Страница 13 из 20
Еще он намеревался жениться, а на острове разве найдешь достойную невесту! Надеялся, что родители Бакы, пользовавшиеся уважением, пристроят его куда-нибудь на хорошую службу, самому сделать это непросто, нужны связи. Походит у них во дворе, помогая по хозяйству, это верный путь к сердцу родственников, а там, гляди, они женят его на девушке из семьи уважаемых людей.
Расчет его окажется верным.
Яман стал работать на районной хлопковой базе товароведом. Бывшего до него товароведа посадили за кражу. Общеизвестно, что хлопбаза — золотое дно. Только успевай протягивать руку, но с умом, и не ленись брать то, что лежит перед носом! Соблазн велик, хотя понятие соблазна знакомо только людям совестливым, а все бывшие товароведы устраивались туда с уже протянутыми руками и, слава богу, попадались. Товароведы связаны с районными властями и платят им дань, но никакая проверка сверху до них не докопается, цепочка оборвется на товароведе; во-первых, потому, что выше бывают только нарушения, но не преступления, а во-вторых, товаровед это лицо, которое добровольно берет на себя обязательство быть последним звеном в преступной цепочке за определенное вознаграждение и за обещание начальства вызволить из тюрьмы в случае чего.
Бакы бывал с мамой в гостях у жены бывшего товароведа, когда он считался еще уважаемым человеком, а не вором. Это был не дом, а дворец. Богатое убранство комнат не поддавалось описанию. А когда Бакы заглянул к ним перед обыском, в доме было пусто, хоть шаром покати. Заблаговременно узнав об обыске, жена товароведа все ценные вещи спрятала у соседей, родственников и знакомых, чтобы не конфисковали. Было странно слышать, как жена товароведа божится перед следователями, что они бедные люди и едва сводят концы с концами.
Яман успешно проработает на хлопковой базе много лет, пока сам оттуда не уйдет, получив повышение. Женится на хорошей девушке из хорошей семьи, построит особняк, не менее роскошный, чем у предыдущего товароведа. «Головастый!»— похвалят его жители.
У Ямана была прямая спина, поднятая гордо голова. Приехал он в аккуратной военной форме, с чемоданчиком, в который Бакы не мог не заглянуть, раздираемый любопытством. В нем оказались щетки, обувная и одежная. Пользуясь ими, Бакы их путал. Какая из них, мягкая или жесткая, для обуви? И, сомневаясь, чистил ботинки то мягкой, то жесткой. В чемоданчике был еще одеколон «Шипр», с острым запахом, одеколон не нравился, но все же от одежды Бакы исходило его благоухание. Одного только Бакы не мог понять, почему одеколон назвали «шифером» (по-туркменски — «шипр»), какое он имеет отношение к крыше? Еще был там бритвенный прибор, пользоваться им пока рановато, но все же он нашел ему применение — брил пушок на руках и ногах, чтобы быстрее покрыться растительностью. Далее — колода карт с раскрашенными полуголыми девицами, купленная у глухонемого в поезде по возвращении, толстый роман «Небит-Даг» Кербабаева (невозможно читать), а также гуталин, зубная щетка и осыпающийся мятный порошок.
Яман уходил на работу рано утром, а приходил к двенадцати ночи, включал лампу и начинал наводить марафет перед зеркалом, думая, что Бакы спит. Бакы не спал, он не мог спать. Мысль о том, что Яман придет в полночь и начнет причесываться, не давала заснуть. Он причесывался долго, регулярно очищая расческу. Полчаса и больше. Кто же перед сном причесывается!
вычесывал из волос хлопок, будто завтра не будет то же самое! Бакы делал вид, что спит. А Яман и не догадывался, что мешает.
Днем в карманах брюк, которые Яман оставлял на вешалке, можно было найти мелочь.
Бакы долго перебарывал в себе желание взять оттуда копеек двадцать-тридцать на кино, хотя мог обойтись и без них. Но горсть монет, белевших серебром, имела притягательность.
Он был уверен почему-то, что Яман оставляет деньги нарочно, заранее пересчитав, что деньги приманка, провокация. И за это его не уважал.
Яман ничего не говорил, но, кажется, внутренне торжествовал. По глазам было видно. Так он его мучил. Так долго держал над ним верх.
Бакы нашел выход. Украденные монеты стал перекладывать в карманы других, висящих рядом брюк, которые Яман не носил. Он крадет на хлопбазе, я краду у него! — так оправдывался Бакы перед собой.
