Страница 141 из 217
–А ты возьми, да никому не рассказывай. Все просто…
–Шустрый ты какой. Просто тебе об этом говорить. Ты вот, приедешь домой, да со своими дружками под пиво станешь рассказывать, что ты в прошлом катался на самоходной тачанке, которую называют поездом, посмеивался над простаками, которые поедают Рефтинских кур в вагонах.– Проворчал Отец.– А мне как это все в себе носить?
–Я тоже никому не рассказываю. Работа у меня такая.– Пожал плечами Палыч.
–Ну, вот видишь, тебе за это платят, а я у вас даже не оформлен.
–Ладно, давай спать уже.
–А ты пока подумай, да чтобы потом мне рассказал, зачем на самом деле тебя послали со мной.
Отец полез на свою полку. Накрывшись одеялом, он старался заснуть. После пережитых волнений сон не шел. Слишком насыщенный день получился. Сначала пробуждение у Брусова, потом Палыч, потом банк не рожденных детей, потом вокзал и снова Палыч.
Получалось все странно. Федералы из будущего всегда опережали его, Отца, на один шаг. Не успел Отец появиться в городе, как вот те нате, Палыч уже ждет возле общаги. Только стоило приблизиться к Мангусту, так вот оно, его не ждут, а оно уже здесь. Не успел он войти в свою комнату в общежитии, так и Палыч уже тут, как тут. Не успел Отец приехать на вокзал, и что же? Кто его провожает? Палыч, конечно! Эти федералы очень хорошо продумывают свои шаги. Интересно, в шахматы они тоже хорошо играют?
Стук-стук, стук-стук. Стучали колеса вагона. Никто уже не расхаживал по вагону, никто не поедал жареную мертвую птицу, никто не гремел алюминиевыми ложками в стакане с чуть подслащенной бурой жидкостью, никто не разговаривал. Даже мужики, что в конце вагона что-то обсуждали, замолкли. Молодые, ворочаясь на нижней полке, посапывали, нет-нет просыпаясь, обозначали свое присутствие чмоканием в щеку. Французские поцелуи отпустили на вольные хлеба до утра.
Захрапел глухонемой бородач. Так, как храпят глухонемые, не сможет храпеть никто. Можно даже создать общество анонимных констипаторов, которые решили бы свои проблемы со стулом в одночасье, стоило им однажды услышать храп глухонемого. Если такому храпуну создать акустическую аудиторию, он без помех смог бы колоть грецкие орехи тоннами, не касаясь при этом их.
В вагоне задрожали стекла. Смолкли храпы других пассажиров, которые доселе и не ведали что такое храп по-настоящему. Молодые проснулись и принялись лизаться с новой силой, казалось, они были даже немного благодарны спящему глухонемому, за досрочную побудку. В вагоне царила немыслимая какофония. Стук колес, храп глухонемого бородатого гиганта, визг дрожащих оконных стекол, лобызание молодых, вздохи разбуженных пассажиров, бряцание ложек в стаканах, шуршание газеты, из которой извлекались мало приглядные обглоданные останки дохлых жареных кур, глухие стенания стариков, не ведавших, что их горе никогда не дойдет до ушей нарушителя ночного спокойствия. В начале вагона активировались проводницы, у которых внезапно появились какие-то дела в тамбуре.
Отец пытался не обращать внимания на шумного попутчика, только из этого ничего не вышло. Глухой выводил немыслимые трели. Бах, несомненно, для себя перенял бы некоторые музыкальные приемы, случись ему ехать в поезде рядом с таким трубачом. Мало помалу, народ, не знавший трубных звуков, издаваемых гортаноглоткой глухого, оживился. До Отца стали доноситься предложения разбудить храпуна, не дававшего спать целому вагону, затем предложения выросли до угроз разорвать пасть засоне, а к кульминации действия, пассажиры отрядили гонца к проводницам с настоятельным требованием спустить мужика в окно, чтобы воцарился долгожданный покой. Проводницы, не имея желания распускать руки, вежливо попросили гонцов поговорить самим с попутчиком, на что те ответили резкими возражениями, сопровождающимися хлесткими недвусмысленными оскорблениями. Проводницы, возбужденные столь неурочным переполохом, разразились скандалом, не особо заботясь о нормативах лексики. Ругань стала принимать широкий размах, в который не были вовлечены лишь несколько человек, включая и глухонемого.
