Страница 137 из 217
Отец дивился. Неужели весь мир такой? Неужели он весь состоит из таких вот маленьких кирпичиков, как старуха и кошка, юная мамаша и цыганенок? Если подумать, то и Отец не нужен никому, кроме его мамы да брата, который куда-то пропал. Сейчас он сидит в этом зале и ждет поезда. А кто ждет его? Мама очень далеко, брат тоже. Кому он нужен здесь и сейчас? Наверное, только темпоральному кризису, который Отец сам устроил?
Отец закутался в теплый шарф и расположился удобнее. Он сощурил глаза и сквозь маленькие щелочки глаз наблюдал за людьми, которые тоже жили своим маленьким мирком, они проходили мимо него, запинаясь о ноги, расставленные на весь проход. До отправления поезда оставалось еще много времени. Отец задремал. Ему грезилось что-то светлое и приятное. Из глубин сна перед глазами возникла худенькая верткая девчушка с огромными голубыми глазами и длинными ресницами, что могла спокойно вместо веера обмахивать себя в жару. Девчушка пристально с нескрываемой любовью глядела на Отца. Она боялась с ним заговорить, поскольку непорочность и природная стыдливость мешали ей признаться в любви. Отец понимал ее самые светлые чувства и намерения, и даже хотел ей помочь в признании, но стоило было ему приблизиться к девчушке, или сделать движение в ее сторону, как та проворно убегала и издали наблюдала за предметом своей страсти. Отец решился на хитрость. Он обошел парк, раскинутый невдалеке от морского причала, чтобы застать влюбленную девочку врасплох. Но не тут то было. Подойдя к тому месту, где должна была скрываться девушка, он обнаружил, что та стоит у него за спиной и с нескрываемой любовью смотрит ему глаза. Отец махал ей рукой, чтобы та не боялась его и, откинув свой страх, поговорила с ним, но она будто не замечала его приглашающих жестов, но пристально наблюдала за ним, все время держа его на расстоянии.
Затем Отцу привиделась огромная заснеженная гора, с которой на горных лыжах и санках весело спускались отдыхающие. Невдалеке стояла электричка, на которой все эти люди приехали. Чуть в стороне от дорожного полотна высилась огромная черная скала, которую окружали, словно живая изгородь, белоствольные березы, охваченные белоснежным инеем. Было морозно, но разгоряченные люди катились с заснеженных гор, не замечая зимы. Отец схватил свои сани и стал подниматься в гору, имея твердое намерение скатиться вниз. Он шел и шел, и вершина, словно чувствуя его намерение, отступала от него все дальше и дальше. Отец обернулся назад, и посмотрел вниз, туда, где стояла электричка. Было уже достаточно высоко, чтобы получить долгожданное удовольствие, но до вершины было еще очень далеко, тогда Отец обреченно вздохнул и направился к вершине. Он шел и шел, он шел так долго, что устал смотреть этот сон. Тогда он решил: пусть будет лето. И солнечный июль засиял в своих красках.
Он был на той же горе, только электричка уже давно уехала, вокруг росла пряная горная травка. Всюду витал аромат чабреца и Иван-чая. Весело порхали разноцветные бабочки, гудели шмели, стрекотали кузнечики, скрытые в высокой траве и ковыле. Отец зашел в лесок, который находился слева от него. Он знал, что где-то здесь должен встретиться небольшой бревенчатый охотничий домик, где лежала соль в коробке от спичек. Его забрала тень родных берез. Это было так здорово, что ему захотелось петь, но он не запел, потому что нужно было отыскать домик. Отец забрался в валежник, вдоль которого текла маленькая, словно ручеек, горная речка. Отец, медленно ступая, перешел через ее прохладу. С другой стороны он набрал полную пригоршню прозрачной воды и выпил. Сквозь листву берез выглядывало солнышко, где-то в вышине пели птицы, где-то вдали застрекотала сорока. Отец увидел охотничий домик, он подошел к нему, но черная серость, царящая внутри, остановила его. Зимой в нем было здорово. В маленьком очаге весело трещали поленья, и домик был сухим и теплым. Рыжий свет освещал его простое убранство, и после зимней стужи было так приятно вернуться в его гостеприимное тепло, где в углу, на деревянной полочке, выточенной из сосны, лежала соль. Но сейчас он был холодным и сырым. Везде было лето, а в домике была сырость и прохлада. Нет, туда он не пойдет.
Отец открыл глаза. Ему все еще грезился охотничий домик, в котором он так никогда и не был, еще осталось сладостное чувство любви в глазах худенькой голубоглазой девушки. Он зевнул и потянулся. Бросив беглый взгляд на электронное панно, на котором отражалось время и отбывающие поезда. Скоро и он уедет отсюда. Пусть он потеряет еще год обучения, он готов пойти на это, но он останется в безопасности и вдалеке от Рыжей и федералов. Он несколько месяцев поживет у тетушки в Москве, потом, если Бог даст, он вернется домой к маме, а потом восстановится в институте и жизнь пойдет своим чередом.
