Страница 128 из 217
Отец осторожно вылез из-под лавки и бочком в тени деревьев направился вдоль парка к Феликсу. Нужно было перейти дорогу, загруженную транспортом. Отец добрел до дороги, скрываемый тенью кустарника, дождался, когда машины пройдут и пустился через перила и бордюры на тот край дороги. Там он вошел в квартал и побежал меж детских площадок и каруселей. В темноте ему встречались какие-то смутные тени прохожих. Которые тут же шарахались от Отца, стоило ему приблизиться. Вот он и дом Феликса. Вот и его бежевая шестерка. Только бы он был дома и трезвым. Только бы машина была на ходу, только бы был бензин.
Окоченевший Отец вбежал в подъезд и очутился на четвертом этаже раньше, чем можно произнести «черничный пирог». Стук в дверь и на пороге появилась небритая и наглая физиономия Феликса. Тот округлил глаза от удивления:
–Отец, здорово, ты болен?– Феликс осмотрел с головы до пят нехитрый наряд товарища, затем оглядел подъезд, нет ли погони, затем добавил,– быстро заходи.
Отец вошел в дом, Феликс еще раз осмотрел подъезд и захлопнул за собой дверь.
–Феликс, бродяга, здорово, рад тебя видеть.– Поздоровался Отец и обнял друга.
–Ты будто меня сотню лет не видел, что с тобой?– Спросил Феликс.– А это что за абстракционизм?
–Долго объяснять,– отмахнулся Отец, а сам принюхался. Нет, от Феликса алкоголем не несло. Он был до безобразия трезв.– На спор с Гуриком, что я в пижаме через город проеду.
–На что спорили?– Спросил Феликс.
–Ну!– Пожал плечами Отец, будто удивляясь, что Феликс спрашивает о такой очевидной вещи.– Феликс, два килограмма коньяка. Потом вместе пить будем.
–Четыре бутылки! Это грамотно. Когда отдавать будет?
–Ты с нами хочешь?– Спросил Отец. Этот живенький интерес к благородному напитку был ему на руку.
–Да кто ж от такого счастья отвернется, я же живой человек!– Развел руками Феликс.
–Тогда службу сослужи. Мне до Брусова нужно. Пошли, слетаем. А то мне холодно. Босой же я.
–Да я вижу, что не в ботфортах. Дай, тогда, оденусь.– Сказал Феликс и ушел в комнату договариваться с родителями, что отлучится на полчаса.
Из кухни прошла младшая сестренка Феликса, Наташка. Она бережно несла в руке граненый стакан, покрытый сверху листком бумаги. На дне стакана копошилось несколько рыжих тараканов пруссаков. Она кивнула Отцу и прошла мимо.
–Дракона своего кормить?– Осведомился Отец.
Наташка молча кивнула и скрылась в комнате.
Феликс притащил в дом молодую игуану. Она была чуть больше ладони, зеленого цвета. Зверя назвали Драконом за его страшный вид и острые шипы вдоль гребня. Родня тут же устроила его в аквариум, который доселе пылился в закромах на балконе. Туда насыпали блестящих круглых камней, для интерьера воткнули кактус, чтобы оживить мрачный каменистый ландшафт. Сверху аквариум накрыли тяжелым листом финской фанеры, чтобы Дракон не сбежал. Отец хотел бы посмотреть, как игуана станет сбегать из аквариума. Животное было настолько медлительно, что могло неделю простоять в одной позе, не сходя и на миллиметр со своего места. Дракон лишь нет-нет облизывал языком свои глаза, это было единственным движением, которое отличало его от дохлой игуаны. Зверь не ел неподвижную пищу, поскольку ввиду особенностей строения зрительного аппарата не видел неподвижные объекты. Родне приходилось его кормить тараканами, поскольку их у Феликса было больше, чем песка в пустыне. Дежурный (а дежурили родители и отпрыски по очереди) должен был заходить вечером в темную кухню с зажатым в руке стаканом и листком бумаги. Необходимо было быстро включить свет, выбрать жертву– пруссака пожирнее, что стадом бегали по столу, лучше свиноматку, накрыть ее стаканом, затем просунуть лист бумаги между столом и стеклом посудины, и перевернуть. Затем, заключенный в стеклянной тюрьме, таракан выбрасывался в террариум. Финская фанера служила надежной защитой от побегов как Дракона, так и пищи. Пруссак мог прожить в вольере несколько часов, пока быстрый и липкий язык игуаны не настигал его.
