Провокатор

— А сколько голов полетело с ним? — холодным тоном остудил пыл приятеля Квасницкий. — Про новую великую чистку в этот раз по всей стране не шумели, а пострадало с Ежовым народу нашего не меньше, чем с Ягодой.

— Приспешники, — сплюнул Жмотов.

Квасницкий только задумчиво покивал головой, не сводя с него тревожных глаз, а потом подпёр лоб рукой.

— Ты знаешь, Прохор, во всех империях эта традиция поедать друг друга процветала. В цивилизованных государствах Запада и Востока у монархов и министров считалось особым шиком обвинить в измене и сожрать лучшего своего друга и помощника, объявив перед этим всенародно о его коварстве и измене. Особо прославился в этом римский император Нерон, он и отчима скушал, и матерью родной не побрезговал, сестру в постель затащил и сожительствовал…

— Ну тебя понесло! Мели, Емеля…

— А прошлым летом очередь нового министра госбезопасности настала, — мимоходом проговорил Квасницкий будто по инерции, — или ты уже забыл про Абакумова?

— Но он только арестован!..

— Наверху ошибок не делают, — сказал, как отбрил, Квасницкий. — Или у тебя есть другое мнение?

— Ну… как…

— Вот и я тоже так считаю, — поджал губы Квасницкий, подобрался весь, сжался, вскочил на тонкие ножки, забегал по комнате; сам на себя не похож, как будто и не он вёл только что задушевные нервные разговоры. — Твои Минин и хохол тот, кстати, — абакумовские ребятки, из смершевцев. Анализируешь?

— Но они своё дело знали, — забормотал смутившийся Жмотов, не ожидавший такого поворота. — И делали, что им приказывали.

— А мы с тобой разве самодеятельностью занимаемся? Но что с ними стало? Один повесился, дело контриков чуть не завалив, а другой… — скривился Квасницкий.

— А Михеич чего?

— И Михеич… мужик непростой.

— Ну знаешь!..

— Знаю, — подскочил к нему тут же Квасницкий, на носочки сапог встал и в подбородок Жмотову двумя пальчиками вцепился. — Знаю! Правда, пока не всё… Но я докопаюсь. Или ты во мне сомневаешься, Проша?

— Чего это ты?

— Значит, не сомневаешься. Вот и хорошо. У меня к тебе в связи с этим маленькая просьбица будет. Так и не просьба вовсе, пустячок. Ты с оперуполномоченным нашим сегодня ночью повнимательней будь.

— Это чего ещё?

— Приглядывайся, я тебе советую, прислушивайся, запоминай.

— Да пошёл ты!

— Ну как знаешь.

— Товарищи офицеры! — просунулась в дверцу за шкафчиком женская головка. — Можно вас побеспокоить?

Квасницкий и Жмотов обернулись и застыли, склонив головы в почтении навстречу величественному входящему в комнату созданию.

— Прохор Андреевич, вы гостя принимаете, а меня не предупредили, — улыбалось создание. — Как же так? Здравствуйте, молодой человек. Рада вас видеть.

Проторчав допоздна у Ахапкина и наконец распрощавшись с неугомонным Баклеем, насовавшем ему уже на завтра новые поручения, Минин тяжело вздохнул и направился к себе; согласие от начальства получено и можно было отнести клетку с попугаем домой.

«Часа полтора хватит, — думал оперуполномоченный, поспешая по тёмным улочкам, — успею сам искупаться, в себя прийти и птицу обустроить. А там и на службу. К десяти как раз».

Попугая он решил называть просто Птицей, красиво и без этих… грязных намёков. А то придумал Михеич ему имечко людей пугать. Что ещё за Провокатор? А Птица — это красиво, скажешь и чуешь, как крылья вырастают, не только чудаковатому попугаю, а самому летать хочется. И он повторил еле слышно, пошевелив спёкшимися за бурный день губами:

— Птица ты моя…

Попугай в клетке будто этого и дожидался, вздрогнул, на него скосился. Может, понял, что о нём рассуждает новый хозяин, поэтому коротко и обиженно крикнул по-своему.

— Ты чего? — спросил уже громче оперуполномоченный. — Чего по ночам людей булгачишь? Жрать небось хочешь?

Тот не ответил, только зло отвернулся и клювом зацокал, какого, мол, хрена?

— Хочешь, — засовестился оперуполномоченный. — Весь день ни грамма, у тебя ж в клетке одна вода и то только та, что я налил. Это надо, почти трое суток без жратвы! Только наша птица и может так терпеть. Вся в хозяина!

Попугай снова косо смерил Минина взглядом и отвернулся, не считая нужным зря нервы портить.

