Страница 47 из 100
– Почему?
– Не нравится продюсерам, – Виктория недовольно поморщилась; уронив пепел на одеяло, она небрежно сдула его, – Эдна снимает тяжеловесно, вдумчиво, медлительно, делает много акцентов на деталях, а в современном кино сейчас взят курс на облегчение кадра, исключение информационной и эмоциональной перегрузки зрителя, усиление динамичности сюжета – зритель не должен скучать, надо сделать так, чтобы картина подхватывала его и несла… И он не должен много думать, пусть жует себе попкорн в кинозале, наши фильмы перестанут покупать, если из-за передозировки смыслом бытия, – она иронично усмехнулась, – упадут продажи попкорна, кино – это индустрия, бизнес, поэтому наша продукция обязана соответствовать спросу.
– Бедная Эдна… – Малколм сочувственно вздохнул, склонив хорошенькую головку на плечо Виктории, – у неё, я заметил, такие резкие нервные манеры, как будто сжатая пружина внутри, должно быть, она очень сильно переживает недостаток самореализации.
– Возможно, – небрежно ответила Виктория, – но я думаю, что это в большей степени из-за любви. У нее было три мужа, и со всеми тремя ей одинаково не повезло – они изменяли ей с её ассистентками, актрисами, даже с сотрудницами, отвечающими за освещение, тратили её деньги, и в конце концов уходили… Вряд ли найдется человек, способный не приобрести после такого хроническую тягу к самоуничижению, – Виктория потушила сигарету, уронила руки на одеяло, – каюсь, здесь и я приложила руку. Во время сьемок одного из наших совместных фильмов, у нас обеих случился роман с исполнителем главной роли, она на меня очень долго потом дулась, но, боюсь, это было необходимо; в фильме не получилось бы такого надрывного эротического накала, не окажись мы обе от него без ума, а он был вот нечто вроде тебя, молоденький совсем, нет и двадцати, а уже такой спокойный и нравственно терпимый, – она усмехнулась, – перепрыгивал из одной постели в другую как кузнечик, и ничего… А кстати, – Виктория повернулась к Малколму, глаза её задорно сверкнули, – а ты не думал о том, чтобы попробовать себя в кино?
– Нет, – удивился юноша, – у меня же нет таланта.
Виктория откинулась на сложенные стопкой подушки и рассмеялась.
– А вот тут ты ошибаешься. Ты обладаешь самым большим и важным из всех талантов, а именно – ты способен ответить взаимностью на всякую обращенную к тебе любовь. Немногим это дано. Гордыня диктует нам необходимость тщательно выбирать себе предмет для поклонения. И в обоснованности этого выбора мы находим подтверждение высоты нашего духовного развития. Только животному для спаривания, считаем мы, сойдет любая здоровая особь своего вида. Существа разумные, мы преисполнились высокомерия… А я вот думаю, что это своеобразная мудрость – не выбирать. Ведь в каждом из нас, если присмотреться, можно обнаружить Вселенную. И полюбить. И жизни не хватит, чтобы разгадать эту Вселенную до конца… Отпихнуть распахнутый перед тобою мир, если он чем-то тебя не устраивает, гораздо проще, чем, преодолев себя, принять его. Я убеждена, любовь – это талант, – Виктория выразительно посмотрела на Малколма, – и у тебя он есть. С таким талантом можно пробиться и в кино, и во власть – куда угодно – ибо любое притворство рано или поздно будет раскрыто, а вот искренность чувств всегда и везде оценят по достоинству.
Малколм вздохнул. Ему вспомнилась в этот момент девушка в черном костюме – да, пожалуй, Виктория права, да не совсем – ведь окажись та девушка сейчас рядом, его дар любить всех и вся мгновенно бы иссяк, обрушившись огромной лавиной на неё одну, во всяком случае так ему казалось…
– Нет, я не хочу в кино, – сказал он.
– Я не буду спрашивать почему, – ответила она, – это особый мир, в который либо влюбляются навек, либо отвергают сразу.