Феликс сунул ключи в замок и, стоило только двигателю заурчать, бросил ее в галоп.
–А в чем интерес-то? Чего вы с Гуриком заспорили?– Спросил Феликс.
–А что-то сидели, вспомнили Таньку Рукавичкину, как Гурик ее в театр водил, помнишь?– Спросил Отец.
–Ну, как не помнить. Это уже притча во языцех.– Довольно кивнул Феликс.
–Мы с Басмачом его обсмеяли в который раз. Говорим, а слабо тебе, Гурик, трезвым в театр сходить? Он говорит: это нам слабо. Ну, слово за слово, кулаком по столу, вынудили мы его голым по общаге побегать. А потом он со мной заспорил, чтобы я голым через весь город проехал.
–Ну,– нетерпеливо спросил Феликс, стоило Отцу замолчать.
–Ну и я отказался. Говорю, сейчас холодно, хоть пижаму надеть. На том и порешили, что я в пижаме,– Отец ущипнул край своих шорт,– босой поеду.
–Ну а ты сразу ко мне?
–Ага. Думаю: у Брусова отсижусь, если ты меня довезешь, а там видно будет.
Машина понеслась по горящему в вечерних огнях проспекту. Широкие, залитые неоновым светом, витрины с колбасами и разносолами, выставленными напоказ, возбуждали и без того дикий аппетит Отца. Он проглотил слюну, глядя на огромную вывеску с изображением свиной ветчины, и отвел глаза в сторону. Феликс проехал мимо Алого Поля и свернул на проспект, ведущий в северо-западный район. Мимо, в вечернем сумраке, проплыла старая церквушка, ныне оборудованная под органный зал, освещенная с разных сторон прожекторами. От ночной иллюминации она выглядела очень строго и таинственно. Проехали мимо дворца культуры молодежи, и выехали на мост, ведущий через узкую, но грязную речку, в которой даже в центре города, в куче щепок, тростника и принесенных течением веток, водились жирные ондатры. За мостом блестел торговый центр, словно круглая перевернутая чашка на опорах, он светился призрачным синим светом, от которого было холодного и без того. Миновали и те несколько сотен метров, отделяющих дом Брусова от торгового центра.
–Все, Феликс, тут останови.– Отец махнул рукой на обочину.
Феликс въехал в квартал и встал.
–Да давай уже довезу, чего ты как бомж будешь мерзнуть тут.– Сказал он.
–Нет, хватит. А то Брусов увидит меня в машине, а потом ляпнет Гурику. Плакал тогда наш коньяк. Не надо.
–Будет он тебе возле окна сидеть, караулить. Он, наверное, с девчонками веселится.– Феликс сделал движение тронуться.
–Нет, правда, не нужно. Спасибо тебе, дружище. Без тебя бы к Брусову кусок обмороженной плоти добрался бы. Все, я пошел.– Сказал Отец и вылез из машины.
Феликс махнул ему рукой.
–Давай, когда коньяк пользовать будем?– Прокричал он в открытую форточку.
–Скоро.– Сказал Отец и скрылся в тени растущих неподалеку деревьев.
Нужно пройти вниз еще три дома, чтобы очутиться в блаженном тепле. Феликс неторопливо развернул машину и уехал прочь. Оставшись один, Отец крадучись направился вниз по темной улице, в конце которой его ждал ужин.
Холод с новой силой набросился на измученного Отца. Дрожь уже не просто потряхивала его, она колотила, словно небольшой ураган. Отец кутался в свою циновку, подарок далекой теплой Цватпы. Серые пятиэтажки обступили дорогу и смотрели на странника желтыми зрачками кухонных окон, из которых доносились до Отца запахи жареной картошки и еврейского салата. Эти последние метры, отделяющие Отца от блаженного тепла берлоги Большого Синяка, показались ему марафонской трассой. Окоченевшие ноги ничего не чувствовали под собой. Глаза слезились на ветру, который поднялся вдруг. Обойдя последний дом, Отец свернул в квартал и увидел федерала.
Да чтоб тебя, подумал Отец. Нет от тебя спасения. Что тебе здесь надо? Отец чуть было не заревел в голос. Слезы подкатились к глазам и еще небольшое усилие, и они градом бы хлынули на холодные от ветра щеки. Да что же за такое сегодня, что же мне так не везет? Нехристи, там мне жить не давали, так и тут от вас спаса нет. Что вы от меня хотите? Он спрятался за угол дома и продолжал наблюдать за мужиком, прилетевшим из будущего.