Страница 16 из 73
Бушмана судили в вестминстерском Гильдхолле 20 сентября 1915 г. и присудили к смертной казни.
Второй шпион — музыкант Брекоф, дело которого разбиралось в тот же день в другом суде, — был артистом совсем другого рода. Сын фабриканта роялей в Штетине, он сам был довольно хорошим пианистом. Трудно себе представить лиц, менее способных давать сведения о морском и военном деле, чем музыканты, и, несмотря на это, руководители германского шпионажа вербовали их на свою службу без всяких колебаний. Правда, Брекоф свободно говорил по-английски и достаточно хорошо знал Америку, чтобы выдавать себя за богатого американца, путешествующего для своего здоровья. Перед его отъездом из Голландии ему дали адрес некоей Лизи Вертгейм, немки, которая получила английское гражданство, выйдя замуж за перешедшего в английское подданство немца. Она была разведена с мужем, но имела достаточно доходов, чтобы жить не работая.
Письмо, адресованное одному из шпионских агентств в Голландии и перехваченное цензурой, привлекло наше внимание к этой паре. Оно было написано по-немецки и носило подпись Реджинальда Роланда, проживавшего в гостинице Кенсингтон. Осторожная слежка установила, что этот Роланд, зарегистрированный как американец, проживал в гостинице с некоей госпожой Вертгейм, что у него было много денег и что чета эта нанимала лошадей в манеже, совершала длительные прогулки в парке и завтракала в самых шикарных ресторанах. В этом не было ничего подозрительного, кроме разве адреса лица, которому посылались письма в Голландию. Решили поэтому подождать других писем, чтобы не привлечь преждевременно внимание названной пары. Следующее письмо было уже весьма знаменательным. Роланд жаловался на расточительность Лизи Вертгейм. Жизнь в лондонской гостинице вскружила ей голову: она больше не хотела путешествовать без горничной. Мы узнали в то же время из этого письма, что она побывала в Шотландии, в то время как Роланд оставался в Лондоне для составления своих донесений. В Шотландии она повсюду разъезжала в наемном автомобиле и обращалась ко всем с бесконечными вопросами относительно флота. Молодые морские офицеры, с которыми она познакомилась в гостинице, были настолько поражены ее настойчивыми расспросами, что сообщили об этом своему начальству, и Скотланд-ярд уже шел по ее следам, ожидая подходящего момента для ее ареста, что и было выполнено, как только мы прочли вышеупомянутое письмо. Роланд был арестован в свою очередь по приезде Лизи Вертгейм в Лондон, и мне доставили их обоих в Скотланд-ярд. Я допросил сначала Роланда, оставив его сообщницу ждать своей очереди в пустой комнате.
Реджинальд Роланд, как он себя называл, был маленького роста, худой, нервный человек, с умным лицом и руками артиста. Он предъявил свой паспорт, который с первого же взгляда показался мне настолько подозрительным, что я тотчас же отправил его второму секретарю американского посольства г-ну Беллу. Во время допроса Роланда мне доложили о прибытии г-на Белла, и я прервал допрос, чтобы его принять. Он был вне себя: «Этот паспорт, — сказал он, — подлая подделка! Посмотрите на печать. У орла лапы вывернуты, а в хвосте у него недостает пера». Это было справедливо. До сих пор немецкие шпионы, игравшие роль американцев, имели настоящие паспорта, «затерянные» министерством иностранных дел, и в них были заменены только фотографические карточки. Мы положили паспорт Роланда рядом с настоящим американским паспортом, который принес с собой г-н Белл, и я налил несколько капель окиси хлоралгидрата на обе печати: обе они сменили краску, но по-разному. Кроме того, волокна бумаги также отличались друг от друга.
Роланда снова привели в мою канцелярию, и я стал его допрашивать об его паспорте. Он утверждал, что ему выдали его в Вашингтоне и что он не знал ни слова по-немецки. Мне показалось, что мои коллеги меня не одобряли, когда я высказал предположение, что несколько часов одиночества, по всей вероятности, будут иметь чудесное действие на человека с артистическим темпераментом. Прервав допрос, я направил его в одиночную камеру и отдал распоряжение привести ко мне Лизи Вертгейм.
