Привет эпохе

Я важно так отвечаю: «Это друзья, в дом пускать и за стол приглашать». Ребята смеются, один говорит: «Видно ты великий человек, если у тебя чемпион мира Рискиев в доме за собаку живет».

Расселись у стола, закусываем, шутим, байки всякие травим. Я выразительно пощелкал по циферблату часов и вопросительно на друга смотрю. Руфат успокаивающий жест сделал – не беспокойся, отвечает, через пятнадцать минут плов подам. За чем-то пошел я на кухню. Смотрю, на столе огромная миска стоит, доверху наполненная морковью. Самые нехорошие появились у меня предчувствия, но пытаюсь себя успокоить: наверное, Руфат слишком много моркови нарезал и эта лишняя. В этот момент и сам незадачливый повар на кухне появился. Киваю на миску: что это? Рискиев бедный, белее стены стал:

– Убей, – кричит, меня, ишака, я морковь в плов положить забыл. Чего делать-то теперь. Может, мы ее отдельно потушим, а потом все смешаем?

Короче, как-то мы из этой ситуации выкрутились, но когда гости ушли, стал я на друга ворчать. Настроение, правда, было хорошее, сориться не хотелось, тем более, что Руфат пошутил блестяще: «Подумаешь, плов запорол. Зато у тебя друг – верный как собака. Это сегодня все признали».

Х Х

Х

ГЛАВА 5

Подул ветер перестроченных перемен. И хотя цензуру никто не отменил, у нас в газете появились по-настоящему острые материалы. На смену Николаю Федоровичу Тимофееву, ушедшему на пенсию, пришел другой редактор, по фамилии Неклесса. Первым делом он собрал весь коллектив и прочитал нам стишок о себе: «Я Неклесса – сторонник прогресса». Сторонник прогресса принимал только коллегиальные решения. Так однажды коллектив решил, что меня нужно выбрать председателем профкома редакции. Я об этом узнал, когда меня хитростью, я в этот момент какую-то важную тему копал, заманили на профсоюзное собрание. После собрания я дома посмотрел на себя придирчиво в зеркало и фальшиво пропел: «Я бы мог быть лихим гайдуком, мог шахтером, танкистом, чекистом, но меня выбирают в местком. Не куда-нибудь, а в местком, потому что характер говнистый». Решив, что характер менять не стану, уснул сном праведника. Председателем профкома я, надо полагать, был никудышним – постоянно торчал в командировках и даже, вернувшись однажды домой, с удивлением обнаружил, что доченька моя уже ходит. А ведь когда уезжал, точно помню, ползала еще. Но хоть одно удовлетворение мне и мои коллегам эта должность принесла.

В творческих кругах Ташкента был печально известен некий Илья Леин. Выпускник журфака, он ни дня в газете не работал. Еще со студенческой поры про Илюшу доподлинно было только одно – стукач. Это свое качество он и сделал основной специальностью. Был он омерзителен до такой степени, что даже жениться не смог.

Как-то повели Илюшу свататься в один дом. Там произрастала дочка, чей отец был по национальности узбеком, а мать еврейкой. Узбеки девочку чурались за еврейскую маму, а евреи не рассматривали ее в качестве невесты из-за отца-узбека. Пришел Илюша. Сели ужинать, пили чай. Потом папа-узбек вывел свата в другую комнату и прошипел:

– Я что, свою дочь на помойке нашел. Забери этава гадина отсюда, пусть дочка всю жизнь со мной живет, чем такому отдам».

Так вот, по окончании университета, стали Илюшу некие невидимые, но весьма влиятельные силы устраивать на работу в различные творческие организации. Но конкретно только в те, где предполагалось снять начальника, а снимать было не за что. Илюша должен был нарыть компромат и в мерзком совеем искусстве весьма преуспел. Начальника снимали, Илюшу отправляли в другую организацию и все повторялось сначала. Так, наконец, он добрался до «творческой вершины» – главной газеты республики. Когда секретарь ЦК все еще существующей компартии привел его к нам за ручку, народ встал на дыбы. Мы открытым текстом заявили партийному боссу, что прекрасно осведомлены об истинном роде занятий товарища Леина. Но секретарь, без тени смущения, заявил, что с прошлым покончено и Илья Леонидович рекомендован нам только работать. И больше ничего. Не придя с нами к демократическому консенсусу, секретарь ЦК повелел главному редактору принять Илюшу в порядке партийной дисциплины.

