Страница 160 из 217
–Это, типа, до свидания?– Спросил Отец с усмешкой.
–Если честно, ты у меня много времени отнял. Так что не обессудь. Я тебе больше помочь ни чем не могу.– С трудом выдавил из себя Трибун.– Будут проблемы, захаживай.
–Ладно, понял. Не дурак. Тебе пора по йогурту и спать, верно?– Отец поднялся со своего стула и протянул руку своему информационному покровителю и идейному наставнику.
–Не обижайся. Просто я тоже немного устал.– Трибун сосредоточился на вытягивании руки, которая не слушалась и дрожала, словно на ветру.
Отец ловким движением схватил Трибуна за кисть, чуть заметно пожав ее. В ответ на этот дружеский жест незадачливый хакер едва не лишился конечности.
–Трибун. Спасибо тебе за все, дружище. Страна вечно будет помнить своих героев.– Сказал он и направился к выходу.
Трибун со стоном повалился на раскладушку и зажмурил глаза. Отец последний раз кинул взгляд на Трибуна и скрылся в арке черного выхода.
Великий космос. Непостижимы тайны твои. Ты пуст и мертв, а, вместе с тем, так ярок и насыщен. Широки просторы твои, даже великому гению человека не суждено представить и малую толику твоих пространств. Ты беспощаден и грозен, ты терпелив и стремителен. Ты наполнен светом и тьмой. В твоих просторах бушуют страсти, которые кажутся песчинками из-за расстояния. Ты прекрасен в своей непостижимости и многоликости. Прекрасны творения твои. Звезды, планеты, астероиды, спутники, черные дыры– все твои детища. Даже мертвый безобразный Плутон и холодный и обезображенный Харон по-своему прекрасны. Кваоар– маленькая одинокая планета, которая кружится вокруг Солнца еще дальше, чем Плутон, и та прекрасна. Удивительной своей кистью ты творишь свои создания, которые человеку не всегда понятны, но это ни в коей мере не умаляет твой великий замысел.
Отец вышел из выхода на берегу тихой заводи и обомлел. Низкий стеклянный столик, стоящий прямо на траве, был усыпан рыбьей перхотью и щучьими головами. Рядом с останками сушеных рыб валялись целые горы фисташковой скорлупы. Горы были такими огромными, что с них можно было кататься на горных лыжах. Скорлупа валялась вокруг столика, возле дуба, в котором Отец устроил бар, скорлупа кружилась в водоворотах заводи, она была в траве сплошь вместе с рыбьими костями и чешуей. В кучах органического мусора на столе стояли три огромные стеклянные пивные кружки с надписью «Станица», наполненные темным пенящимся пивом. Две из них были початые, одна стояла полная, будто дожидаясь своего господина. Вокруг столика обозначились две раскрасневшиеся от алкоголя физиономии. Басмач был разгорячен и растрепан. Белоснежная рубашка была расстегнута со всех пуговиц и бурная черная заросль на груди его напоминала медвежью спину. Он закатал рукава, чтобы оживленная жестикуляция не была ограничена какими-то манжетами. Басмач что-то громко декламировал. Рядом с ним восседал Поспелов, красные маленькие глазки которого щурились от удовольствия и смеха. На нем был надет турецкий шерстяной свитер неопределенного цвета, рукава он тоже закатал, но это не мешало фисташковой скорлупе и чешуе болтаться у него на локтях. Из-за широкого выреза на груди виднелась простая футболка, которую обычно надевают, когда собираются залезть в погреб или в смотровую яму. Ноги были обтянуты простыми рваными на коленках джинсами, ноги были босы.
Поспелов– очень колоритная натура. Первое, что бросалось в глаза– добродушное лицо, которое, как подумал Отец, он носил с самого рождения. Складки на щеках указывали, что Поспелов любил смеяться, поэтому он до сих пор не выбился в начальники. Щеки были достаточно велики, чтобы при смехе закрывать глаза. На лице кучерявилась трехдневная щетина и казалось, что Поспелов– горец. На голове могучая шевелюра собиралась в озорные завитки, придавая голове еще более бесшабашный вид. Раскрасневшееся лицо и красные глазки, наглядно указывали на две промили алкоголя в крови.
Басмач рассказывал что-то веселое, Поспелов, вольготно распластанный на стульчике, громко смеялся, и эхо его горловых раскатов неслось по всему оазису.
–Гудит как улей родной завод.– Поздоровался Отец.– Кого пьем, бродяги?
