вниз и двинулось вперёд в направлении решётки.
Ромеро решил, что это должно быть похоже на помесь огромного, толстого, ужасного слизня с хрен знает чем. И когда оно скользило вдоль стены, то издавало слабое стрекотание, словно по цементному полу скребли когти или зубы.
Существо медленно перетекало вперёд, затем замирало на пару секунд... словно проверяя, не слышит ли его кто-то.
Ромеро слышал. Но не двигался. Потому что одно дело слышать это, и совсем другое - увидеть... От одной мысли об этом у Ромеро подкатывала к горлу тошнота.
А потом... оно поднялось в воздух и бросилось на прутья решётки со звуком разбрызгивающихся капель. Ромеро слышал, как оно дышит и булькает.
В слабом свете от охранной вышки, проникающей в камеру, он видел, как что-то огромное и бесформенное растянулось по решётке, как гигантский резиновый паук, выгибающий бескостные конечности во всех направлениях.
Оно вздрагивало и неспешно ритмично билось о решётку, и Ромеро зажмурился, потому что не мог больше на это смотреть. Он говорил себе, что это просто ночной кошмар, один из тех смутных ужасов, что пришли к нему из детских снов.
А потом ... оно ушло.
Оно прошло прямиком сквозь прутья со звуком упавшего на пол куска сырого мяса или помешиваемой ложкой вязкой каши.
Ромеро был весь мокрый от пота. Он дрожал и старался не обмочиться, и не дать волю крику, застрявшему в его горле. Он лежал, пытался выровнять дыхание и вытирал пот с лица.
А Палмквист над его головой спал мёртвым сном, дышал ровно и глубоко, не обращая внимания на этот мир.
Ромеро представил всё самое жуткое, что приходило ему в голову, а приходило туда много всякого дерьма, но ни в чём не было и капли здравого смысла. В конце концов, он начал задаваться вопросом, а не приснилось ли ему всё это.
И часть Ромеро вцепилась в эту спасительную мысль. Уверенный и рациональный голос в его голове говорил, что это точно был сон... А что же это ещё могло быть?!
А минут через двадцать кто-то начал громко кричать.
И эти крики... Они не продлились долго.
8
Естественно, вся тюрьма зашевелилась.
Иногда здесь слышны по ночам крики, когда кого-то ткнут ножом под рёбра или изнасилуют. А иногда кто-то сходит с ума от одиночества и нечеловеческих условий, и бог знает от чего ещё.
Его разум превращается в подливку для рагу, он начинается носиться по камере, бросаться на стены, вцепляться зубами в прутья решётки и вести себя, как обезумевшие мартышки на ярмарке.
На дежурстве на нижнем уровне был сержант Варрес. Он направлялся к блоку D и выглядел жутко разозлённым и готовым проломить череп любому зеку своей дубинкой, болтающейся у бедра.
Он держал в руках рацию и хотел по-быстрому разобраться, какого хрена здесь происходит.
Он сказал пару слов по рации, и остальные охранники сделали то, что им было сказано: приказали всем зекам позатыкать их грязные, вонючие рты и отправляться спать, иначе их побросают в карцер через одного.
Это сработало. В блоке D действительно стало тихо, хотя все понимали, что карцеров в этой тюрьме всего тридцать.
Административный изолятор - вот как это называлось официально. Туда отправлялись парни, которые переходили черту. А иногда и те, кто не переходил. Это было мрачное, неприятное, гнетущее место.
И если вы считаете, что вы одиноки в своей жизни, то вы просто не имеете представления, что такое настоящее одиночество. Такое понимаешь, только когда тебя закрывают во влажной темноте с кишащими насекомыми и крысами.
Но всё же это сработало, и Варрес двинулся дальше по коридору, проигнорировав просьбу других охранников включить верхнее освещение. Он решил, что ему хватит и сенсорных фонарей.
Они были расположены каждые пятнадцать метров и светили тускло, так что коридор между ними был погружён во тьму. Но это Варреса не беспокоило, потому что пока выключатель был опущен и двери закрыты, никто не сможет выбраться из своих камер... Может быть, позже...