Хроники времен Сервантеса

Что же касается Иеронима, то он воспитывался как обычный сын простолюдина — разорял птичьи гнезда, воровал фрукты из садов, участвовал во всех мальчишеских проделках. Он был ловок, силен и сметлив не по годам. Сверстники безоговорочно признавали его лидерство. Кроме нескольких человек, никто не знал о его царственном происхождении.

Кихада и его жена Мадлена окружили ребенка любовью и заботой и стали для него истинными родителям. Не имевшая детей Мадлена отдала приемному сыну всю свою нерастраченную материнскую нежность. Женщина умная и образованная, она воспитывала мальчика в духе благочестия и милосердия, рыцарства и благородства, учила грамоте и латыни, музыке и этикету.

Император не забывал о сыне. Время от времени он вызывал к себе Кихаду и спрашивал:

— Чем занимается мой сын Иероним?

— Он без устали скачет на лошадях, стреляет из лука и бросает копье. На прошлой неделе он, поверите ли, государь, убил кинжалом с серебряной рукоятью — тем самым, который вы послали ему в подарок, взбесившегося пса, мчавшегося к площадке, где играли дети. Иероним заслонил ему дорогу и всадил кинжал прямо в глотку. Пес подыхал у его ног, скуля, а он стоял над ним и смеялся.

Император прикрыл рукой глаза, ослепленный этим предзнаменованием будущего величия своего сына. «Ты вырвешь зубы у драконов и растопчешь львов», — прошептал он строчку из псалма Давида.

— Что вы сказали, государь? — спросил Кихада.

— Ничего.

Настал день, когда измученный болезнью и разными неудачами Карл решил снять корону с усталой головы и провести остаток жизни в тихом монастырском уединении. Свои обширные владения император разделил между братом Фердинандом и сыном Филиппом. Фердинанд получил Венгрию, Богемию и наследственные земли Габсбургского дома. Остальные владения, включая заморские колонии Испании, Карл передал Филиппу.

Обряд отречения от престола состоялся в Брюсселе в присутствии высших чинов нидерландского дворянства, испанских грандов и германских князей. Карл появился в зале под торжественную музыку, опираясь на плечо принца Оранского, штатгальтера Нидерландов. Ему было всего пятьдесят шесть лет, но измученный болезнью и заботами, он выглядел лет на двадцать старше. Он был в траурном платье, украшенном лишь орденом Золотого руна на цепи из черных изумрудов.

Карл избрал своей обителью монастырь Святого Юста в испанской провинции Эстремадура, славившейся чистотой воздуха, живописными холмами, кедровыми лесами и померанцевыми рощами. Специально для него построили здесь уютный дом с большим садом, где бывший император усердно занимался садоводством, отрываясь от чтения священных книг, бесед с монахами и занятий механикой.

Страстью всей жизни Карла были часы. Можно с уверенностью предположить, что он был одним из лучших часовых мастеров своей эпохи. Оказавшись на покое, бывший император целыми днями просиживал над сборкой и разборкой часовых механизмов. Ими были увешаны стены его кельи. Сожалел ли он о том, что ему так и не удалось превратить все части своей гигантской империи в часовые механизмы, работающие в едином ритме?

Депрессия не покидала его. Однажды Карл приказал совершить над собою погребальный обряд, ибо давно уже чувствовал себя живым мертвецом. Лежа в гробу, слушал он пение Requiem и De profundis и плакал.

По привычке следил он за ходом политических событий и посылал сыну письма с советами. Филипп II почтительно отвечал. Курьеры беспрерывно скакали из Эскориала в монастырь Святого Юста и обратно. Филипп бережно хранил все письма отца.

Удалившись в монастырь Святого Юста, Карл пожелал видеть своего сына рядом с собой. Он вызвал дона Кихадо в Эстремадуру и назначил своим гофмейстером, а Иеронима сделал пажом. Бывший император часто беседовал с мальчиком, гордился его умом и красотой, но, застывший в формах мертвого этикета, никогда даже взглядом не проявил своих отцовских чувств.

Чувствуя приближение смертного часа, Карл призвал своего сына Филиппа, короля Испании. Он знал, что надо спешить. Его зрение уже плохо различало предметы, и все медленнее текла кровь в умирающих венах.

