Страница 174 из 198
Мы проехали через город у бухты... Повинуясь его большим рукам, кони шли ровно, как один; а он был настолько внимателен, что даже ради деревенских дворняг наклонялся с колесницы, чтобы согнать их с дороги легким щелчком кнута. Все приветствия он оставлял мне - только улыбался ребятишкам, звавшим его по имени... Его обнаженное тело - он был в коротких кожаных штанах - было стройным и сильным; широкие загорелые плечи колыхались передо мной в такт с шагом его коней и лоснились, как их спины... У него такие крупные ноги и руки - он еще будет расти... Когда я был здесь ребенком, - до того как ушел к отцу, - когда был ребенком и старался поверить, что я сын бога, я молился о том, чтобы вырасти вот таким. Ладно, обошелся тем, что было дано; многие сделали меньше, хоть имели больше...
Мы выехали из города. Он показывал мне всё, что было нового, рассказывал о новостях царства... Рассказывал подробно и ревностно, как молодой помещик; но в нем не было сознания, свойственного деревенщине, что его дела - самые главные во всем мире; он рассуждал очень здраво... Однако после Аттики и Крита всё это и впрямь казалось мелким поместьем, и я удивлялся - что он здесь нашел для себя?
Он как раз выехал на широкую дорогу и тронул коней, когда какая-то женщина бросилась из хижины с плачущим младенцем на руках и встала на пути. Вместо того чтобы крикнуть ей поберечься, он осадил коней намертво, захлестнул вожжи вокруг талии еще одной петлей и без слова протянул руки. Мать подала ему ребенка, а тот весь с лица почернел и дергался всем телом... Ипполит подержал и погладил его - малыш вскоре задышал ровнее, порозовел и успокоился. Ипполит отдал его назад...
- Ты же, - говорит, - знаешь, что сама могла бы это сделать, и лучше меня.
Кажется, она поняла его. Благословила, сказала, что теперь это случается редко... Когда мы поехали дальше, он сказал:
- Прости меня, государь. Он на самом деле был полумертвым, не то я не заставил бы тебя ждать.
- Всё в порядке, - говорю, - я рад видеть, что ты заботишься обо всех своих детях, даже о тех, что достались легко.
Он обернулся, распахнув свои серые глаза... Потом расхохотался.
- О! Это не мой, государь. Это - дровосека...
Он продолжал улыбаться про себя, потом повернулся ко мне уже серьезный, словно хотел что-то сказать, - но передумал и снова наклонился к лошадям.
Во Дворце меня встречала мать. Пока я был на Крите, - в юности, - она, казалось, постарела за год на пять лет; но с тех пор, в этом спокойном месте, она не менялась больше, и теперь могла бы быть матерью мальчика, а не моей. Там же были несколько ее сводных братьев, пришедших приветствовать меня, - мужчины еще в расцвете лет, - и я присматривался, как они относятся к Ипполиту: ведь он тоже незаконнорожденный, как и они... Но, казалось, они его приняли, так же как весь народ. Быть может, это из-за его целебного дара? Мне никто об этом не сообщал, но ведь я и не спрашивал...
Когда мы вошли, мать сказала:
- Пойду гляну, готов ли отец. Я ему говорила, что ты приезжаешь, Тезей, но он всё забывает нынче... Только теперь наконец позвал женщин умыть и причесать его. Ипполит, ты о чем мечтаешь? Поухаживай за отцом, позаботься, чтобы ему принесли вина...
Он отослал виночерпия и прислуживал мне сам. Когда я сказал ему сесть взял низенький табурет и сложил руки на коленях... Я смотрел на его длинные мускулы, вспоминал эти руки в работе с лошадьми и подумал - как же должны любить их женщины! Ему пора жениться... Если Питфей стал слишком стар, чтобы позаботиться об этом, лучше мне взять это на себя...
Но когда спросил, есть ли у него девушка на примете, он глянул на меня изумленно и ответил.
- О нет, государь. Теперь уже поздно об этом думать.
- Поздно? - тут уж я изумился. Не рассмеялся: это было бы обидно ему и ничего хорошего не могло из этого выйти... - Послушай, - говорю, - малыш, что бы ни случилось - всё проходит. У тебя была девушка? Или, быть может, мальчик?
- Я думал, государь, ты знаешь... - Теперь он стал очень серьезен, и это сделало его старше, а не моложе, как часто бывает в таком возрасте. - Я принес всё это в жертву. С этим решено и покончено.
С момента нашей встречи в гавани меня не оставляло какое-то беспокойство; и теперь - будто скрипнула дверь, приоткрывшись, и показала мне старого врага. Но я не стану на него смотреть...
- Ты уже мужчина, - говорю, - наследник царства. Игрушки пора отложить.
Брови у него сошлись. Густые, темные - темнее волос... Я видел, что его спокойствие не от смирения.
- Что ж, государь. Называй это как хочешь, но как же нам тогда разговаривать? Это достаточно сложно, даже если ты постараешься меня понять; ведь слова говорят немного...
Его терпеливость меня разозлила: так терпеливы крупные собаки, что позволяют шавкам себя кусать.
- Так в чем же дело? Объясни... Ты единственный сын твоей матери, только в тебе ее кровь. И ты готов похоронить ее вместе с собой, ты так легко к этому относишься?..
Он помолчал немного... Его спокойный взгляд, казалось, говорил: "О чем еще вспомнит этот человек? Он же ничего не понимает!" Это разозлило меня еще больше... Наконец он сказал:
- Она бы так не думала.
- Вот как? - говорю. - Продолжай, говори до конца... Ты дал какой-нибудь обет или что?
- Обет? Не знаю... Пожалуй, да. Но это неважно...
- Как?.. Ты - не знаешь?!
Он говорил очень старательно. Он был так молод, что не ожидал, чтобы человек моего возраста мог его понять.
- Обеты, клятвы - это ведь для того, чтобы связать себя, если передумаешь. Я дам обет, если меня попросят, но это неважно.
- Какому богу? - спросил я. Лучше было покончить с этим поскорей.
- Если я дам обет, - говорит, - то Асклепию. Когда буду готов.
Это было нечто новое. У него и теперь было что-то на уме, о чем он не станет говорить, - как было всегда, - но это он сказал без раздумья, сразу и искренне. Да он всегда был загадкой, с самого рождения... Я ожидал каких-нибудь высокопарных слов, но он продолжал:
- Знаешь, это началось с лошадей... - Помолчал, задумавшись... - Я часто лечил их, мне это всегда нравилось... Быть может, это идет от Посейдона? - Улыбка у него была чудесная, женщина бы от нее таяла... - А потом так случилось, что пришлось помочь человеку, и это меня захватило. И я начал задумываться: а зачем люди?