Тогда из Леина взялись мы сами. Как известно, хуже дурака может быть только дурак с инициативой. Будучи профессионально абсолютно непригодным, но привыкшим свой нос совать повсюду, Леин без труда и затей схлопотал себе три выговора с занесением в трудовую книжку, после чего был уволен по соответствующей статье КЗОТа. Он подал на нас в суд, но суд решение администрации газеты оставил в силе.

На следующий после решения суда день Леин заявился в редакцию и сказал, что всем нам теперь хана. Он-де вчера вечером дозвонился по домашнему телефону до председателя ВЦСПС Геннадия Янаева Зная его способности, мы и не сомневались, что он не врет. И точно, уже на следующий день в редакцию пришла телеграмма на красном правительственном бланке. Будущий гэкачепист и несостоявшийся президент СССР, а пока еще председатель всемогущего ВЦСПС приказывал: «Председателю профкома газеты «Правда Востока» Якубову. Немедленно восстановить в занимаемой должности корреспондента Леина. Янаев». Поскольку телеграмма была адресована мне, то я, никому ее не показывая, отправился на почту и быстренько накатал ответ: «Председателю ВЦСПС Янаеву. Решение администрации и профкома «Правды Востока» об увольнении Леина утверждено народным судом Ленинского района Ташкента. Вопрос о восстановлении Леина в занимаемой должности может быть решен только по решению вышестоящей судебной инстанции. Председатель профкома Якубов». Шеф узнав о моей выходке, побледнел, тихонечко осел в кресло и прошептал еле слышно: «Ну, теперь тебе точно хана». Я с чувством продекламировал ему фразу из известной песни, которую острословы называли гимном алиментщика: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз», про себя добавил для Янаева: «А вы ищите нас, девчата, по разным адресам и укатил в очередную командировку.

Но Янаеву было явно не до нас. Леин судился еще долго, но так ничего и не высудил, а что с ним сталось потом, я и понятия не имею.

Вернувшись после в редакцию после долгих странствий, я с радостью узнал, что у нас новый главный редактор. Им стал Рубен Акопович Сафаров. Он уже лет десять как переехал в Ташкент, работал сначала в ЦК партии, потом замминистра печати и вот теперь был назначен главным редактором «Правды Востока». По утрам у нас проходили планерки. Я уселся на свое законное место. В зал вошел Сафаров. Оглядев собравшихся, он сказал: «Сегодня ровно три месяца, как я здесь работаю. И за три месяца у меня первый радостный день – Олег вышел на работу». Недруги мои заскрежетали зубами.

– Я и вправду рад, старик, – сказал Рубен Акопович. – Ты уж не болей больше, пожалуйста, да и вообще пора тебе остепениться. Ты же все-таки заведующий отделом, лауреат премии Союза журналистов, заслуженный работник культуры, орденами награжден. Ну, сколько тебе еще по свету мотаться? Давай-ка вместе подумаем о твоей новой должности.

– Спасибо, Рубен Акопович, только зря вы так подробно все мои регалии перечисляли. Моя главная должность – репортер, мне другой не надо.

– Ну, это мне решать, чего тебе надо, а чего не надо, – сурово отрезал шеф, и я понял, что характер у него со дней моей андижанской юности не помягчел.

Слова у него с делом и раньше не расходились. Уже на следующий день главный собрал внеочередное заседание редколлегии, куда зачем-то и меня вызвали.

– Сегодня состоялось заседание бюро Центрального комитета,– проинформировал Сафаров. – Рассматривались и кадровые вопросы. В числе других назначений, членом редакционной коллегии нашей газеты утвержден заведующий отделом информации Олег Александрович Якубов. Должностные обязанности нового члена редколлегии будут определены в ближайшие дни, а пока поздравим нашего коллегу. Вас Олег Александрович, – обратился он ко мне, – попрошу банкетом по поводу новой должности не увлекаться. Завтра к десяти утра вы должны быть у заведующего сектором учета ЦК.