— Бог все посылает вовремя, даже смерть, — сказал он Филиппу. — Смерть — это всего лишь двери, через которые мы выходим из этого мира.

Бывший император позвонил и велел слуге привести Иеронима. Мальчик вошел и остановился посреди покоя, глядя на отца и старшего брата внимательными спокойными глазами. Ему было десять лет, и ростом он был не выше толедского клинка. Золотистые волосы спадали на выпуклый лоб, глаза, казалось, вглядывались лишь в ему одному видимое пространство. Ноздри тонкого носа широко раздувались.

Филиппу понравился этот мальчик.

Не сказав ни единого слова, Карл жестом приказал младшему сыну удалиться.

— Чувствуется, что в этом ребенке течет королевская кровь, — сказал Филипп.

— Ты знаешь, что Иероним твой брат?

— Я догадывался об этом, отец.

— Я хочу, чтобы ты позаботился о нем. Ведь в его жилах — кровь Габсбургов. Помни о том, что он, чужой тебе перед людьми, твой брат перед Богом.

— Не беспокойтесь, отец. Он получит то положение, которое приличествует сыну императора и брату короля.

Через несколько дней состояние Карла резко ухудшилось. Дыхание стало прерывистым, угасающий голос превратился в еле слышный шепот. Филипп не отходил от отцовского ложа. Ему пришлось наклониться к у изголовью, чтобы разобрать его последние слова: «После… игры… король и пешка… попадают в ту же коробку», — прошептал умирающий.

К чести Филиппа надо сказать, что своему нежданному младшему брату он был действительно рад. Он сообщил мальчику о его происхождении, чему Иероним совсем не удивился, дал ему новое имя — дон Хуан Австрийский, и взял к мадридскому двору, где представил грандам как принца крови и своего брата.

Хроника четвертая,

в которой рассказывается о короле Филиппе и его несчастном сыне

Человеку не свойственно думать о смерти. Разве можно представить себе то, что недоступно нашим чувствам и неподвластно времени? Король же Филипп так часто размышлял о смерти, что сроднился с ней. Он ее не боялся, ибо считал, что смерть — это всего лишь калитка в вечную жизнь. К тому же покойники из рода Габсбургов не оставляли его с тех самых пор, как он вывез их из многих стран Европы и собрал в Эскориале — всех в одном месте, как солдат на военном кладбище. Король любил посещать усыпальницу Эскориала, потому что мертвые были милее его сердцу, чем живые. Он считал, что мертвые, по крайней мере, не предают. К живым же относился с подозрением, ибо знал, что они охотно сражаются и даже умирают за веру, но, обремененные суетными заботами, неохотно живут по ее предписаниям.

Главный инквизитор страны, личный духовник и доверенное лицо короля Педро Родригес говорил, что настоящий католик должен быть свободен от всего, кроме Христа. Христос — это факел, освещающий путь каждого католика. Уронить его нельзя, даже если он обжигает руку. Без него мир погрузится во мрак торжествующей ереси.

Педро Родригес происходил из древнего рода и воспитывался вместе с Филиппом, когда тот был еще наследником престола. Он мог бы считаться его другом, если бы у такого человека, как Филипп, вообще были друзья.

Родригес окончил престижную семинарию Алькала де Энарес, а затем теологический факультет Мадридского университета. Доктором теологии он стал в столь раннем возрасте, что ему прочили блестящую научную карьеру. Он же неожиданно для всех вступил в доминиканский орден, чтобы, отрешившись от мирских забот, посвятить себя молитвам и благочестивым размышлениям. Его не остановила строгость орденского устава, предписывающая регулярные ночные службы, длительные посты, полное воздержание от мясной пищи и частые бичевания. Кроме большой учености, Педро Родригес обладал красивым голосом и даром яростного обличения ереси. Высокий, худощавый, с решительными чертами лица и с большими темными глазами, он легко приводил свою паству в состояние истерического экстаза. Страстно и убедительно призывал он добрых христиан во имя спасения души сообщать Святой палате инквизиции обо всем, что может привести к греху или ереси. Каждому католику вменял он в обязанность доносить на ближних своих — сыну на отца, жене на мужа. Никакие родственные связи не должны были приниматься во внимание, когда дело касалось борьбы с ересью, оскверняющей истинную веру.