Леон и Луиза

– Я прикручу тебе на руль звонок, тогда люди снова смогут тебя слышать. Можно, я тебя немного провожу?

– Нет.

– Куда ты идёшь: туда или сюда?

– Ты-то в любом случае идёшь в «Коммерс».

– Да.

– Как и каждый вечер.

– Точно.

– Какой оседлый железнодорожник: от макушки до пят.

– Куда ты, к слову сказать, ездила сегодня на поезде?

– Не твоё собачье дело. Ты в любом случае идёшь в «Коммерс». Мне по пути. Оставь свой велосипед здесь, я немного пройдусь с тобой.

На следующий вечер к закату солнца Луиза вновь ждала Леона у пятого платана, через день опять, так же, как и через два дня. На путь в пару сотен метров у них уходило по часу и больше, поскольку шли они медленно, часто останавливались, без причины переходили на другую сторону улицы, а то и возвращались немого назад, и при этом говорили без умолку. Они говорили о мелочах и пустяках: о сигарах мэра, о почтальоне, который якобы был внебрачным сводным братом мэра, о вокзале и о познаниях Леона в современной технике связи, о старом Бартельми и его безрассудной любви к Жозианне, о злой собаке, которая сидела на цепи перед слесарной мастерской и пугала школьников, о вкусных шоколадных эклерах в католической булочной, о вдове Жуно, которая ездит к своей сестре в Компьень именно в те дни, когда и священник едет в Компьень на пастырскую миссию; они говорили о песчаном карьере за вокзалом, в котором можно найти окаменелые зубы акулы периода миоцена, о чёрной Мадонне в церкви и о лесочке рядом с федеральной дорогой, в котором скоро должны были поспеть вишни, а ещё они говорили о романах Колетт, которые Луиза прочитала все до одного, а Леон, правда, нет.

Начиная с третьего вечера, Луиза рассказывала о своей работе ангелом смерти. Леон молчал, глядя на верхушки деревьев, и слушал. Потом он рассказывал о Шербурге, о канале, об островах и красочном парусном ялике, Луиза молчала, внимательно смотрела ему в лицо и притворялась, что слушает.

Но когда он однажды хотел спросить её, откуда она родом, она перебила его и сказала:

– Никаких вопросов. Я ни о чём тебя не спрашиваю, и ты не спрашивай меня.

– Согласен, – ответил Леон.

Когда они разговаривали, Леон держал руки в карманах и играл маленькими гальками в футбол. Луиза курила одну сигарету за другой, жестикулировала и то и дело то уходила от него, то возвращалась, чтобы проверить, понимает и одобряет ли он то, что она сказала. Леон понимал и одобрял всё, что она ему говорила – просто потому, что это говорила она.

Он находил её улыбку красивой, потому что это была её улыбка, он любил её ободряющий пытливый взгляд, потому что именно её зелёные глаза смотрели на него, как будто спрашивая: «Скажи мне, ты ли это? Это правда ты?» Его пленяли выбившиеся прядки на её лбу, потому что это были её прядки, он смеялся над её пантомимами, когда она изображала мэра, закуривающего сигару, потому что это были её пантомимы.

Уже во время первой прогулки они заметили, что жители городка поглядывают на них из-за своих занавесок, и поэтому держались на виду и говорили особенно громко и чётко, чтобы каждый, кто хочет, мог услышать, о чём идёт их разговор. Дойдя до кафе «Дю Коммерс», они ещё немного стояли, а потом прощались без поцелуев или рукопожатий.

– До свиданья, Луиза.

– До свиданья, Леон.

– До завтра.

– До завтра.

Потом она исчезала за углом, а он заходил в кафе и заказывал стакан бордо.

ГЛАВА 5

На троицу 1918 года у Леона впервые было два выходных дня подряд. Вопреки обыкновению он проснулся очень рано и наблюдал, как ночная темнота за окном уступает вялому утреннему свету, а потом сиянию восходящего солнца. Он умылся у источника на задах пакгауза потом снова улёгся в постель, слушал пение дроздов и скрип балок и ждал, когда, наконец, наступит восемь часов – время идти в контору и пить кофе с молоком под чрезмернонежной опекой мадам Жозианны.

