Привет эпохе

В 1976 году, в канун Олимпийских игр в Монреале, меня нежданно-негаданно утвердили заведующим отделом спорта и военно-патриотического воспитания (именно так мудрено и длинно назывался отдел) газеты «Правда Востока». Первым делом беседующий со мной по этому поводу заведующий сектором печати ЦК партии сказал: «Запомни главное. Футбол – партийный вид спорта. Курирует лично, – и он указал пальцем на потолок. – Поэтому за «Пахтакор» отвечаешь персонально».

– За проигрыши тоже отвечаю? – довольно нахально осведомился у партийного функционера.

Тот вздохнул и проворчал: « Ишь ты, племя молодое беспартийное. Говорил я, что не дорос ты еще отделом командовать. Все твой шеф – кому же еще о спорте писать, как не молодому. Ладно, иди. Глядишь, схлопочешь пару выговорешников – образумишься. А не образумишься – образумим».

И отправился я на футбол. А если точнее, то на загородную базу команды «Пахтакор», где, образно говоря, на пятнадцать лет и задержался. Мне довелось много летать с командой, вместе мы и отдыхали, когда возможность представлялась. По поводу «выговорешников» завсектором ЦК просто как в воду глядел: они стали сыпаться на меня как из рога изобилия. В конце-концов я к ним привык, как к чему-то неизменному в своей жизни и попросту перестал обращать внимание. Помню, одно из взысканий схлопотал после матча «Пахтакор» – «Кайрат» в Алма-Ате. Спор этих двух команд был не просто футбольным противоборством. В партийных верхах Узбекистана и Казахстана к исходу поединков двух ведущих команд этих республик относились со столь ревностным вниманием, что порой до гротеска доходило. И вот приехали мы на игру в Алма-Ату. В поездку с командой отправился и тогдашний председатель Госкомспорта Узбекистана, бывший первый секретарь одного из райкомов партии Ташкента, Гулям Пулатович Пулатов. Человек угрюмый и чрезмерно строгий, он любил, когда подчиненные величали его министром спорта. Уже в аэропорту казахской столицы мы все заметили, как резко ухудшилось настроение Пулатова. Он беспокойно озирался, явно кого-то высматривая, потом с силой захлопнул дверцу машины и укатил в гостиницу. Кто-то из делегации прокомментировал: «Ждал, что его в аэропорту председатель Госкомспорта Казахстана Акаев встречать будет, а тот не приехал». Не появился Акаев и во время матча в правительственной ложе стадиона. Игра же для «Пахтакора» была одной из самых трудных и драматичных на моей памяти. Да и не игра это была, по сути, а рубка какая-то. Кайратовцы применили такой жесткий прессинг, какой для тогдашнего советского футбола был вовсе не свойственным. Уже к середине первого тайма двое пахтакоровцев получили столь серьезные травмы, что вынуждены были покинуть поле. Во втором тайме травму получил ведущий ташкентский форвард Володя Федоров, в то время член сборной команды Советского Союза. «Пахтакор» сражался достойно, но в итоге, хотя и с почетным счетом, но проиграл – 2:3.

Автобус увез футболистов в гостиницу, руководители команды и председатель Госкомспорта Пулатов отправились на неизбежный банкет. Старший тренер команды Вячеслав Дмитриевич Соловьев и второй тренер «Пахтакора» Геннадий Александрович Красницкий хотели было отказаться, но угрюмый шеф настоял. Когда официанты наполнили рюмки, Пулатов, немигающим взглядом глядя в никуда, но обращаясь явно к тренерам «Пахтакора», тихо, но отчетливо процедил сквозь зубы: «Чем водку здесь пить, лучше бы учили своих разгильдяев играть, как следует». И прежде независимый в своих взглядах и поступках, Соловьев поднялся, демонстративно отодвинул наполненную рюмку и, взглянув прямо в глаза Пулатову, сказал: «Я еду в команду. Мне здесь делать нечего». В полной тишине он покидал зал, но, когда уже дошел до порога, поднялся и Геннадий Красницкий: «Ну, в таком случае и мне здесь делать нечего».

Соловьев и Красницкий работали с командой уже не первый год. Когда-то сам блестящий футболист, Вячеслав Дмитриевич охотно делился своим богатым опытом с Красницким. Гена, в бытность свою центральным нападающим «Пахтакора» был в Узбекистане всеобщим кумиром. О его мощнейшем ударе ходили легенды. Отправившись в составе сборной Советского Союза в турне по Южной Америке, Красницкий сделал эти легенды явью. В одном из матчей в Рио-де-Жанейро он, пробил по воротам с такой огромной силой, что мяч, прорвав сетку, вылетел насквозь.

