Генералиссимус Суворов

Василий Иванович не терял надежды на то, что сын наконец послушается его и выйдет в отставку. Главным доводом его было слабое телосложение сына.

– Ты не вынесешь военной жизни, - постоянно твердил Саше отец.

Он не переставал убеждать Сашу всякий раз, как сын возвращался домой. И теперь Суворов ждал такого разговора.

"Не проговориться бы, что в Негоештах меня свалила с ног проклятая лихорадка!" - подумал Александр Васильевич. И тотчас же Суворову вспомнилось, как в июне, когда был задуман второй поиск на Туртукай, лихорадка так затрясла его, что он не мог ходить и от слабости чуть говорил.

Но все-таки Суворов сам руководил поиском и сам вел войска в бой, хотя два офицера поддерживали его под руки, а адъютант передавал его приказания, которые Суворов едва шептал. И все-таки во второй раз турки были разбиты.

Суворов улыбнулся.

"Теперь о суворовской тактике знает вся армия, знает матушка императрица!"

…Суворов оглянулся - сани мчались уже по знакомой, родной Царицынской улице.

Вот уже и церковь Федора Студита. Та же красная кирпичная ограда, железная калитка и, кажется, все те же нищие на паперти. А за церковью третий дом, одноэтажный, каменный - их, суворовский.

Суворов издалека увидел: свет только в поварне да у батюшки, в угловой горнице. Старик проснулся, жалеет жечь свечу и сидит при лампадке.

Сани остановились у калитки. Суворов скинул с плеч шубу, легко и быстро перебежал к черному крыльцу и с удовольствием застучал намерзшими сапогами по ступенькам. Вбежал в сени. Справа, из людской половины, где помещались музыканты, певчие и прочая дворня, открылась дверь и выглянула чья-то голова.

– Молодой барин! - услышал Суворов за собой. Суворов бежал привычным путем через все нежилые, нетопленые комнаты большого дома. В них гулко отдавались шаги. Сквозь замерзшие окна лился голубой утренний свет. Скорее угадывая, чем различая в этой полутьме, Суворов увидел в зале изразцовую печь, ломберный стол, какие-то кадки на полу, холст на креслах.

"Должно быть, недавно приезжали из подмосковной с припасами".

Впереди распахнулась дверь. На пороге показалась знакомая фигура отца в халате и туфлях.

– Сынок! Сашенька!

Генерал-майор Суворов упал на колени, целуя небольшую сухую руку отца. Отец поднял, обнял его.

– Ступай, ступай ко мне, тут холодно! - говорил он, подталкивая сына в жарко натопленную горницу.

Суворов сбросил на руки дворового человека, который бежал следом за ним по всем комнатам, свой настывший плащ и шляпу и, потирая руки, заходил по горнице.

– Ну, что, папенька, как живы-здоровы? Как Аня, как Манечка? - спросил Суворов о сестрах.

– Слава богу, все здоровы. А ты, Сашенька, не озяб ли? Гляди, не простудился бы!

– Ничего. Мне не холодно было - я ведь в шубе ехал.

– У нас морозы стоят настоящие. Давеча из Рождествена привезли продукты - битую птицу. Так гуси и утки словно каменные. Хорошо продали птицу, - рассказывал сыну Василий Иванович,-да и грибов пуда четыре. Ты, может, отдохнешь, приляжешь? - сказал он, увидев, что сына не очень-то интересуют хозяйственные дела.

– Я, папенька, выспался в дороге, - покосился на пуховики отца Суворов.

Дворовый человек зажег свечу. Комната осветилась. Шкаф с книгами. Стол, на нем тетради с записями прихода и расхода. Часы в деревянной подставке. Бронзовая чернильница. Все знакомое с детства.

– А ты что-то худоват нынче, Сашенька. Здоров ли? - спросил отец, пристально глядя на сына, ходившего из угла в угол.

– Здоров, слава богу!

– Может, с дороги рюмку водки выпьешь? С морозу хорошо.

– Я, пожалуй, раньше умоюсь,- ответил Александр Васильевич. - Тебя как звать? - обернулся он к дворовому человеку, который стоял у двери, с любопытством разглядывая молодого барина-генерала.