После завтрака он поехал на велосипеде в город. Прошедшая ночью гроза растрепала кукурузные поля, сорвала с платанов последние сухие прошлогодние листья и наполнила каналы и придорожные кюветы дождевой водой. Леон сделал круг по воскреснотихому городу с его блестящими крышами, мокрыми улицами и бурлящими шахтами канализации. Мягкий летний ветер доносил аромат цветущих кустов жасмина из садов в переулках, а солнце уже взялось всё просушивать перед тем, как горожане, жмурясь, выйдут из своих домов и отправятся на воскресную мессу.

На площади Республики Леон остановился, прислонил велосипед к афишной тумбе и сел на полусухую скамью. Ему не пришлось долго ждать. Несколько голубей осторожно приблизились к нему, дёргая головами, потоптались вокруг, и, не получив от него хлебных крошек, снова засеменили прочь. Где-то вопила влюблённая кошка. Старик в бордовом халате и тапочках в коричнево-жёлтую клетку прошмыгнул мимо с багетом под мышкой и скрылся в переулке между ратушей и сберегательной кассой. Облако заслонило и снова приоткрыло солнце. Тут за спиной Леона раздалось: – дзинь-дзинь, дзинь-дзинь! – велосипедный звонок разорвал утреннюю тишину, и секунду спустя перед ним стояла Луиза.

– У меня теперь звонок на велосипеде, – сказала она. – Я тебе что-нибудь должна за него?

– Ну что ты.

– Я тебя об этом не просила. И всё равно большое спасибо. Когда ты это сделал?

– Вчера вечером, после пивной.

– Значит, у тебя случайно оказался с собой звонок и отвёртка.

– И подходящий гаечный ключ.

Луиза тоже прислонила свой велосипед к афишной тумбе, села рядом с ним на скамью и закурила сигарету.

– А что это у тебя опять такое странное на багажнике?

– Четыре шерстяных одеяла и котелок, – сказал Леон. И сумка с хлебом и сыром.

– Снова нашёл на дороге?

– Еду на море, – сказал он. – Сегодня туда, завтра обратно.

– Просто так?

– Опять хочу увидеть океан. Восемьдесят километров, через пять часов я там.

– А потом?

– Погуляю по утёсам, пособираю на пляже всякую дрянь и найду себе сухое местечко для ночлега.

– И для этого тебе нужны четыре одеяла?

– Хватило бы двух.

– Мне тоже поехать?

– Было бы хорошо.

– Если я поеду, ты ко мне полезешь.

– Нет, – сказал он.

– За кого ты меня держишь, за идиотку? Любой мужчина полезет к девушке, если останется с ней в дюнах.

– Это верно, – согласился Леон. – Но я не буду это делать.

– Ах, нет?

– Нет. Хотеть и делать – это не одно и то же. – Леон встал и пошёл к своему велосипеду. – Кстати, в Ле Трепоре нет дюн.

– Ах, нет? – Луиза засмеялась.

– Только скалы. И галечный пляж. Серьёзно, я не буду этого делать. Пока ты сама не начнёшь.

– Честно?

– Клянусь.

– На сколько обычно хватает твоей клятвы?

– На всю мою жизнь. Я серьёзно говорю.

Луиза наморщила лоб и надула губы, потом выдохнула носом.

– Погоди минуту. Я сбегаю за сигаретами.

Они дружно выехали из города и поехали на запад в сторону океана по широкой, прямой и пустой дороге через восхитительные луга Верхней Нормандии, которая с незапамятных времён столь щедро одаряет своих жителей всем необходимым. Небо было высоким, а горизонт лежал далеко впереди, и слева и справа пролетали блёкло-зелёные военные поля пшеницы, которые росли реденько и неравномерно, как юношеская щетина, потому что засеяны были неопытными женскими и детскими руками; потом на холмогорье, вдали от деревень, попадались покатые, годами непаханые земли, которые уже начали зарастать березняком.

Луиза ехала быстро, а Леон легко поспевал за ней, потому что был свеж и полон сил. Они смотрели вперёд на дорогу, их ноги равномерно крутили педали, а поскольку их мысли были заняты тем, как ехать, где повернуть и куда прибыть, разговаривали они мало; они были счастливы. Время от времени он поглядывал на Луизу краем глаза, а она делала вид, что не замечает этого. Однажды они на полном ходу взялись за руки и ехали плечом к плечу, а потом она просто так от радости зазвонила в свой велосипедный звонок.