Время шло, цыганка со своим ребенком, собрав свои вещи, куда-то ушла. На ее место села старая супружеская чета, которая очень бережно ухаживала друг за другом. Старик поправлял меховую шапку своей супруги, та нежно сдувала со старика пылинки. Даже не верилось, что через столько лет совместной жизни можно пронести любовь. Если вдруг доведется увидеть, так всегда думал Отец, старую супружескую пару, где супруги бережно любят друг друга и по-французски целуются, не смотря на то, что прошло уже тридцать лет со дня свадьбы, можно с уверенностью сказать, что смотришь американский фильм. Отец до глубины души был удивлен подобным зрелищем. Хотя, быть может, они только что нашли друг друга после тридцатилетней разлуки, тогда все в порядке, целуйтесь.
Старуха, которая кормила свою кошку, тоже куда-то делась. Наверное, уехала в какую-нибудь свою деревню, которую сейчас оплакивают холодные осенние дожди. Здесь, на ее месте уже сидели студенты с гитарами в руках и тощими, как и их тела, сумками. Петь они не решались, поскольку охрана порядка вокзала не любила бардов.
Время шло. Оставалось минут сорок до отправления поезда. Это значит, что через десять минут проводники станут запускать в вагоны алчущих приключений. Отец встал, осмотрелся по сторонам. Его никто не провожал. Всем было наплевать, что какой-то парень поднялся со своего места и куда-то пошел. Никто не обратил на него внимания, будто его и не было. Вокруг мелькали только чужие и незнакомые лица, которым не было никакого дела до Отца. Он прошел широкий зал ожидания и углубился в переход, который должен был его вывести к платформе.
Платформа номер два. Странно, подумал Отец, Московские поезда обычно подают на первый путь, да ладно, я не гордый. Отец прошел свору китайцев, которые так никуда не уехали. Они, лишь, стали чуточку тише ворковать. Часть из них утвердилась на своих огромных сумках, набитых тряпьем. Отец прошел ларьки, в которых на витринах красовались разноцветные бутылки с содовой, миновал пролет, и стал спускаться по боковой лестнице, ведущей к поезду. Выйдя на улицу его охватила дрожь. Опять неизвестность. Что будет дальше? Зачем эти телодвижения?
Осень встретила Отца резким холодным порывом ветра. Проводники уже приглашали в поезд пассажиров и у входа проверяли билеты. Возле вагонов собралось много народа. Многие ехали пустыми, другие, словно клушки, бережно охраняли свои сумки. Отец встал в очередь, ведущую в его вагон.
Странник призадумался. Он очнулся лишь тогда, когда на его плечо опустилась могучая огромная ручища. Немедля руку его схватила другая рука. Отец резко обернулся. Его крепко держал федерал, который последние сутки охотился за ним. Палыч, вспомнил Отец, его зовут Палыч. Имя он не мог вспомнить. Толи Всеволод, толи Владислав или Владимир, кто его знает? В общем Палыч. Дексаметазон говорил, как его зовут, но имя напрочь вылетело из головы.
–Ну, что, Отец, поехали, прокатимся?
Глава 10.
Поезд тронулся. Слабый, едва ощутимый толчок обозначил начало долгого пути. Медленно-медленно поплыли лица провожающих на перроне, поплыло здание вокзала со стеклянными полусферами наверху, поплыли дорожные столбы. Невдалеке побежали синие стеклянные горы торгового комплекса, что у автовокзала. Люди, доселе скучно стоявшие за окном, нет-нет поглядывали в окна вагона и тревожно смотрели то на перрон, на таких же провожающих, то в окно, где уселись пассажиры, то на часы, мысленно приближая минуту расставания. Стоило составу тронуться, как глаза их заблестели, они запрыгали, замахали руками, стали что-то кричать, будто им не хватило времени объясниться, когда вагон стоял. Провожающие знаками сопровождали оживленную мимику, мол, пиши, когда приедешь, звони, не забывай, люблю. Скоро за окном стали мелькать лица, обращенные по ходу движения поезда, а минутой позже исчезли и они. Громче становился перестук колес, за окном замелькали яркие лампы дорожного освещения и технические постройки, обслуживающие железнодорожного гиганта. Состав плелся по городской зоне, выпутываясь из паутины разложенных на земле железных путей, выбрав для себя ту единственную веточку, которая приведет к долгожданной цели. Стало заметно трясти. Пассажиры, не утвердившиеся на своих местах, стали раскачиваться, словно пьяницы в бурю. Гости из степных населенных пунктов в срочном порядке раскладывали перед собой на старые газеты снедь. Казалось, они долго ждали того момента, когда поезд тронется, чтобы приступить к трапезе. Для них движение состава– рефлекс сродни инстинкту, который велит немедленно набить едой свою утробу, а, быть может, это первобытный страх перед неизвестностью возбуждал в их неискушенных странствиями мозгах потребность съесть все, что они долго несли с собой в вагоны.