Страница 33 из 122
— Дилан, — голос отца не такой. Он зовет меня с кухни громко, четко, так, чтобы я точно расслышал. Требовательно и немного серьезно. Хотя, быть может, мне кажется. Я отношусь к нему предвзято, и жизнь мне это не портит.
— Дилан, — он повторяет, уже повышая голос, поэтому торможу, закатив глаза в потолок, и оборачиваюсь, сделав шаг на кухню. За столом сидит Джойс, которая выглядит так, будто в штаны наложила, так что я мог бы рассмеяться, унизив её, но стою молча, ожидая слов отца. Джизи варит кофе. И да, они бы вполне сошли за нормальную семейку, вот только здесь явно есть лишние. Это я. И мне легче дышать от мысли, что по окончанию учебного года я уеду. Из этого дома. Навсегда. И мне не придется тихо пробираться в свою комнату, чтобы не пересечься с мужиком, лицо которого выглядит больше взволнованным, чем злым.
— Присядь, Дилан, — отец сидит за столом, указывая ладонью на стул рядом с собой, но я лишь искоса смотрю на него, будто спрашивая, в своем ли он уме? И мужчина проникается моим настроем. Точнее, «ненастроем» на разговор, поэтому скрещивает пальцы рук, положив их на поверхность стола, после чего следует тяжелый вздох, который он дарит то ли мне, то ли своей «женушке», что поднимает на него требовательный взгляд, будто уговаривая начать. Котенок в моих руках тяжело дышит, чихая, так что я уже готов развернуться и уйти, но отец открывает свой поганый рот, выдавливая:
— Я хотел обсудить это с тобой ещё тогда, когда встретил в аэропорту, но, — кашляет, видимо, нервничает. — Но установить контакт не удалось, — улыбается так, будто эти воспоминания являются чем-то светлым из копилки наших с ним «свиданок», так что я смотрю на него, как на последнего кретина, всем видом даю понять, что его слова мне неинтересны.
— Так вот, — мужчина смотрит в ответ. — Я хотел поговорить с тобой о том, что нужно быть более осторожным в общении с людьми, понимаешь?
Что? Я кому-то из них нагрубил? Я ж, черт возьми, вообще не контактирую с ними. Что этот придурок несет?
— А это значит, что нужно быть осторожней в выборе человека, с которым ты говоришь, — он слегка щурит веки, но лицо остается таким же мягким, вовсе не напряженным, а вот Джойс и Джизи перебрасываются взглядами, в которых с легкостью читаю тревогу.
Стоп.
Я щурюсь, смотря на отца, который, кажется, медленно подводит меня к главной теме его беседы:
— Понимаешь, не со всеми в городе лучше общаться, — запинается, — разговаривать… — смотрит на свои часы на руке, вдруг выдавив для меня улыбку. — Ты у нас стремишься к общению, но и выбор друзей должен быть правильным, верно? — он почти смеется, вновь подняв на меня глаза. Пытается сделать этот разговор обыденным, но я не глуп. Взглядом изучаю всех присутствующих, их реакцию на его слова. И понимаю. Они знают, о чем идет речь. Кажется, я сам начинаю догадываться, так что расправляю плечи, усмехнувшись:
— Папка запрещает мне выбирать себе друзей? — да. Это было первое, что я сказал за такой промежуток времени, и голос мой пропитан насквозь сарказмом и раздражением. Я с удовольствием поиздеваюсь над ним, но сейчас мне нужно отвести Засранца в вет-клинику.
— Нет, что ты, — отец облизывает сухие губы. — Я просто хочу, чтобы ты выбирал правильных друзей, всё-таки, это люди, с которыми ты будешь проводить свое время, так что я… — запинается. — Я, я переживаю, — говорит немыслимое — и я практически начинаю смеяться, вот только сжимаю губы, хмуря брови, ведь в тоне отца мелькает требовательность. Его слова — это приказ. Вновь бросаю взгляды на Джойс и Джизи, останавливая его на второй, и спрашиваю, словно зная, какая реакция меня ожидает:
— Что тебе сделала Эмили?
Рыжая поднимает на меня большие глаза. Она сжимает в руках кружку с кофе, смотрит так, будто я произнес какое-то сатанинское заклинание, будто прямо перед ней сжираю человеческие органы. Да, она смотрит с таким возмущенным страхом, словно я спрашиваю её о наличие девственности. Отец вдруг поднимается со стула. Он успевает хлопнуть ладонями по столу, испугав Джойс, которая вздрагивает, опуская глаза ниже, прячет их от всех присутствующих. Джизи отступает к холодильнику, так же отворачиваясь, и делает вид, что ищет, чем бы набить свой живот этим утром, а я продолжаю спокойно сверлить её спину взглядом, пока отец не вынуждает меня перевести на него глаза.
