Страница 26 из 45
Ибрагим взял в руки автомат и продемонстрировал.
— Построен по схеме булл-пап. Тяжелый откатный ствол, что дает возможность вести огонь очередями по два патрона без отдачи. Эффективная дальность стрельбы пятьсот метров. При переключении на режим автоматического огня лягается как лошадь.
Ибрагим хлопнул по автомату рукой.
— Но тебе его не дадут, так что можешь расслабиться.
— А почему?
— А ни к чему он тебе. В штурмы мы тебя все равно не пустим, ты там нам только мешаться под ногами будешь. Твое дело — быть рядом со мной, слушать, что я говорю и выполнять в точности. Но чтобы тебе не было обидно, решили дать тебе вот это. — Ибрагим показал на следующее оружие на столе. — И ты при деле, и дополнительный снайпер будет, и никому не помешаешь. Мне полковник Карякин рассказывал, что ты из Баррета 140 на расстоянии километра двух человек уложил?
— Было такое.
— Ну, вот тогда, это — твое.
И Ибрагим протянул Максиму нечто массивное, вороненое, с огромным глушителем вместо ствола.
— А что это?
— Это — винтовка бесшумная крупнокалиберная. ВБК-155 «Вздох». Тебе понравится. Тоже на булл-папе, тоже с откатывающимся стволом, как и Баррет, как и «Шиза». Калибр как у Баррета — 12,7 миллиметра, но патрон принципиально другой. Прошибает кирпичную стену, боковую броню БМП, лобовую БМД. Небронированную технику типа машин всяких — прошивает навылет. При этом абсолютно бесшумная. Угол отклонения — 0,7. Прицельная дальность — один километр. Винтовка — новая, абсолютно секретная. При опасности захвата ты обязан вставить в патронник вот этот патрон с красными кольцами и нажать на спуск.
— Бабахнет?
— Нет. В патроне термитная смесь. Винтовка просто расплавится и сгорит в течение двух-трех минут. Коновалец не хотел тебе ее давать, но я настоял. Все же опыт у тебя есть. Две мишени как ни как.
— Вообще-то первого я убивать не собирался. Случайно попал.
— А. — Ибрагим растерянно потоптался, а потом махнул рукой, — Все равно бери.
Когда дошли до стандартного парашюта П-10, выяснилось, что Максим никогда в жизни с парашютом не прыгал. Ибрагим хлопнул себя по лбу и убежал, оставив Максима на полчаса одного. Потом Ибрагим вернулся, неся в руках кучу каких-то ремней и заявил, что прыгать они будут в спарке, а потому у Максима при прыжке будет только одна обязанность — не дрыгать ногами и руками. Тут Максим заявил, что боится высоты, надеясь, что Ибрагим опять хлопнет себя по лбу, куда-нибудь сбегает и десантирование отменят, а устроят доставку, например, поездом, ну, или на худой конец — вертолетом. Не тут-то было. Ибрагим ободряюще похлопал Максима по плечу и сказал, что в первый раз все бояться, а если Максим будет дергаться, то он ему вколет лекарство. Если потребуется — прямо в воздухе.
— Буду блевать, — честно предупредил Максим.
— Да, блюй на здоровье. Только головой не верти.
— Знаешь, — задумчиво сказал Максим, — есть у меня подозрение, что это такое элемент моего квеста.
— В смысле?
— В смысле, что вот, к примеру, в русских сказках герою полагается износить семь пар железных сапог, истереть семь железных посохов и сгрызть сколько-то, я уже не помню, железных хлебов. А у меня так получается, что я постоянно блюю. Ну, просто постоянно. Наверное, в этом и есть смысл — я должен очень много наблевать.
Ибрагим задумался, поулыбался.
— Вообще-то ты в чем-то прав. Я первые два курса учебы постоянно блевал. То от усталости, то под дых кто заедет, то жрать всякую дрянь заставляли. Ты вот пробовал когда-нибудь живую лягушку сожрать? У нас такой зачет был.
Максим стиснул зубы и промолчал. Его уже мутило.
В день перед вылетом Максим в последний раз навестил каптенармуса, который выдал индивидуальный медальон с чипом и выгравированным именем, спросил о вероисповедании Максима, получив ответ, навесил на цепочку с медальоном православный крестик и сообщил, что на исповедь обращаться к капеллану службы поддержки майору Льву Исааковичу Брайнбергу, комната 7-б.