Это был толстощекий парень с крупным носом.

– Прохор, - глухим басом ответил он.

– Экий у тебя голос - ровно у протодьякона, - заметил Суворов, оглядывая парня.

– Определил его в певчие, да толку мало: одно знает - водку хлестать. Хочу в Кончанское отправить,- сказал Василий Иванович.

Прохор виновато потупил глаза. Насупившись, смотрел в пол.

– Ну, Прошка, тащи в баню два ведра воды. Я следом иду, - приказал ему Суворов.

Прошка глядел, не понимая, что это значит. Его сомнения тотчас же высказал старый барин:

– Сашенька, да ведь баня-то не топлена. Обожди, велю к вечеру истопить.

– Я и в холодной окачусь! - ответил Суворов, накидывая плащ. - Ну, чего ж ты стоишь? Ступай! - сказал он Прошке. - Да полотенце не забудь!

Прошка исчез за дверью.

– Ведь эдак, упаси господи, простудишься, сляжешь! Ведь не лето же, а декабрь на дворе. Через неделю рождество!-говорил отец.

– Ничего не будет-не впервой!-улыбнулся Суворов, выходя из горницы.

Василий Иванович от досады только хлопнул себя руками по халату.

"Опять за свое! Строптив, точно покойная Авдотьюшка!"-огорченно подумал он.

…Отец и сын завтракали. Был филипповский пост. На столе стояло одно постное: жареная рыба, моченые грибы, кислая капуста, соленые огурцы и любимое блюдо Александра Васильевича - тертая редька.

После того как Прошка окатил молодого барина холодной водой, он ел с аппетитом. Суворов выпил большую чарку водки и теперь закусывал, рассказывая отцу о военных делах, о том, как он дважды делал поиск на Туртукай и оба раза побил турок.

– А кроме тебя кто-либо ходил еще за Дунай? - спросил отец.

– Как же, ходили. Полковник Репнин. На Марутянский лагерь делал поиск. Потерял две пушки и сам с тремя штаб-офицерами попался в плен. Герой! усмехнулся Суворов.

– Чьей он дивизии?:

– Да все нашей, второй, этого дурака Ивашки Салтыкова, - отрезал Суворов.

– Отец его, Петр Семенович, тоже не бог весть какого ума, хоть и фельдмаршал. Добрый человек, это верно. И хозяин рачительный - погляди, как он в своем подмосковном Марфине управляется. Богат! - по-своему оценивал людей Василий Иванович. - А кто еще из генералов там?

– Именитый прусский тактик Каменский, - язвительно процедил Суворов.

– Каменские - тоже хозяева неплохие! Правда, у них вотчина в Орловской губернии. Там земли жирные, не чета нашим володимирским. Мне бы их село! У Каменских в одном Сабурове три тысячи душ, вот! - с завистью сказал старик.

Но ни чужие поместья, ни богатства не трогали Александра Васильевича.

– Что ж, Сашенька,-сказал, немного помолчав, отец,-наслужился, слава те господи! Начальники тобой довольны, императрица отличила - дала второй класс Георгия. Думаю, что к Новому году получишь генерал-поручика. Теперь пора и на покой! Суворов даже перестал есть.

– Да что вы, папенька! - вспыхнул он.

– А то, что пора и о себе подумать, не все ж о благе отечества! ответил Василий Иванович. - Здоровья ты слабого, и отставку тебе матушка даст.

Суворов швырнул вилку, выскочил из-за стола и забегал по комнате. Потом ткнулся на стул у топившейся печки. Сидел, смотрел на весело, с треском горевшие дрова.

Он был зол. И как не злиться? Всю жизнь, с самого детства, вечный спор с отцом из-за военной службы. У отца не было никакой склонности к военной службе, он не любил ее, тяготился ею и никак не понимал, не, мог поверить в то, что сын - прирожденный полководец. Василий Иванович медленно ел жареного окуня и думал:

"Весь в мать. Та, царство ей небесное, бывало рассердится - вот так же: фырк-фырк, и вон из-за стола. Упрямец был, упрямцем и остался. Это он по их роду, по Мануковым пошел. У Суворовых таких строптивых