С Геной Красницким нас связывала многолетняя дружба, со старшим тренером «Пахтакора» Соловьевым отношения складывались тоже самым лучшим образом. Одним словом, я не захотел оставаться на том банкете и последовал за друзьями. Настиг их, когда они уже садились в такси. Гена уселся впереди, я – на заднем сиденье, рядом с Вячеславом Дмитриевичем. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, как взбешен, обычно скупой на эмоции, Соловьев. «Так и до инфаркта недалеко», подумалось мне и я обратился к водителю.

– Шеф, водка есть?

– Таксист поколебался, но все же ответил утвердительно.

– Вячеслав Дмитриевич, скажите, только честно, вы когда-нибудь в такси пили?

Соловьев, погруженный в свои невеселые мысли, даже не сразу вопрос понял.

– Что, в такси? В Каком такси? Ах, в такси. Нет, не доводилось до сих пор. В самолете случалось, в поездах и на теплоходе – тоже, а вот в такси – ни разу.

– Ну, когда-то же надо ликвидировать этот пробел, – заявил я таким озабоченным тоном, словно сейчас не было задачи важнее.

Бутылку мы опорожнили в машине, потом потребовалось еще, дабы излить друг другу души. Утром в самолет наша троица прибыла последней, да еще и весьма помятой после бессонной ночи. По пути в Ташкент, правда, подремали, но когда приземлились, Соловьев сказал мне хмуро:

– В таком виде я перед болельщиками не появлюсь. Чего делать-то.

Я знал, что команду в аэропорту непременно встречает целая толпа болельщиков и понимал, что тренеру сейчас и впрямь на глаза лучше не показываться. Проведя все детство в районе аэропорта, я знал тут каждую лазейку и мне не представило ни малейшего труда вывести Вячеслава Дмитриевича так, что его никто и не заметил. Понятное дело, что моя выходка без внимания высокого руководства не осталась. Формулировка о взыскании была несколько расплывчатой, но сути не меняла: «За нарушение дисциплинарного режима во время проведения матча команд высшей лиги и умышленный срыв встречи болельщиков с тренерами команды объявить выговор…»

Соловьев после окончания того сезона вернулся в Москву, а вскоре произошла трагедия, по сути дела поставившая точку на спортивной биографии футбольной команды «Пахтакор».

Это произошло 11 августа 1979 года. В 13 часов 35 минут 38 секунд на высоте 8400 метров в точке пересечения: 48 градусов 33 минуты северной широты и

38 градусов 40 минут восточной долготы, по ошибке диспетчеров, в небе над Днепродзержинском разбились два самолета, следующие рейсом «Ташкент-Гурьев-Донецк-Минск» и рейсом «Челябинск-Кишинев». Погибло 178 человек. В том числе и 17 членов команды «Пахтакор».

Накануне мы праздновали день рождения массажиста команды Анатолия Дворникова. Понятно, что ни о каком празднике на базе «Пахтакора» и речи быть не могло. Футболисты тепло поздравили Толю, а праздновать несколько человек, из тех, кому завтра не надо было выходить на поле, отправились на квартиру моего ныне покойного отца – в то время папа жил от базы «Пахтакора» буквально в пятистах метров. Как и все болельщики, пахтакоровцев он обожал, к многочисленным друзьям и пирушкам своего беспутного сына относился давно уже лояльно, сам иногда не прочь был посидеть с молодежью и потому свою квартиру в наше распоряжение предоставил охотно. На минский рейс, улетавший на рассвете, мы опоздали всего на несколько минут, нам даже в мониторе показали, как трап от самолета откатили. Но начальник аэропорта «Ташкент» пошел незадачливым пассажирам навстречу и отправил нас через час в Киев. Из аэропорта «Борисполь» мы без особых проблем добрались до Минска и только тут узнали, что команды до сих пор нет. Тревоги, по правде сказать, у нас поначалу не возникало – уж больно ребята довольны были, что не заметят их опоздания. Но на следующий день всю нашу группу пригласили в Госкомспорт Белоруссии, где зампред комитета сначала бормотал что-то невнятное про погодные условия, потом, решившись, заявил твердо: «Случилось непоправимое. Самолет разбился. Вся команда погибла». Я не смогу передать бумаге те чувства, которые владели нами в тот момент и потому прошу от этих подробностей меня уволить.