Страница 4 из 73
Интернирование граждан воюющих с нами стран таило в себе ряд внутренних противоречий. С одной стороны, когда вспыхнула война, у нас не было концентрационных лагерей, с другой — множество немцев, оставленных на свободе, представляли некоторую опасность. Нужно было спешно создать место для интернирования штатских, и в Лондоне для этого остановились на Олимпии. Туда немедленно доставили кровати и одеяла и установили стражу из веллингтонских казарм. Вначале я посещал Олимпию ежедневно, так как получал там весьма полезную информацию из уст гражданских пленных.
Около 15 августа два австрийских парохода поднялись вверх по Темзе, не зная еще, что война уже объявлена. Их задержали, и экипажи их были отправлены под конвоем в Олимпию, где их интернировали вместе с германцами. Когда я приехал туда на другое утро, австрийцы находились в пристройке и были отделены канатами от германцев. Мне объяснили, что через полчаса после того, как их привезли, между союзниками вспыхнула бурная ссора, и депутация австрийских офицеров обратилась к коменданту с просьбой отделить их от германских «грубиянов». Среди австрийцев было четыре студента, использовавших свои каникулы для путешествия. Эти молодые люди держались весьма нелестных взглядов относительно своих прусских соратников. После того как немцы и австрийцы были отделены друг от друга, ссоры и всякого рода инциденты в Олимпии стали более редкими. Однажды официант из германского кафе грубо ответил одному из часовых, но ирландский капрал, не лишенный юмора, подошел к обоим спорящим и с серьезным видом сказал часовому: «Что ты теряешь время в споре с ним! Убей его». Услышав это, немец спрятался под стол и с тех пор больше не грешил против правил вежливости.
Непрекращающиеся вопли «интернируйте их всех», испускаемые некоторой частью прессы, сильно нам надоедали.
В то время я полагал, что, прекрасно зная всех опасных немцев, мы могли бы ограничиться заключением под стражу только их, оставив остальных на свободе. Надо отметить, что многие из них с пользой работали на наших заводах военного снаряжения, а некоторые, как, например, поляки и чехи, проявляли полную симпатию к союзникам. Кроме того, если бы мы интернировали всех, наши противники не замедлили бы интернировать и всех наших сограждан (что они, впрочем, в конце концов и сделали). Наиболее веским аргументом против всеобщего интернирования был тот факт, что у нас не было необходимых помещений, чтобы заключить такое огромное количество лиц. Кроме того, жалобы этих пленных дошли бы до наших врагов, которые тогда считали бы себя вправе плохо обращаться с нашими согражданами. Все же ежедневно грузовики для перевозки мебели, набитые до отказа, доставляли немцев в Олимпию, где они оставались до отправления во вновь устроенные лагери.
Некоторые немцы сами навлекали на себя эту меру предупреждения. На Оксфорд-стрит помещалось популярное кафе, в котором все официанты, а также управляющий и кассир были зарегистрированы как иностранцы враждебных нам стран. В тот день, когда известие о восстании в Уэте (Южная Африка) распространилось в Лондоне, эти официанты, а также и некоторые из посетителей кафе встретили эту новость криками «ура». Меня уведомили об этом по телефону, и через полчаса весь персонал кафе был арестован и доставлен на грузовике в Олимпию. Англичане — хозяева этого заведения — пытались протестовать, но ничего не добились.
Фальшивые банковые билеты
Одной из опасностей, угрожавшей в начале войны, было появление банковых билетов государственного казначейства. Их было очень легко подделать, и вполне естественно, что люди, не умея отличить фальшивки, теряли доверие к кредиткам и даже отказывались принимать настоящие деньги. Первые казначейские боны были напечатаны черным на белой бумаге и ничем не отличались от лучшего сорта бумаги машинного производства, кроме своих водяных знаков. Билеты же, выпускаемые английским государственным банком, печатались на особой бумаге ручного производства в собственной типографии государственного банка; это была бумага самого лучшего качества: каждый банковый билет имел водяные знаки вокруг зубчатого краешка. Несмотря на это, в музее Скотланд-ярда хранятся целыми дюжинами образчики фальшивых кредиток государственного банка Англии; правда, эти фальшивки сделаны очень грубо, но невнимательного кассира они все же могли обмануть.