–Помогай, Отец.– Сказал Поспелов, ничуть не смущенный появлением хозяина этого местечка, указал на свободный стул.– Мы тут без тебя пикничок устроили. Ты не против?
–Be my guest.– Сказал Отец и плюхнулся на стул.
Он посмотрел на мусор, наваленный горами на столе и вокруг, на огромные кружки пива, со стекающей пеной по гладким стеклянным бокам, на плавающую в воде шелуху, на разгоряченные лица Басмача и федерала, для которых вечерника была только в разгаре. Ему стало скучно. Он вспомнил, что сегодня у него был долгий день. Усталость навалилась на глаза и ноги. Грусть опускала на зерцала кожные складки. Зевота разрывала рот.
–Отец, давай за знакомство пустим карасика,– Поспелов поднял бокал с пивом, жестом приглашая странника поддержать его порыв, идущий от сердца.
–Не,– покачал головой Отец.– Я устал, сегодня не стану. Да и дела завтра еще нужно будет порешать. Не буду. Вон, черный тебе поможет.
Отец лениво кивнул головой на Басмача.
–Да хоть и черный,– запротестовал Басмач.– У нас все равны.
–Человек должен быть белым и говорить по-русски.– Заявил Отец и поднялся из-за столика.
Он, покачиваясь от усталости, пошел в дом, в котором рассчитывал поспать минуть восемьсот, как малое, чтобы придти в себя.
–Отец,– за спиной послышался голос Поспелова.– Я к тебе по делу пришел.
–Завтра. Все будет завтра. Сейчас я устал и мне нужно отдохнуть.– Сказал Отец.
Завтра он должен встретиться Рыжей. Завтра будет решаться судьба трех человек.
Глава 3.
Отцу снилось.
«У меня скверный характер». Я кроткая. «Я не смогу долго быть с тобой». У меня много времени. «У меня на спине растут волосы». Это очень красиво. «Я бываю непостоянным». Я буду всегда тебе верна. «Я пока тебя не люблю». Я рожу тебе сына и ты полюбишь. «Мне нужно будет уходить от тебя». Я сяду у окна и буду ждать. «Иногда меня не будет очень долго». Я стану лунным лучом вышивать твое имя. «Если у меня появится другая женщина?». Я завяжу волосы в узел и никогда не подойду к зеркалу. «Если ты будешь у меня одна?». Я стану воздухом твоим. «Иногда я крепко ругаюсь». Я многих слов не разбираю. «Мне дороги мои друзья». Они– братья мои. «Я люблю лук». Теперь я тоже его люблю. «Если я стану водой?». От моих слез ты будешь соленой водой. «Если я стану светом?». Я стану деревом и буду любоваться тобой снизу. «Однажды я умру». Я навсегда закрою глаза. «Мне нужна свобода». Я стану твоей путеводной нитью. «Если мне придется навсегда покинуть тебя?». Я буду тебя ждать вечно. «Если ты полюбишь другого?». Это не возможно. «Я не богат». Ты– мое богатство. «Я эгоист». Моя судьба жить для тебя. «У меня уже седина на висках». Я буду твоим утешением. «Тогда бери меня за руку, пойдем вместе». Нет. Ты иди впереди, я последую за тобой.
Сегодня все случится, подумал Отец, просыпаясь в своей кровати возле камина. Диван на время ночного сна принял форму кровати, на которой можно было бы без труда устроить чемпионат по бейсболу. Сегодня. Отец взглянул на часы. Одиннадцать. Еще рано. Можно еще полежать. Дверь в горницу отворилась, и на кривых лапах, спотыкаясь, вошел пьяный вусмерть Пиначет. И без того глупая физиономия была испачкана в рыбе, лапы стали широкими, словно у верблюда, от запутавшегося в шерсти мокрого речного песка. На черно-белых боках висела успевшая засохнуть речная ряска вперемешку с пожухлой листвой и кожурой фисташки. К задней лапе была привязана котомка, в которой бряцала стеклянная посуда. Коала осторожно подошел к кровати. Отец наблюдал за добродушным медведем, на душе которого черти танцевали финскую польку. Тяжко вздохнув, медведь принялся залезать на белоснежную кровать, в которой покоился Отец, и вслед за ним по белой, словно тополиный пух, простыне поползла безобразная бурая полоса. Пиначет приблизился к Отцу и ткнул его в руку холодным черным носом, словно призывая освободить его от тяжкой ноши, скованной с задней лапой.