Земля обетованная

Она почитала Диккенса и задумалась над судьбой Лиззи Хэксем.

Нужно собраться с силами. Эмма хотела сделать Лестеру одно предложение. Она почти не сомневалась, что оно будет отвергнуто, но обдумала его очень тщательно и решила, что выскажет во что бы то ни стало.

Наконец он проснулся, блаженно улыбнулся ей, поежился и закурил.

— Лестер, — собравшись с духом, начала она. — Я переезжаю в Лондон. С родителями мне было очень хорошо, но я хочу жить в Лондоне. У папочки — у моего отца, — быстро поправилась она, вспомнив, что слово «папочка» каждый раз почему-то раздражало его, — есть друг, тоже священник, в Северном Кенсингтоне… он согласился сдать мне очень дешево комнату, предназначавшуюся прежде для экономки. Мне сказочно повезло! Рядом в доме Церковного общества есть ясли, и я собираюсь поступить туда на работу, чтобы что-то зарабатывать и одновременно присматривать за… Гарри. Так вот, адрес в конверте, который, я дала тебе. Если у тебя появится желание зайти как-нибудь…

— В дом священника?

— Да, — прошептала она.

Лестер снизошел до того, чтобы поинтересоваться: — А что такое «ясли»?

Эмма объяснила.

— А хорошо ли там будет ребенку? Ведь они ухода требуют.

Она успокоила его на этот счет.

— Похоже, ты становишься на ноги, — сказал он.

— А как в Нью-Йорке было? — спросила она, желая ответить любезностью на любезность. — Ведь то, что ты провернул с Мерлином Рейвеном, — это же потрясающе… я хочу сказать, это очень хорошо.

— Ты думаешь? — Лестер взглянул на нее так, будто за все, что за этим должно было последовать, ответственность лежала исключительно на ней. — С этим все кончено. Он скотиной оказался.

Эмма молчала. Она видела лишь, что Лестера опять использовали, а затем вышвырнули за ненадобностью. Ей хотелось обнять его, прижать к себе, защитить. Она сделала движение к нему, но тотчас отпрянула, заметив ожесточение в глазах: мол, не суйся! Мерлина Рейвена она ненавидела.

— Все они скоты, — прибавил Лестер, как бы реабилитируя ее и ставя на одну доску с собой. — Что ты делаешь вечером? — спросил он.

Ей удалось достать билет на концерт в Фестивал-Холле. Рудольф Сэркин! Редкостное удовольствие! Она была совершенно уверена, что если Лестер и появится, то к вечеру он ее уже покинет. Она думала пойти на концерт, а затем с «молочным поездом», как его называли, поехать домой, чтобы к утру быть уже с ребенком.

— Ничего, — ответила она.

— Мне нужно повидать одного человека насчет организации новой группы. Молокососы! Придумали выступать со световыми эффектами, как будто мы это не делали в шестидесятые годы. Твердят, что мы все — пройденный этап. Кто-то даже объявил динозаврами Рейвена и его группу! Беда только, что этим новым парням чего-то не хватает. Рты разевать они мастера, и писатели от них в восторге, потому что во всех своих песнях они талдычат о новом поколении, — только кому это надо? Мелодии ни к черту не годятся! А аранжировка! А играют они как! Ей-богу, я подумываю кончать с этим делом и подыскать себе занятие поспокойнее. Один мой дружок держит игорную лавку[14] в твоем районе… там, где ты собираешься поселиться… в Северном Кенсингтоне… так вот он зовет меня работать с ним. Не на него работать, а вроде бы партнером.

— Звучит… — Эмма запнулась, чувствуя себя как канатоходец, — …приемлемо.

— Точно. Приемлемо. Может быть.

Лестер встал и поглядел на нее с высоты своего роста. Ничего себе, смотрится, промелькнула у него мысль. Но сразу же он подумал, что и так ей довольно жизнь изгадил.

— Я сейчас на мели, — сказал он, — а то я бы… ну, ты понимаешь. Но у меня есть твой адрес. — Он помахал конвертом. — Я обязательно зайду к тебе.

— Я и сама могу… Спасибо!