— Ты слышал меня, Дилан, — не кажется, что он шутит, а это говорит лишь о том, что этот человек ненормальный. Не в себе. Чертов урод, думает, может правила устанавливать? Придет время — и я это дерьмо с удовольствием выбью из него.
Продолжаю молчать, равнодушно смотря на мужчину, который начинает стучать пальцами по столу от нервов:
— Я говорю это один раз и надеюсь, что тебе удалось уяснить.
— Повтори, — цокаю языком, удивляясь тому, с каким безразличием протягиваю это слово, сделав шаг к отцу, который стоит на месте, не шевелясь, и не отводит взгляд, четко говоря:
— Ты не должен впредь контактировать с Хоуп.
От лица Эмили.
Холодный паркет. Холодные руки, холодные пальцы. Голова лежит на твердой поверхности, тело затекло. Странное ощущение пустоты внутри и физической тяжести одновременно. Моргаю, пытаясь избавиться от песка в глазах, и смотрю на дверцу шкафа под раковиной, заставляя себя поднять голову, оторвать от пола. Это дается нелегко, но в следующую секунду, сражаясь в неравном бою с собой, мне удается приподняться на руках и сесть на колени. Кухня залита бледным светом с улицы, что льется в помещение, даря мне необычное наслаждение. Кажется, каждый мой день окрашен в бледные «пасмурные» оттенки. И это поистине прекрасно. Сажусь, сгибая ноги под собой, и опираюсь плечом на ножку стола, разглядывая то, как за окном ветер треплет сухие листья, срывая их с деревьев и унося высоко в небо. Унося. Почему бы и меня тебе не унести? Но с такой тяжестью это не удастся. Улыбаюсь, растягивая губы. Да, вновь цитирую строчки из этой книги.
Слабо хмурю брови, почувствовав, как в висках ноет боль, подобно кошке когтями водит по стенкам черепа, так что приходится подняться на ноги, но от резкой смены положения голова слегка начинает кружиться, так что хватаюсь за стол, чтобы удержаться, и бросаю взгляд на книгу, что лежит на его поверхности. Я вчера зачиталась и не заметила, как уснула? Вполне возможное объяснение тому, что я делаю на полу. Буду придерживаться него.
В глаза ударяет яркая вспышка, так что накрываю ладонями лицо, сделав хриплый вздох, и меня клонит вбок, поэтому бьюсь плечом о холодильник, который начинает работать громче.
Боль. Это все, что мне удается уловить, прежде чем вновь могу открыть глаза. Она неясная, неописуемая. Просто «боль», которая прогремела одновременно во всем теле, не дав узнать истинный источник. Тру лоб, вздыхая, и понимаю, что левый глаз болит сильнее, если начинаю поворачивать голову в разные стороны и глубже дышать, так что передвигаюсь крайне спокойно, без резких движений.
Но брожу по кухне недолго, даже не успеваю вновь вернуться к холодильнику за йогуртом, как раздается звонок. Оборачиваюсь, держа ладони на уровне груди, и прислушиваюсь, стоя на месте, пока звонок не повторяется. Шаркаю босыми ногами по полу, выглядывая в коридор, и осматриваюсь, понимая, что дома одна. Стоит написать родителям и узнать, как у них дела в Нью-Йорке. И узнать, когда они вернутся. Мне неспокойно быть одной в этих стенах.
Звонок повторяется. Смотрю в сторону двери, медленно направляясь к ней, и мысленно молюсь, чтобы это не были «дорогие» одноклассники, которые от скуки решили навестить меня. Берусь за ручку, скользнув языком по губе, и смотрю в «глазок», резко сделав шаг назад.
— Эй, Хоуп! — голос за дверью. Я хорошо знаю его, так что отступаю дальше, опираясь рукой на комод, чтобы не рухнуть на пол от бессилия.
— Думала, тебе сойдет это с рук?! — Джизи. Она там же. И она не одна. Моргаю, пытаясь разыскать в голове, в своих воспоминаниях, что могла успеть сделать ей, чтобы вызвать такое возмущение и злость, но ничего не нахожу, поэтому открываю рот, качнув головой.