Я неоднократно указывал государственному казначейству на соблазн, представляемый для фальшивомонетчиков этими «брэдбэри» (так назывались боны, подписанные рукой сэра Джона Брэдбэри), но они были выпущены в большом количестве, и я не мог привести в подкрепление моих возражений ни одного случая подделки. Единственно, чего мне удалось добиться от этого высокого учреждения, — это тщательного просмотра рисунка на бонах, когда запас будет исчерпан.
В первые месяцы войны все шло хорошо. Мелкие торговцы охотно принимали казначейские боны взамен серебряной монеты для уплаты за мелкие покупки. Но однажды, в ненастный вечер января 1915 г., меня посетил чиновник государственного казначейства и уведомил о подделках бон, производимых в крупном масштабе. Он показал образчик фальшивых бон, и — признаюсь, — когда они лежали на моем столе рядом с настоящими, я не мог отличить настоящие боны от фальшивых. Я посмотрел одну из них на свет: водяные знаки на ней были. Мой посетитель сказал мне, что до сих пор в казначейство не поступали жалобы, что все фальшивые боны доставлялись банками, принимавшими их за настоящие ценности, и что все они помечены серией «Г». Это были купюры в 1 фунт и в 10 шиллингов; он сообщил мне также, что все они пущены в оборот в Лондоне и что теперь будут приняты срочные меры для напечатания новых казначейских бон на цветном фоне, который, по мнению комиссии специалистов-печатников, нельзя было подделать. Пока же он просил меня сделать все от меня зависящее, чтобы арестовать фальшивомонетчиков и их сообщников.
Трудно было обсуждать спокойно этот вопрос в первые дни 1915 г., когда германские войска находились еще так близко от Парижа и когда весы военного счастья склонялись в их пользу. Мой собеседник сказал мне: «Если доверие публики к казначейским билетам будет подорвано, бог знает, что с нами случится: это будет моральный удар для общества. По-видимому, билеты эти все принадлежат людям, которые меньше всего в состоянии терять столько денег».
Я не мог сказать ему ничего утешительного. В городе, насчитывающем 8 млн. жителей, не может быть и речи о том, чтобы прямо явиться в подозреваемый дом и там захватить пресс, печатающий боны. Эти подделки, наверное, были делом рук искусного мастера, располагавшего типографскими машинами и прессами, а люди, покупавшие кредитки и пускавшие их в оборот, должны были держаться в стороне от него. Арестовать последних без главного фальшивомонетчика было бы неблагоразумно, так как подделка все равно продолжалась бы. Кроме того, было опасно при царившем в то время общем настроении терять время на длинное и утомительное следствие, так как паника непременно овладела бы публикой, лишь только она узнала бы, что в обороте были фальшивые деньги. Друг мой сказал мне, что в банке уже инкассированы эти фальшивые билеты на сумму более 60 тыс. фунтов и что в итоге число их составляло цифру еще более крупную. Он заявил, что государственное казначейство не будет скупиться на необходимые расходы для следствия и предоставляет мне полную свободу действий.
Экспертом по подделкам был в то время самый старый главный инспектор — старшина группы главных инспекторов, которую газеты называли «большая пятерка», — человек с седыми волосами и изящными манерами. Как только чиновник из государственного казначейства ушел, я пригласил инспектора к себе и, показав ему фальшивки, поручил вести это дело, попросив держать меня в курсе всего хода следствия. Он подумал немного и сказал:
— Я не удивился бы, если б оказалось, что в этом замешан Эллиот. Он недавно вышел из тюрьмы и нанял небольшую контору недалеко от Ковентри-стрит. Вы ведь помните, сэр, что он был в последний раз осужден за подделку банковых билетов.