Слезы внезапно подступили к глазам. Так неожиданно, что она не смогла сдержать их. Лестер присел на корточки рядом с ней и заговорил тихо и убедительно:

— Послушай, Эмма. Ты из себя прямо конфетку сделала. Выглядишь шикарно, знакомства у тебя есть. На что я тебе? Ты думаешь, нужен, но через несколько месяцев поймешь, что нет. Я тебе ничего дать не могу, чтоб тебе на пользу пошло. Деньги для мальчонки я пошлю, как только сам разживусь. Это как бог снят! А теперь я окажу тебе величайшую услугу и… смоюсь! Всего!

Она схватила его за руку, но он вскочил и быстро зашагал прочь, лавируя между шезлонгами, людьми, принимающими солнечные ванны, и играющими ребятишками. Эмма хотела броситься вслед за ним, но она знала, что он обозлится на нее за это и тогда уж не пощадит. Она заплакала, стараясь, чтоб никто не заметил.

Оркестр играл мелодии из опер Гилберта и Салливана.

6

Просто удивительно, как ко всему привыкаешь, думал Гарри. Когда беременность только-только начала сказываться на внешности Эйлин, радость, которую он испытывал, благоговение и временами тревога привели к тому, что он стал обращаться с ней, как будто она и правда стала кем-то другим. Она смеялась над его учтивостью, над старомодными знаками внимания, которыми он осыпал ее. Но Гарри не мог удержаться: он кидался открывать уже открытую дверь, поправлять и без того удобно лежавшие подушки, заваривать никому не нужный чай, исполнять уже исполненную домашнюю работу и вообще вел себя так, будто его жена превратилась во что-то немыслимо хрупкое. Эйлин упивалась его заботливостью. И слегка огорчилась, когда он несколько поостыл. Он был по-прежнему ласков — и всегда будет, с радостной уверенностью думала она, — и заботился о ней по-прежнему, но перестал суетиться, попривыкнув немного к ее все увеличивающейся в объеме ноше. Свыкся с ней, как свыклась она сама. До конца оставалось два-три месяца, а ей казалось, будто она всю жизнь носила эту тяжесть; безусловно, она помнила себя до беременности, но та жизнь представлялась совсем незначительной по сравнению с веским, неоспоримым фактом: в недрах ее жизни развивалась и формировалась еще одна, совершенно новая, жизнь. Что же касается Гарри, то грядущее событие представлялось ему настолько важным, что все события теперешней жизни отступили на задний план, а сама жизнь замерла в преддверии той минуты, когда он безоговорочно утвердится в этом мире, прочно войдет в него, обзаведясь собственной семьей. Ему хотелось иметь большую семью, и казалось, что лучшей доли нет и быть не может.

Но и это чувство глубокого удовлетворения несколько ослабело со временем, и в тот предрассветный час летнего воскресного дня он спал крепчайшим сном. Эйлин лежала рядом на спине. Высившийся над ней огромный живот уже несколько раз сводило от боли. Что это — спазма или начало схваток? Вот опять. Она посмотрела на электрический будильник, стоявший у кровати. Будильник с двумя стрелками. Она поставила его рядом именно на этот случай — проверять промежутки между схватками. И опять.

Удивительное мгновенье. Итак, время настало, думала она. У меня будет ребенок, он действительно появится на свет. Выйдет из меня и станет самим собой. Как все это удивительно, успела она подумать в это волшебное мгновение, которое длилось, наверное, не больше секунды, но обволокло тончайшей пленкой все ее мысли. Страстное томление ее было утолено. На свете станет одним человеком больше.

Да. Это определенно начинались схватки. Только без паники. Эйлин прекрасно знала, что надо делать. Она прослушала курс лекций, и Гарри, мужественно преодолев свое смущение, усвоил, в чем будут состоять его обязанности. Во всем, что касалось ее, он был очень чувствителен. Эйлин это знала, кроме того, он говорил, что не хочет попасть в идиотское положение или стать помехой, потеряв сознание или напутав что-нибудь в родильной палате. Они условились, что в случае чего он просто уйдет оттуда. Она уверяла, что никто не будет возражать, и настойчиво убеждала его так и сделать, говоря, что ей самой будет лучше — по крайней мере она не будет беспокоиться за него. Эйлин осторожно постучала пальцем по его голой спине. Он не шевельнулся. Она посмотрела на него в предрассветных сумерках. Спящее лицо мужа глубоко тронуло ее своим выражением — спокойным и честным.