Страница 12 из 27
Старик выпрямился, оставил ноги больной и спросил громко:
– Ты Бент-Анат?
– Да, – ответила царевна, низко склонив голову и так тихо, точно стыдилась своего гордого имени.
Глаза старика засверкали. Затем он негромко, но решительно сказал:
– В таком случае оставь мою хижину: она осквернит тебя.
– Нет, я не выйду отсюда, пока ты не простишь меня за то, что я сделала не по своей воле.
– Сделала не по своей воле, – повторил парасхит. – Я верю этому! Копыта твоих коней осквернились, наступив на эту белую грудь. Взгляни сюда! – Он снял ткань с груди больной и указал на страшную кровавую рану. – Взгляни сюда, вот первая роза, которую ты положила на грудь моей внучки, а вторая – ей место там…
Парасхит поднял руку, чтобы выбросить розу за дверь, но Пентаур приблизился к старику и сжал его руку железной хваткой.
– Остановись! – воскликнул он с дрожью в голосе, но ради больной пытаясь сдерживаться. – Неужели твое уязвленное сердце и слабый рассудок не заметили третьей розы, которую дала тебе эта благородная рука? Гордая царевна положила на сердце твоего ребенка и у ног твоих прекрасный цветок чистого человеколюбия. Она явилась к тебе не с золотом, а со смирением, а тот, к кому приближается дочь Рамсеса, точно к равному себе, должен склонить перед нею свою голову, хотя бы он был первым вельможей этой страны. Поистине, боги не забудут такого поступка Бент-Анат, а ты должен простить ей, если хочешь, чтобы тебе была прощена вина, которая передана тебе по наследству от твоих отцов и за твои собственные прегрешения.
Парасхит склонил голову при этих словах, и когда он поднял ее снова, на лице его не было гнева. Он потер руку, помятую железными пальцами Пентаура, в его взгляде отзывалась вся горечь его чувств. Помолчав, он сказал:
– Твоя рука жестка, жрец, а твои слова подобны удару молота. Эта прекрасная женщина добра и ласкова, и я знаю, что она не нарочно переехала своими лошадьми девочку, которая мне не дочь, а внучка. Если бы она была твоею женой, или женою этого лекаря, или дочерью вон той бедной женщины, которая влачит жалкое существование, собирая перья и лапы птиц, убиваемых для жертвоприношений, то я не только простил бы ее, но и утешил, потому что ее положение было бы сходно с моим. Я понял бы, что судьба без вины сделала ее убийцею, точно так, как на меня, без моей вины, она от колыбели наложила клеймо скверны. Да, я стал бы утешать ее, хотя мои чувства давно притупились. Да и не мудрено. Святая фиванская троица[40]! Знатные и ничтожные бегут с моего пути, боясь моего прикосновения, меня ежедневно осыпают камнями, как только я закончу свое дело[41]. Другим исполнение своих обязанностей приносит радость и почет, мне же оно приносит позор и жестокие побои. Но я не питаю вражды ни к кому, я принужден был прощать, прощать и прощать – до тех пор, когда, наконец, все, что со мною делали, мне начало казаться естественным и неизбежным. И я простил всех…
Голос парасхита сорвался, и Бент-Анат, глядевшая на него с волнением, прервала его, сказав с глубоким задушевным чувством:
– Так ты прощаешь и мне, бедняга?
Старик с умыслом не глядел на нее и отвечал, обращаясь к Пентауру:
– Бедняга, да, именно бедняга! Я не принадлежу к вашему миру, и как мне забыть об этом – вы же гоните меня, как непрошеного гостя, как волка, нападающего на ваши стада, но я должен терпеть и тогда, когда вы сами накидываетесь на меня, как волки.
– Царевна пришла к тебе как просительница, с желанием сделать тебе добро, – сказал Пентаур.
– Пусть зачтут ей это карающие боги в заслугу, когда им угодно будет обрушить на нее свой гнев за прегрешения ее отца против меня. Может быть, мои слова поведут меня на каменоломни, но я должен сказать вам, что у меня было семь сыновей, и всех их Рамсес отнял у меня и послал на смерть. Дитя младшего из них, эту девочку, солнечный свет моей темной жизни, убивает теперь его дочь. Троих из моих мальчиков царь отправил на каторжные работы в Тенат[42], который должен соединить Нил с Тростниковым морем, и там они умерли от жажды, троих продал на истязание эфиопам, а последнего, вероятно, пожирают теперь гиены северной страны.
При этих словах старуха, на коленях которой лежала голова больной, издала жалобный вопль, к ней присоединились другие женщины, стоявшие за порогом хижины.
Больная встрепенулась и в испуге открыла глаза.
– Кого вы оплакиваете? – тихо спросила она.
