Придорожная собачонка

Мы живем внутри, и ничего тут не поделаешь. Так кроты уверенно передвигаются под землей, в то время как воздушная стихия снаружи, там, где светит солнце и поют птицы, им чужда. Или, если прибегнуть к другому сравнению, мы живем во внутренностях Левиафана, к которому приложимы названия: город, общество, цивилизация, эпоха, то есть все слова, относящиеся к человеческому взаимодействию. А раз я даже представил себе соответствующее устройство как огромный кокон, висящий на ветви галактического древа. Так или иначе, мы находимся внутри, но в иной ситуации, чем кроты, поскольку обладаем сознанием, а оно может перенести нас наружу. Но сознание, по счастью, проделывает это с немногими и не слишком часто. Разве люди стремились бы к своей цели и боролись с собой, если бы в любую минуту могли расхохотаться при виде гротескного зрелища? Пусть, например, последовав совету Гомбровича, они бы представили себе всадника на коне: животное, сидящее на другом животном и заставляющее его бежать с помощью прикрепленных к ступням железок. Как тогда выглядела бы кавалерийская атака? Или бал: голые самцы и самки в ритуальных одеждах, дергающиеся в такт какой-то дурацкой музыки. А может, такой бал, как в рассказе Станислава Винценса о разбойнике Добоше, которого злые духи пригласили в замок на вершине горы, где господа и дамы устроили пышное празднество? Его смекалистый помощник заметил, что музыканты то и дело тянутся к стоящей рядом чаше и чем-то мажут себе веки. Он последовал их примеру и увидел, что танцуют друг с другом скелеты, играют им дьяволы, а замок — безлюдные развалины. То есть он был внутри и вдруг оказался снаружи. А разве не обольщает нас язык? Декламация, идеологические песнопения, философии, теории, в основе которых — испражнения и испарения наших тел.

Был писатель, который решился отправиться наружу, но его опыт доказывает, насколько это опасно. Декан Джонатан Свифт убедился, что, взглянув на окружающее тебя человечество с астрономического расстояния, нельзя снова погрузиться в мелкие радости и повседневные занятия. Разве, когда он вернулся из страны благородных коней и жена обняла его, он не упал в обморок, потому что от нее воняло? Ведь остров философствующих коней — это была outopos, утопия, символ нашего раздвоения на там и здесь, на внутри и снаружи, или, если угодно, на бренное тело и парящий над ним разум.

Быть таким, как другие

Где бы ты ни жил: в городе Пергамон во времена Адриана, в Марселе при Людовике XV или в колонистском Новом Амстердаме, — знай, что можешь считать себя счастливым, если жизнь твоя складывалась так, как жизнь твоих соседей. Если ты двигался, думал, чувствовал так же, как они, и, подобно им, совершал то, что нужно, в надлежащее время. Если год за годом исполнял необходимые обязанности и обряды — познал жену, воспитал детей и теперь спокойно встречаешь сумеречные дни старости.

Задумайся на минуту о тех, кому отказано в благословенном сходстве с ближними, кто изо всех сил старался поступать как надо, чтобы быть не хуже других, но им ничего не удавалось, все шло вкривь и вкось по причине незримого увечья. В конце концов изъян, в котором нет их вины, навлек на них кару — одиночество, и тогда они уже перестали скрывать свое увечье.

Они везде — на лавке в общественном парке, с бумажным пакетом, из которого торчит горлышко бутылки, под мостами больших городов, на тротуарах, где раскладывают свои пожитки бездомные, в трущобах под мерцающей рекламой, по утрам дожидающиеся открытия бара, — изгои, у которых день начинается и заканчивается ощущением собственного поражения. Подумай, как тебе повезло, ведь тебе не приходилось даже замечать таких, как они, хотя около тебя, рядом, их было полно. Пой хвалу посредственности и радуйся, что не водил дружбу с главарями бунтовщиков. Потому что и в них живет несогласие с законами жизни и несбыточные надежды — такие же, как у тех, кто заведомо был обречен на поражение.

Ключ

Мы были в гостях у мультимиллионера и, стоя, пили в патио, окруженном шпалерами кустов и газонами. Хозяин жаловался на своих садовников и архитекторов: они все устроили так, что он не мог держать дома животных. Собаки избегали зеленых кустов и травы, словно понимая, что вся зелень здесь выращена с помощью химикалий и что над ней поднимаются вредные испарения.

В другой части сна этого магната упрекали в том, что он принимает у себя представителей второсортных наций — обманщиков и воришек поляков, а также итальянских сутенеров и мафиози. Хотя при этом он достаточно ясно демонстрировал свое превосходство, что, вероятно, послужило причиной дальнейших событий: я ударил его ногой в пах, и от ареста меня спасло только мое прочное политическое положение.

Еще в том же сне мне удалось сформулировать совет начинающим писателям. Есть одна великая тема, ключ, который откроет вам сокровищницу ваших тщательно скрываемых — даже от самого себя — переживаний. Это минуты, когда вы тем или иным образом были унижены. Припомните, припомните — все обиды, которые торчат в вас, как заноза, начните растравлять их и подробно их описывать. Неизвестно, до чего вы докопаетесь, но всего этого окажется много, и в любом случае эта несколько мазохистская операция принесет вам облегчение.

Предки

Вообще-то мы не должны были бы существовать. Я говорю не о каком-то там большом соборном «мы», пусть это будем только ты и я. Пустим в ход воображение, чтобы на минуту увидеть обстоятельства и условия жизни наших родителей, затем дедов, затем прадедов и дальше вспять. Окажись даже среди них богачи и аристократы, они бы жили в такой грязи и вони (ведь тогда так жили все), что нас, привыкших к душу и унитазу, это бы поразило. Но, скорее всего, они оказались бы бедняками, для которых корка черствого хлеба в голодные времена была бы счастьем. Наши далекие предки мерли как мухи от морового поветрия, то есть эпидемии, от голода, огня и войны, а дети рождались один за другим, но из двенадцати выживали только один-два. И какие племена, какие дикие рожи за спиной каждого из нас, какие камланья, какие кровавые обряды в честь грубо вырезанных из липового ствола богов! Вплоть до наших прапрапрадедов, крадущихся под покровом темного леса с единственным своим оружием, обтесанным камнем, чтобы раздробить им череп врага. Кажется, будто у нас есть только родители, и это все, но ведь они, наши пращуры, существуют, а вместе с ними их увечья, мании, наследственные психические заболевания, сифилис и туберкулез — откуда ты знаешь, что ничего из этого не осталось в тебе? И какова вероятность, что из детей твоего прапрадеда выживет именно тот, кто родит твоего деда? Какова вероятность, что это повторится в следующем поколении?

Одним словом, у нас с тобой шансы появиться на свет именно в этой шкуре были ничтожны, как и у тех, и других, и третьих, в ком соединились гены черт знает каких богатырей и потаскух. Но и то, что весь наш род человеческий продолжает существовать и даже сверх меры расплодился, должно удивлять. Ведь столько всего этому препятствовало — и первобытный лес, населенный более сильными, чем человек, зверями, до сих пор может служить метафорой этой угрозы; добавим сюда вирусы, бактерии, землетрясения, извержения вулканов, наводнения, да и творения его собственных рук: ядерное оружие и загрязнение природы. Уже давно этому виду следовало бы исчезнуть, а он все существует, невероятно стойкий. Тебе и мне выпало на долю быть его представителями, и это заслуживает серьезных размышлений. Которые должны вести к неким выводам, но, очевидно, своим у каждого.