— Вылитый Михеич! — одобрил Минин. — Во, вырастил птицу хохол!

Когда он добрался домой, засветил керосиновую лампу и начал подыскивать на столе место клетке, попугай опять нахохлился, клюв отвернул и зацокал сердито и обиженно.

— Ты, конечно, Михеича увидеть здесь думал? — посочувствовал ему Минин. — Нет, дружок, теперь тебе со мной время коротать.

— Пр-ровокатор-р-р? — вдруг спросил попугай.

— Какой он тебе провокатор? — обиделся Минин, но вида не подал, даже не замахнулся. — Михеич никогда провокатором не был. Жизни себя лишил? Ну так что ж!.. Конечно, с первого взгляда страшно. Но ведь разобраться надо. На всё причина должна быть. Михеич, он никогда просто так ничего не делал. Ты что повторяешь за начальством? Их понять можно, им лишь бы орать. А ты птица умная.

— Пр-ровокатор-р… — совсем грустно и безнадёжно повторила птица, выслушав бормотание оперуполномоченного, поправлявшего клетку и сунувшего на положенное место в решётку корочку хлеба.

— Ты чего? Аль не понял? Я ведь тоже не любитель два раза повторять, — отвернулся Минин от птицы и занялся собой.

Время было в обрез, а ему надо ещё добраться до речки. «Перекушу на работе», — решил он, загасил лампу и вышел на улицу.

Оперуполномоченный, капитан госбезопасности Артём Степанович Минин удивлял на службе да и редких знакомых своими странностями. Странностей было несколько, а точнее — три.

Он, как с фронта заявился, ютился один в выделенном ему брошенном особнячке-домике на две комнаты. Сколько с ним бесед ни проводили, сколько по-дружески ни советовали, а жениться он мысли не допускал, новой семьи заводить не думал и даже разговоры об этом пресекал в самом начале. Будь это разлюбезный подполковник Нестор Семёнович Баклей или сердечный приятель Савелий Подымайко. О прошлом тоже не любил вспоминать, погибли все в войну — и жена, и сын. И весь сказ. Второй его страстью, позаковыристей, было купание в Волге. Плавание плаванием, это куда ни шло, но Минин купался в речке почти каждый день. И утром, и вечером, а то и по ночам, когда совсем хорошо — любопытных глаз не видать. И летом, и осенью, и зимой. А по льду даже с особым пылом. Стоило ему зашмыгать носом, хотя и редко это замечалось, он прыг в прорубь, прямо на льду портки скинув, и оттуда минут через десять — пятнадцать является. Вот вам новорождённый! Весь жаром пышущий, красный… выкатывался пылающим угольком. Многие пугались этой его страсти, сторонились, а некоторых, наоборот, словно магнитом притягивало по первое время; на спор нарвутся и начинают с ним чуть ли не каждый день на берег бегать, особо упорные и злые до ноябрьских праздников дотягивали, а там, после весёлых демонстраций или смущённо прятались, или в больнице оказывались. Коварная в городе погода, вроде и юга, а природа берет своё. А Минина не брала.

И ещё одна страстишка за ним водилась, но это смешная совсем, и её смущался даже сам оперуполномоченный. Любил он книжки читать. Этим, конечно, не удивишь, кто их не читает. Баклей вон на общих собраниях и Достоевского где вставит, и Льва Николаевича помянет, о преступниках и о духовном противоречии внутри себя они глубоко копали. А Минин читал только одного писателя, американского коммуниста Джека Лондона он предпочитал всей другой литературе и его редкие книжки старался достать, сколь бы за них ни просили на барахолке, где он пропадал каждое свободное воскресенье или в выходные дни, если бывали. Раздобыв, притаскивал домой, ставил на специальную полочку в шкафчик под стекло и уже никому ни-ни. Посмотреть, полистать — пожалуйста, а чтоб с собой!..

Подымайко на смех его подымал, удивлялся: выходной-то редок, выпить лучше граммов по сто-двести, посидеть, поговорить по душам, гармошку потискать, обмякнуть от служебных забот, а Минина не пронять, ему кто-то сообщил по секрету, что прошлый раз, когда на барахолку не удалось выбраться, рыжий бес, книгоман Васька Трегубов «Мексиканцем» хвастал и ещё брехал во всеуслышание, что может достать самого «Мартина Идена». Обе эти книжки уже стояли у оперуполномоченного на заветной полочке, но эти, о которых молва пошла, были со всеми страницами, не растрёпаны и не зачитаны до дыр, а кроме того, с иллюстрациями. И Минин начинал строить планы, как завладеть сокровищем, забыв про всё.