В простор планетный

Извилистая дорожка вела через лес к одиноко стоящему домику, напоминающему старинные коттеджи. Солнечные лучи пронизывали зеленую листву и синеватую хвою. Цветы пахли свежо, чуть пьяняще. Птицы пересвистывались, перезванивались радостными, бойкими голосами. И все эти бодрящие лучи, цвета, запахи и звуки резко контрастировали с уже притупившейся, но ничуть не ослабевшей душевной болью Пьера.

Ему почти никто не встретился, лишь два мальчика лет по десяти-одиннадцати. Оживленно переговариваясь и хохоча, они внезапно выскочили из-за поворота тропинки и, увидев его, смолкли, чинно поздоровались. А миновав его, с любопытством оглянулись. Узнали ли они знакомое многим лицо, или их поразил грустный вид случайного встречного? Застигнутый врасплох, Мерсье улыбнулся, но улыбка вышла - он почувствовал - натянутой.

Котон сидел на скамейке в маленьком цветнике перед домиком. "По-видимому, он живет здесь один", - подумал Пьер.

Котон скованным, деревянным движением поднялся ему навстречу и пригласил войти. Разговор не сразу наладился. Мерсье с любопытством осматривал жилище Котона. В нем не было ничего примечательного, кроме полки со старинными книгами - громоздкими бумажными томами в толстых переплетах. Мерсье достаточно навидался этих томов в Историческом музее. Они казались нелепыми по сравнению с современными книгами, напечатанными на несокрушимо прочной пленке толщиной всего в пять десятитысячных миллиметра. Шрифт, уменьшенный вдесятеро против обычного старинного, легко читается через подвешенную к обложке линзу. Объем новых книг примерно в две тысячи раз меньше старых наиболее распространенного формата. Мерсье собрал большую библиотеку по геологии и вулканологии, и вся она умещалась на десятисантиметровой полочке над его рабочим столом. А тут всего какой-нибудь десяток томов!

Он подошел к полке, снял одну из книг и был приятно удивлен - это оказался том лирики Пушкина. Раскрыл наудачу:

Но прежних сердца ран,

Глубоких ран любви, ничто не излечило...

Шуми, шуми, послушное ветрило,

Волнуйся подо мной, угрюмый океан...

Он вполголоса, с волнением и грустью прочел эти строки одного из лучших, как он считал, стихотворений великого поэта. Котон невозмутимо слушал. Мерсье осторожно поставил книгу на место - он не мог отделаться от впечатления, будто книги и полка покрыты густой пылью, хотя пневматические установки полностью очищают от нее все помещения.

- Разве у тебя нет Пушкина в современном издании? - спросил Пьер.

- Я не люблю стихов, - последовал ответ.

- Но... тогда зачем ты держишь это?

- Так как-то... когда-то взял и привык, как к мебели...

- Станция у тебя много отнимает времени?

- Совсем мало, - ответил Котон. - На моей памяти никаких происшествий не было. А если б что и случилось - сигнализация проведена не только на пульт и ко мне домой, но еще к двоим энергетикам и в дежурную Мирового энергетического центра.

- Чем же ты занят в основном?

- У меня есть любимое дело, я им много занимаюсь.

Любимое? Это выставляло Котона в неожиданном свете. Мерсье даже почувствовал расположение к нему. Но ничто не изменилось в неподвижном лице Котона при этом признании.

Пьеру страшно захотелось расспросить его. Но удобно ли это?

Однако Котон сам пошел ему навстречу. Все тем же монотонным, лишенным интонаций голосом он пояснил:

- Я уже давно занимаюсь историей.

Историей? Это особенно приятно. Значит, у Котона какие-то общие интересы с Ольгой?

Котон продолжал:

- Я просматриваю историю человечества под определенным углом зрения.

- Каким же?

Теперь на лице Котона даже появилось какое-то оживление, правда слабое.

- Хочу показать, что авантюры никогда не приводили к добру.

- Какие авантюры? - насторожился Мерсье.

- Всякие. Вот межпланетные сообщения. Пока посылали ракеты без людей хорошо. Потом послали с людьми.

- Но ведь уже после того, как сделали всё, чтобы обезопасить полеты.

- Да. В первое время жертв и не было. А потом... Да ты ведь и сам знаешь.

- Знаю, конечно. Мучительно тяжело было нашим предкам терять самых отважных друзей. Да какой же подвиг в истории человечества можно гарантировать от жертв? - горячо возразил Мерсье. И вдруг его словно в сердце кольнуло вспомнил тех...

А Котон прищурил один глаз - так когда-то щурились охотники, выцеливая добычу. И нанес безжалостный удар:

- Значит, ты сознательно принес в жертву тех девятерых?

Удар точно попал в цель. Мерсье ощутил страшную душевную боль. В бессилии он сел. Всякому другому тяжко было бы смотреть на страдальчески дрогнувшие черты его лица, но если что и можно было прочесть в малоподвижном лице Котона, то разве только удовлетворение.

Как ни больно было в этот момент Пьеру, он с любопытством смотрел на Котона: что это за человек, которому доставляет удовольствие причинить страдание другому и даже любоваться этим страданием?

- Положим, о полной безопасности не могло быть и речи, - несколько успокоившись, сказал Пьер.

Котон утвердительно кивнул.

- Но ведь, - продолжал Мерсье, - когда-нибудь понадобится же людям заселять планеты. Как ты думаешь?

- Я в это не вдаюсь, - вяло промолвил Котон.

- А кто об этом должен думать?

- Те, кого это непосредственно коснется. Будущие поколения, - упрямо сказал Котон, и, глядя на него, Мерсье почувствовал тяжелую, непробиваемую стену.

В сущности, спорить было больше не о чем. То, для чего он сюда явился, Мерсье выяснил с предельной четкостью. Облик Котона стал ему вполне понятен: тупая косность, неумение, а потому и нежелание смотреть вперед, упорная неприязнь ко всему смелому, решительному, связанному, если необходимо, с риском.

Неужели есть еще такие люди?

Да, вот такой человек и сидит перед Пьером. И не один он боится риска, дерзаний. В спорах последних дней это четко выяснилось.

Пьеру захотелось узнать, как живет Котон. Есть ли у него близкие, друзья? Но не задавать же такой вопрос человеку, с которым нет никаких точек соприкосновения.

Подавленный, не в силах сосредоточиться на какой-либо мысли, Пьер вышел от Котона.

Теперь дорожка, которая привела его сюда, была оживлена. Избегая людей, Пьер шел невдалеке по чаще, следуя изгибам тропинки, незаметный для проходивших по ней.