«Хрена вам, а не исповедь, тем более майору, тем более Брайнбергу» подумал Максим, вежливо поблагодарил и вышел.
В его комнате уже ждал Иван Александрович со стопкой листов исписанных от руки — зрелище в середине двадцать первого века не очень привычное.
— Начальство велело картриджи экономить. — увидев изумленный взгляд Максима, пояснил он.
«Интересно, что экономили чиновники, когда в ходу были гусиные перья? Гусей?» подумал Максим, а вслух сказал:
— Есть какие-то новости?
— Есть. — ответил Иван Александрович, и по его голосу Максим понял, что сейчас ему будет очень плохо.
— Какие? — сиплым голосом спросил он и закашлялся.
— Семью вашу мы по-прежнему найти не можем. Но пришли сведенья о вашем деде. Он обнаружен мертвым в своем доме в Подмосковье. Согласно протоколу участкового, он был убит двумя выстрелами в грудь предположительно из девятимиллиметрового пистолета. Вскрытие провести не удалось в связи с активностью местных банд мародеров. Его похоронили прямо во дворе.
«Во дворе. Могилы во дворе».
— Скажите, в его доме были детские игрушки?
— На видеопротоколе был виден очень дорогой детский музыкальный центр. Он был только что куплен и еще не распакован. Участковый сразу заметил его потому, что сам хотел купить такой же дочери, но не хватало денег. Очевидно, ваш дед очень любил свою правнучку. К сожалению, другие комнаты с видеокамерой не осматривались — началась перестрелка с бандой, в которой участковый был убит.
— Понятно. Спасибо.
— Ни, о вашей жене, ни о дочери, ни о родителях нет никаких вестей. Возможно, что они выехали куда-то все вместе, организованно.
— Возможно. Спасибо.
На Максима сразу навалилась усталость, и он присел на тумбу в коридоре. Иван Александрович грузно, по-медвежьему ступая, подошел, присел на корточки.
— Ты как, сынок?
— Нормально, спасибо.
— Что ты все заладил «спасибо» и «спасибо»? Может, помянем?
В руках Ивана Александровича оказалась симпатичная серебристая фляжечка с крохотной аккуратно гравированной стопочкой. Из Максима же как будто вытащили хребет. До этого момента он, не смотря на то, что убивал, видел множество трупов, его самого пытались убить, все еще считал смерть некой абстракцией, вещью, которая может приключиться скорее с ним, но никак не может коснуться дорогих ему людей. Ведь умри Максим, это было бы печально, но более или менее справедливо и возможно. Но как может быть, чтобы умирали, были убиты люди гораздо лучше, честнее, благороднее, чем он сам? Такие люди, которых Бог должен бы держать как на ладони? Просто запить смерть деда водкой, коньяком или что бы там ни было в этой фляжке, Максим не мог — не получалось.
— Нет. Спасибо.
Максим встал и, не попрощавшись, вышел.
Идти особо было некуда, до вылета оставалось еще пять часов, и Максим решил прогуляться в гостиничном парке. В парке быстро темнело. Максим сразу свернул с большой аллеи на маленькую, с нее на тропинку и скоро оказался возле разрушенной беседки. Когда-то, когда у беседки была крыша, она была похожа на грибок, под которым кругом стояли маленькие скамеечки. Крыша рухнула на бок и теперь, если смотреть со стороны крыши, конструкция напоминала щит и торчащий из-за него меч, а если посмотреть с обратной стороны, то центральный столб с поперечной балкой были похожи на огромный деревянный крест.
Максим взял одну скамеечку, оттащил ее немного в сторону, сел и стал смотреть на крест. Если смотреть вот так — сидя, то крест своим черным силуэтом как раз перечеркивал восходящую луну. Красиво.
— Красиво. Завхоз уже сколько времени покушается починить — я не даю.
Подошедший мужчина был полон, имел черную кудрявую бороду, густой бархатный голос и ярко выраженный еврейский нос.
— Лев Исаакович Брайнберг.
Мужчина протянул руку. Неопределенно так подал — можно было, и пожать и поцеловать. Выверено подал. Максим подумал и пожал.