Привет эпохе

Скажу лишь одно. По просьбе белорусских руководителей мне пришлось выполнить весьма тягостную, но необходимую миссию – написать для минских СМИ траурное сообщение о гибели любимой команды. Как и всякое официальное сообщение было оно кратким и даже простой фразы «прощайте, друзья» я в том сообщении позволить себе не мог.

…С Геной Красницким ( он тогда уже в спорткомитете профсоюзов работал) сдружились мы с той поры еще больше. Хотя я с «Пахтакором» больше на игры не летал , командировок у меня становилось все больше и больше, да и Гена на месте не сидел, так что виделись мы не часто. Отчетливо запомнилась мне последняя с ним встреча. Заболев двусторонним воспалением легких, я валялся в реанимации, когда поздним вечером в палату заглянул Гена. Мне говорить-то тогда было больно, а смеяться я и вовсе не мог. Из моей груди лишь вырвалось какое-то хлюпанье, когда я увидел огромного Красницкого в нелепом, казавшемся на нем детским, белом халатике, который он сумел накинуть лишь на одно могучее свое плечо. Позднему визиту друга я не удивился – для Красницкого в Ташкенте закрытых дверей не было. Гена пробыл у меня с полчаса, не меньше, потом неуклюже выставил на тумбочку возле кровати бутылку водки и на мой протестующий жест ответил:

– Да знаю я, знаю, что тебе нельзя. Я и сам сейчас ни-ни. Но ты бутылочку-то припрячь. А вот когда выздоровеешь, вот тогда мы ее с тобой вдвоем, как говорится, за здоровье».

Не пришлось нам вместе распить ту заветную бутылочку. Выписавшись из больницы, я, буквально через несколько дней, выпил горькую чарку на поминках по легендарному футболисту и прекрасному человеку Геннадию Красницкому.

Гена погиб глупой, нелепой смертью, если вообще о смерти можно так говорить. Он поехал инспектором на один из футбольных матчей каких-то переферийных команд. В задачи инспектора матча входит, как известно, оценка действий судейской бригады. Судьи были явно пристрастны, гостей, как говорят футболисты, засвистели, беспомощных хозяев поля вытащили к победе за счет неправедно назначенного пенальти. Поднявшись на второй этаж маленькой районной гостинички, инспектор пригласил судей к себе в номер и огласил им оценку по пятибалльной, как и положено системе. Естественно они получили «двойку».

– Все путем, Саныч, – спокойно отреагировал за всех своих коллег рефери. – Мы сделали свое дело, ты – свое. Никаких обид. Пойдем, поужинаем, поляна уже накрыта.

– Ладно, я сейчас, – ответил Красницкий.

Он взял со стола бутылку минералки, пошарил глазами в поисках открывашки, потом открыл бутылку при помощи обручального кольца и сделал несколько крупных глотков. После этого вышел на балкон, постоял несколько секунд и… «ласточкой» бросился вниз, на блестящий от недавно прошедшего дождя асфальт.

…На внутреннем чемпионате Узбекистана, слышал я, играет сейчас команда «Пахтакор». Может быть, это хорошая команда, я, честно сказать, не знаю, да, по правде, пусть простят меня футболисты, и не интересуюсь. Ведь это давно уже не та, молодости нашей, команда «Пахтакор».

ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ ПОЦЕЛУЙ

Где-то на «Большой земле» проходили кинофестивали, вовсю цвела сирень, игрались весенние свадьбы, а в полупустом самолете, летевшем в Киев, царило хмуро-напряженное молчание: в ночь с 26 на 27 апреля 1986 года люди летели в неизвестность.

История моей чернобыльской командировки была обыденной и ничего героического в себе не таила.