С каждым разом он увеличивал число монет, потому что и Яман оставлял все больше и больше. Теперь Бакы смотрел на него, вызывающе ухмыляясь. Скоро Яман перестал ухмыляться. Мама как-то сказала о Ямане: пьет молоко с сахаром. Сахарить молоко — это было новинкой в тс годы. Молоко само по себе уже роскошь, и сахар роскошь. А молоко с сахаром — роскошь вдвойне. Такое, наверное, позволяют себе только министры. Мама не от жадности это сказала, а просто удивилась. Традиция была нарушена. Яман выступил смелым «новатором». А до Ямана дошли слова ее в искаженном толковании. И теперь обиженный Яман считал, что расплачивается таким образом за молоко и сахар,— то есть позволяя себя обкрадывать их сыну.
Бакы не уважал его еще за то, что он ездил на его велосипеде. Хлопковая база находилась в другом конце городка, идти пешком далеко и долго. И Яман каждый раз брал его велосипед, не думая, что и Бакы хочется ездить. Хотя сначала Бакы сам предложил Яману велосипед. Как-то невольно это получилось, может, тогда на него еще не действовало снадобье Зулейки. А может, это была простая любезность, и Бакы думал, что Яман откажется? Яман не отказался — наоборот. Бакы предложил ему велосипед только на один раз, а Яман стал каждый день брать!
Потом родители купили Бакы новый велосипед, сказали: пускай он ездит, мы тебе купим другой. Наконец Яман не выдержал, этого Бакы и ждал.
— Если нужны деньги, скажи прямо, я дам! — сказал спокойно и протянул десятку.
— Не надо мне ваших денег!
— Не надо? — спросил товаровед испытующе.
— Не надо! — ответил подросток вызывающе. Яман на минуту осекся, не решаясь раскрыть карты,
и снова сунул ему под нос десятку. Бакы даже ощутил, как пахнут деньги. Просто отвратительно. Сразу видно, что грязные, ворованные!
— Уберите свои деньги!
— Нет, возьмешь!
Бакы больше не хотелось быть безобидным. Он бросил десятку на пол и растоптал.
— Вор! — бросил ему в лицо родственник. И еще раз с удовольствием процедил.— Вор!
В сущности, Яман сам себя обзывал. Бакы хотел быть совершенным, поэтом. Но вместо этого отдался стихии своей натуры. Пусть все просочится, все проявится! Иначе как избавиться от плохого в себе?
— Что вы имеете в виду? С чего это взяли?
— А куда деваются деньги из моего кармана?
— Я что, сторож вашим деньгам?
Какое удовольствие уметь так отвечать! Как Парша, как Циклоп! И все же попутно думал: я ведь притворяюсь, как противно!
Что его ненависть в сравнении с ненавистью Ямана! Яман бы убил его, задушил, но рядом за стеной родители.
— Ух-х, ворюга! — с наслаждением процедил товаровед.
— Поищите хорошо, прежде чем наговаривать!
И, сорвав с вешалки одежду, кинул в него. Брюки, в карманах которых были все ворованные монеты, кинул последними, чтобы Яман не понял его маневра. И посыпалась по комнате, звеня, горсть серебра.
Яман обмяк, сел. И равнодушно взирал на рассыпанные по полу монеты, на свои штаны.
Наконец Бакы протрезвел: с чего он взял, что Яман хотел его проверить? Не зашел ли он далеко в своей мнительности? Бакы выбежал из комнаты. Стыд, ощущаемый как грязь на теле, гнал его прочь от дома.
Так внезапно вспыхнувшая в нем страсть что-либо украсть, не получив развития, сошла на нет. Сама по себе. Как легкое недомогание, без причин и без последствий. Несколько изюмин и урючин, украденных на базаре, и монеты, переложенные из одних карманов Ямана в другие, а также два мысленных греха: стащить книжку из библиотеки и вынуть деньги из кармана врача (об этом речь впереди) — вот все случаи.
На минуту Яман забыл о своей выправке. Бакы убедился, что выправка его нарочита. Сейчас он выглядел естественнее.
Через год Яман женился и переехал в дом тестя. Бакы иногда встречал его в центре на велосипеде. Он очень выразительно смотрелся на нем с поднятыми до предела рулем и сиденьем: прямая спина, гордая посадка. Яман его не замечал, впрочем, как и других. «Кто на коне, тот и отца родного не узнает!» — ворчал обиженно старый Разык.