– Твоего бедного отца, – ответила старуха.
Девушка улыбнулась, как ребенок, догадавшийся, что ее с добрыми намерениями желают обмануть, и сказала:
– Разве мой отец еще не был у вас? Но ведь он теперь здесь, в Фивах. Он видел меня и целовал, и говорил мне, что он привез добычу и что отныне вам будет хорошо. Золотое кольцо, которое он мне подарил, я прятала в моем платье, когда наехала колесница. Я затягивала узелок, как вдруг у меня потемнело в глазах, и дальше я уже ничего не видела и не слышала. Развяжи узелок, бабушка, это кольцо – твое. Я хотела принести его тебе. На него ты должна купить жертвенное животное, вина для дедушки, глазной мази[43] для себя и веток мастики[44], в которых ты уже давно вынуждена себе отказывать.
Парасхит с напряженным вниманием слушал слова внучки. Он снова поднял с молитвой правую руку, и Пентаур опять заметил, что его глаза, так же как и глаза его жены, увлажнились, и тяжелые горячие слезы потекли на мозолистую руку. Затем он вздохнул, подумав, что больная приняла какой-нибудь сон за действительность. Но на ее платье он заметил узелок.
Старик развязал его дрожащею рукою, и золотое кольцо покатилось по полу.
Бент-Анат подняла его, подала парасхиту и сказала:
– Я пришла к тебе в счастливую минуту. Ты снова приобрел сына, и твоя внучка будет жить.
– Да, она будет жить, – подтвердил лекарь, остававшийся до сих пор немым свидетелем этой сцены.
Парасхит на коленях приблизился к царевне и со слезами на глазах взмолился:
– Прости мне, как я тебе прощаю, и если благочестивое желание не становится проклятием на губах презираемого, то позволь благословить тебя.
– Благодарю тебя, – сказала Бент-Анат, между тем как он поднял руку для благословения.
Затем она обратилась к лекарю, приказала ему заботливо ухаживать за больною, наклонилась над нею, поцеловала ее в лоб, положила возле нее золотой браслет и кивнула Пентауру, который вышел вместе с ней из хижины.
VI
Лазутчик царя и молодая жена возницы Мены дожидались возвращения Бент-Анат.
Некоторое время они стояли молча рядом, затем прекрасная Неферт, подняв выражавший усталость взгляд, сказала:
– Как долго Бент-Анат остается у парасхита! Я совершенно измучена. Что нам делать?
– Ждать, – ответил Паакер.
Он отошел от молодой женщины, поднялся на одну из глыб, громоздящихся на дне ущелья, быстро окинул пристальным взглядом окрестность, вернулся к Неферт и сказал:
– Я нашел тенистое место, вон там.
Неферт бросила взгляд в указанном им направлении и покачала головою. Золотые украшения ее головного убора тихо зазвенели, и холодная дрожь пробежала по ней, несмотря на жгучий жар полудня.
– Сехмет[45] свирепствует на небе, – сказал Паакер. – Укройся в тени. В этот час многие заболевают.
– Я знаю это, – сказала Неферт, закрывая руками свою шею.
Затем она пошла к двум огромным каменным плитам, наклоненным друг к другу в виде двух сторон карточного домика, между которыми находилось указанное местечко шириной в несколько футов, защищенное от солнца.
Паакер шел впереди. Он задвинул в это убежище большой известковый камень, разостлал на нем свой головной платок и сказал:
40
Амон, Мут и Хонсу.
41
«Тогда парасхит эфиопским кадешем разрезает труп, насколько это предписывает закон, но затем он тотчас поспешно убегает, а родственники умершего преследуют его камнями и проклятиями, как бы желая свалить на него вину в смерти». Так писал об этом Диодор Сицилийский.
42
Начатое отцом Рамсеса строительство канала – Тенат, точнее Та-тенат, – изображение которого находится на северной внешней стене храма в Карнаке. Он имел почти то же направление, что и нынешний Суэцкий канал.
43
Сурьма, завезенная в Египет из Азии еще в очень древние времена и получившая там широкое распространение.
44
Мастичное дерево – вечнозеленый кустарник из рода фисташек; смола его отличается приятным запахом. Женщины часто жевали ее, чтобы придавать аромат дыханию. Также в Египте были распространены благовонные жевательные пилюли, рецепты их приведены в папирусе Эберса.
45
Богиня с головой львицы, над которой изображался солнечный диск со змеей. Эту богиню называли дочерью Ра и изображали в виде урея на диадеме ее отца, как символ смертоносного зноя полуденного неба. В жизни человека она воплощалась в пламенную и необузданную страсть, а в подземном царстве – в виде кошки или богини с головой львицы – причиняла ужасные ожоги мученикам. Ее дары – опьянение и страсть.