Сон окончательно прошел. Глаза перестали слипаться, Отец приподнялся на локте и с верхней багажной полки достал запасную засаленную подушку. Немного повертев ее в руке, со всей силы швырнул ею в бородатого храпуна, который и не подозревал, в какой конфликт невольно втянул весь вагон. Мужик резко вскочил на своей полке и заспанными глазами стал озираться вокруг, разглядывая недовольные лица пассажиров, взгляды которых были обращены к нему. Остановившись взором на Отце, мужик состроил ужасную недовольную гримасу. Ему стало понятно, кто стал причиной столь неприятного и преждевременного пробуждения. Отец решил не отставать от глухонемого и скорчил физиономию, самую страшную, на которую только была способна мимическая мускулатура. Чтобы закрепить эффект, Отец вывалил свой кулачище.
Бородач недовольно фыркнул и отвернулся от зрителей к окну. Воцарилось молчание. Скандал затих также внезапно, как и вспыхнул. Проводницы задернули шторы из шерстяного казенного одеяла. Старухи отвернулись к стенкам, шатающиеся хулиганствующие элементы заняли свои плацкарты, шум стих, только молодые, однажды разбуженные, не отвлекались от сладострастных поцелуев. Отец сделал попытку заснуть.
Сон не шел. Москва. Что ждет его в первопрестольной? Слишком часто за последнее время Отец с головой пускался в странствия, в успехе которых до конца не был уверен. Мелькнула в голове мысль слезть с поезда и вернуться назад в общагу. Этот вариант отпадал. Сейчас там дежурит федерал, который сейчас же, в эту же самую минуту лежит на нижней полке. Если смогли Отца вычислить один раз, значит, смогут и в другой. Федералу на оперативной службе не привыкать странствовать по эпохам и караулить свою жертву месяцами, если не годами. Нет, общага отпадает. Если Отец прибудет в Москву, за ним будет неусыпная слежка. Это однозначно. Федерал, который уже трижды отправлялся в прошлое, чтобы найти Отца, просто так не скажет: «Счастливо, Отец, живи, я от тебя, как и вся моя служба, отстаем, буде здраве!» Это исключено, потому, что не может быть никогда. Значит, Отцу уготована еще какая-то напасть, о которой он еще не знает. Стоит ли тогда ехать в Москву, чтобы снова стать пешкой в чьей-то игре? Наверное, нет. Только проблема заключается в следующем: поезд следует в Москву, а Отец едет в поезде. Расклад не удачный.
Глухонемой забылся от пережитой обиды и задремал. Сначала он издал нежный рев, который содрогнул вагон. Затем он, широко разинув пасть, издал рык, который с известными коррективами можно сравнить с воем сирены. Послышалось недовольное ворчание проснувшихся пассажиров. Новый раскат рыка пронесся по вагону, который не оставил никого из присутствующих равнодушным. Не повезло с попутчиком. Все двое суток терпеть это безобразие… Отец был крайне озадачен такой перспективой. Мало того, что к нему приставлен надзиратель из далекого будущего, так и этот несчастный, обделенный природой слухом, не добавлял радости к жизни. Зашевелились и проводницы, для которых паровозный гудок не был в новинку. Назревала вторая волна скандала, которая могла разразиться гражданской войной с выбрасыванием бородатого мужика в черноту ночи.
Отец вытянулся во весь рост, ногу перекинул через проход, разделяющий его и бородача, и лягнул его куда-то в живот. Глухонемой соскочил. Отец показал ему кулак. В вагоне воцарился мир. Не часто приходится быть миротворцем, тем более таким самым не миролюбивым способом. Бородач недовольно сверкнул глазами на Отца и, не понимая, почему Отец так агрессивно настроен, снова отвернулся в сторону. Понемногу в вагоне наступила тишина. Молодые, разбуженные новым взрывом дыхательного аппарата глухого, снова принялись целоваться и ерзать под простынями. Они, словно цирковые зайцы: стоит поднести к носу барабан, они начинают колотить по нему лапами. Малейший шорох или шум активировали у них условный рефлекс, выделяющий слюну и сосательные движения. В этом вагоне, наверное, только им был нипочем галактический храп глухого мужика.