Это была толстуха, одетая в яркий кричащий костюм. Мне стоило много труда заставить ее сесть. Она была вульгарна, груба и нахальна, не переставала кричать, что в качестве британской подданной она имела право путешествовать, где ей угодно. Наконец, когда мой допрос стал более жестким, она сразу встала и начала ходить взад и вперед по комнате, размахивая большим шелковым платком, словно репетируя какое-то танцевальное па. Мне казалось, что вот-вот она начнет распевать. Я призвал ее к порядку, сказав ей строгим тоном, что она находится в очень опасном положении и что будет благоразумнее, если она сядет на место и ответит на мои вопросы, в противном случае я буду вынужден передать ее в руки правосудия. Эти слова несколько успокоили ее, но так как она все же продолжала отвечать мне с большим нахальством, то я отправил ее в тюрьму.
На другое утро в воскресенье я по дороге в Кенненроу, где мне хотелось навестить Роланда, случайно встретил лорда Хершеля, представителя адмиралтейства. Я сказал ему, что иду проведать Роланда и просить подписать опись его имущества, конфискованного полицией. Лорд Хершель пошел вместе со мной. Мы уселись в большой приемной, и я приказал привести Роланда. Он был очень бледен и нервен, и я постарался придать этому свиданию совершенно официальный характер. «Я хотел бы, чтобы вы прочли этот список и посмотрели, верен ли он, прежде чем его подписать». Он взял бумагу дрожащей рукой и схватил перо. Не читая, он подписал список, но руки его так дрожали, что подпись была совершенно неразборчива. Подняв голову, он спросил хриплым голосом:
— Жизнь моя в опасности?
— Вас будут судить.
— Какое же наказание за то, что я сделал? (До сих пор он ни в чем не сознавался.) Может быть, смертная казнь?
— Не знаю, — отвечал я, — ведь вас еще не судили.
— По выражению вашего лица я вижу, что мне грозит смертный приговор. Я должен это знать. Я хочу сделать письменно полное признание.
Я сказал ему, что он может писать все, что ему угодно, но что бы он ни писал, будет, по всей вероятности, использовано против него на процессе.
— Тем хуже, — сказал он. — Я ношу в себе эту тайну уже слишком долго. Теперь я хочу сказать всю правду.
Ему принесли чернил и бумаги, и я посоветовал оставить его одного, пока он не кончит писать. Через час мне принесли его исповедь, подписанную Георг Т. Брекоф; подпись была заверена инспектором полиции. Брекоф заявлял, что с 1908 г. проживал в Америке, где был пианистом. Когда разразилась война, он вошел в сношения с организацией фон Палена, прося разрешения вернуться на родину и вступить в ряды немецкой армии. Но ему ответили, что его знание английского языка будет гораздо полезнее в отделе шпионажа в Англии. Его отправили в школу шпионажа в Антверпен, где ему был выдан фальшивый паспорт и торговый шифр для телеграмм.
Лизи Вертгейм, будучи британской подданной, должна была предстать перед гражданским судом, и таким образом оба сообщника судились у трех судей верховного суда в Олд Бейли; Брекоф был присужден к смертной казни, а г-жа Вертгейм к 10 годам каторжных работ, так как считали, что она действовала под влиянием своего сообщника. Ходатайство о помиловании, представленное Брекофом, было отклонено, и казнь его была совершена 26 октября в лондонском Тауэре.
Лизи Вертгейм была переведена в тюрьму Элсбери, где она отбывала свое наказание; она умерла в лечебнице для душевнобольных через два года после заключения перемирия.
Шпион, который произвел на нас самое отвратительное впечатление, был Альберт Майер, человек с весьма темным прошлым. Это был один из тех негодяев, которые живут на средства женщин, обманывают своих хозяев и обворовывают их. Письмо, полное всякого рода сведений, написанных симпатическими чернилами, было задержано цензурой; фамилия и адрес отправителя были фальшивые. Пришлось ждать. На следующей неделе было обнаружено еще несколько писем, написанных тем же почерком, но отправленных на другое имя и в другой адрес. Можно было только предполагать, что отправитель был иностранцем и проживал в Лондоне. После долгих и терпеливых поисков был арестован в меблированных комнатах человек неопределенного подданства, назвавший себя Альбертом Майером. Он переезжал с одной квартиры на другую, обещал заплатить своим хозяевам, как только получит свою пенсию от родственников за границей. Он вел образ жизни, особенно любимый шпионами, обедая один день в самом дорогом ресторане, а на другой, когда денег больше не было, за счет своих знакомых. Он не был лоялен даже по отношению к людям, которые его нанимали, так как письма его были полны всякого рода вымысла. Когда я у него потребовал образчик его почерка и ему указали на сходство этого почерка с тем, которым были написаны подозрительные письма, он ответил, что это была месть одного из его мнимых друзей и что найденные у него симпатические чернила были подкинуты в его вещи коварными друзьями. Он предстал перед судом военного совета 5 ноября и был присужден к смертной казни.