Нить наметившейся в разговоре откровенности начала ускользать, и Малколм спешно подхватил её, в такие минуты можно спросить о многом, и он решил, что в контексте разговора о мужьях Эдны самое время выяснить что-нибудь о самой Виктории:
– А у тебя есть муж?
– Нет, – ответила она, вытягивая зубами новую сигарету из пачки небрежно и вместе с тем изящно (как только она одна умела), – но был, – добавила она значительно. На лицо Виктории при этом как будто бы набежала тень – точно маленькое облако заслонило собою солнце, это лицо освещавшее.
– Если не хочешь, можешь не отвечать, – прибавил Малколм немного виновато, – он тоже ушел, как от Эдны?
Виктория тонко усмехнулась.
– Да, пожалуй. Только гораздо дальше.
Она помолчала, сделала несколько затяжек подряд.
– Это случилось, когда я получила гонорар за работу над фильмом «Долгий рассвет», мои первые большие деньги. Мы тогда только поженились, нам кружило голову от счастья и успеха, хотелось роскоши. Я купила открытый автомобиль. Мы с шиком катались повсюду, ходили по фешенебельным ресторанам, гуляли, мы жили тогда, любуясь собой, такие красивые и богатые, нас ждало, как нам казалось, самое радужное будущее, какое только можно себе вообразить. Но во время одной из таких прогулок мы попали в аварию, очень глупую, мне – совершенно ничего, даже странно, как будто назло, ни царапины, а он сразу насмерть – перелом основания черепа – бедный мальчик, ему только-только исполнилось двадцать, милый, очень чистый мальчик…
Она снова замолчала, и именно в этот миг разом стихли все звуки, доносящиеся из открытого окна, очень странное красивое и грустное чувство кольнуло Малколма, ведь он тоже однажды умрёт, никому ещё не удавалось этого избежать, и, возможно, он умрёт даже совсем скоро, так и не испытав объятий той девушки в чёрном костюме…
Юноша решил, что Виктория уже ничего больше не добавит, и хотел идти варить кофе. Набор простых кухонных действий, вероятно, помог бы ему прогнать наваждение.
– Я любила только его одного, – продолжила Виктория после несколько затянувшейся паузы, – извини мою откровенность, если тебе неприятно то, что я говорю, но все остальные чувства по сравнению с тем священным восторгом, с тем ослеплением – как фотоснимки розы рядом с живым цветком. Наш роман до свадьбы длился не особенно долго, и жили вместе мы дай бог полгода, нашу любовь не успели тронуть ни привычка, ни бытовое озлобление. Это промелькнуло в моей жизни подобно внезапной волне приятного запаха на улице – было и нет. Не думай, я не из тех, кто упивается страданиями, я столько раз пробовала снова… От того удара я давно уже оправилась, но от того счастья – никак не могу. Здесь я очень хорошо понимаю Эдну; просто жить после волшебной сказки все равно что снимать рекламу после “Нового слова любви”.
Виктория ткнула окурок в пепельницу. Точно точку поставила.
Малколм был почти готов рассказать ей о девушке в черном костюме, раскрытая тайна сердца должна была быть оплачена другой такой же тайной, но лицо женщины стало вдруг непроницаемо, он понял, что мысли её сейчас очень далеко, в том немом солнечном кинофильме, который невозможно показать никому другому.
– Прости, – сказал Малколм тихо, ему сделалось неудобно, что он взбаламутил ил чужих болезненных воспоминаний. Узнав сразу так много о Виктории и об Эдне, за несколько минут он как будто прошелся по краю неисчерпаемого озера их жизни, просмотрел короткий клип, в котором они мелькали, выхваченные холодным глазом камеры. Малколм ощутил неловкость от того, что всё это открылось ему, практически постороннему и в силу этого не способному даже как следует сопереживать. Как в баню заглянул – Всеблагая помилуй! – остается только извиниться и развести руками.