В начале 1986 года мне выпала редкая для начинающего киносценариста удача – я получил невиданный заказ от главного пожарного управления МВД СССР. В договоре было сказано, что кинодокументалист такой-то обязуется в течение года собрать материал и написать полнометражного документального фильма о стихийных пожарах, возникающих на территории СССР, и их ликвидации. Управления пожарной охраны, в свою очередь, обязалось беспрепятственно командировать меня на территории возникновения и ликвидации пожаров, а также обеспечить на месте всеми разрешительными документами, дающими доступ к местам стихийных бедствий. Вечером 26 апреля по служебной информации, поступившей в редакции, я узнал, что в поселке Чернобыль вспыхнул пожар на электростанции ( никакая АЭС в сообщении даже не упоминалась), помчался в аэропорт и как раз успел на ночной киевский рейс. В аэропорту Борисполь меня поразила безлюдность и то, что, несмотря на дождь, площадь перед аэровокзалом обильно поливали водой не меньше двадцати машин. После бессонной ночи в самолете пить хотелось нестерпимо, я подошел к автоматам газ-воды, сразу в три из них забросил по копейке и стал один за другим осушать стаканы. В этот-то момент подошел ко мне дворник: «Ты зачем воду пьешь из автомата? Нельзя ведь». «А что, козленочком стану?», – легкомысленно проворчал я. Дворник с досады сплюнул и пошел прочь. На такси добрался я до Киевского обкома и партии, чтобы доложиться о прибытии, получить гостиничную бронь и необходимые пропуска. После недолгих переговоров из бюро пропусков, меня принял секретарь обкома Григорий Исаевич Малоокий. Его первый вопрос меня поистине обескуражил: «Ну, за каким бисом ты сюда примчался?» Я принялся обстоятельно рассказывать ему о договоре с управлением пожарной охраны, постоянно делая акцент, что фильм выйдет на всесоюзный экран, наивно полагая, что уж это обстоятельство точно должно расположить ко мне местного партийного функционера. Но Григорий Исаевич лишь болезненно скривился, выслушав мою пламенную речь.

– На пожар, говоришь, приехал? – А на какой пожар, хоть знаешь?»

– Так ведь в служебке сказано: пожар на электростанции.

– А-том– ной, атомной электростанции!, – вскричал Малоокий, – но, мгновенно успокоившись, добавил. – Ладно, вот что. Из Киева сейчас выбраться невозможно. В первую очередь отправляем женщин с детьми. Но тебе я помогу, раздобуду билет и мотай-ка ты, друг ситный отсюда поскорее.

Что на меня нашло, не знаю, но я упрямо и твердо заявил: «Я никуда не поеду. Раз приехал – буду собирать материал. Действие моего договора в связи с вашим пожаром никто не приостановил, так что я у вас прошу только пропуск в этот самый поселок и помочь мне с гостиницей. Я уже взрослый человек и сам решу, рисковать мне своим здоровьем, или не рисковать.

– Ну, раз так, то пошли, – неожиданно легко согласился секретарь обкома и повел меня в Бокову дверь, где располагалась у него, как и всех крупных чиновников того времени так называемая комната отдыха.

Из небольшого сейфа Григорий Исаевич достал пухлую папку и, листая бумаги, стал рассказывать. Он поведал, что много лет назад, когда Чернобыльская АЭС еще только проектировалась, руководство Украины пыталось резко возражать против строительства атомной станции в устье Днепра, да к тому же в таком густонаселенном районе. В союзные организации, включая ЦК партии и Совмин были отправлены тысячи экспертиз воды и почвы, заключения ученых и инженеров, строителей и экологов. Кончилось тем, что строптивым радетелям за чистоту украинской земли надрали их непокорные чубы, и не слушая никаких возражений, начали строить на правом берегу никому доселе неизвестной речушки Припять атомную электростанцию. Находящийся поблизости, весь утонувший в зеленых садах, поселок Чернобыль решили не трогать, а в километре от будущей АЭС возвели суперсовременный городок, которому без лишних затей дали название «Припять».

По словам Григория Исаевича АЭС была построена с чудовищными технологическими нарушениями, потому что каждый энергоблок нужно было заканчивать к какому-нибудь очередному советскому юбилею, либо партийному съезду. И попробуй не отрапортуй. После окончательного завершения строительства была предпринята еще одна попытка – законсервировать станцию для устранения технических недостатков и дабы предотвратить неизбежную, как понимали специалисты, трагедию. Но им вновь объяснили, насколько стране необходим мирный атом, обвинили в попытке саботажа и Чернобыльская АЭС встала в строй прочих атомных уродцев.