Страница 8 из 12
В этой интересной статье рассматриваются самые важные темы романа «Великий князь Константин […]»: восстание декабристов, влияние декабристов, в частности, П. И. Пестеля, на освободительное движение в Польше, варшавское восстание и его кровавое подавление.
Феликс Пиа подчеркивает, что автор романа, активный участник польских событий, глубоко ненавидит царское самодержавие, но с симпатией и сочувствием относится к русскому народу, вместе с которым народы России свергнут царизм: «[…] Несмотря на трагизм событий, описанных в этом польском историческом романе, вы не найдете там ни одной жалобы, ни одного проклятия против русского народа. Все призывы к мести направлены против общего тирана. Автор книги даже уверяет нас в том, что скоро наступят лучшие времена, когда народы Севера вместе сбросят с своих плеч колосса, который их угнетает […]».
Феликс Пиа останавливается на истории возникновения тайных обществ в России. Особое внимание уделяет он Павлу Ивановичу Пестелю, талантливому организатору и руководителю Южного общества декабристов. Арестованный в результате предательства Майбороды, Пестель не смог участвовать в восстании, и в этом, говорит Пиа, автор романа видит одну из причин крушения восстания декабристов.
Говоря о том, что декабристы отнюдь не принадлежали к «простонародью, голодранцам, как пренебрежительно выражается аристократия», Феликс Пиа подчеркивает их бескорыстие: «Нет, нет! Пестель, этот мученик свободы Севера, совсем не был честолюбив. Ибо еще тогда, когда он был уверен в победе, он доверительно писал одному другу: «Что касается меня, то после того, как завершится это великое дело, я уединюсь в киевский монастырь, где буду жить анахоретом, и тогда настанет черед веры».
«Какое великодушие! какая пылкая и вместе с тем чувствительная душа […]», – восклицает автор статьи.
Вот та «замечательная черта молодого казака» (молодого русского военного), которую Стендаль упоминает в записке к Вяземскому!
Бескорыстие – одно из тех редких качеств, которые, как неоднократно подчеркивал в своем творчестве Стендаль, он не находил ни в салонах тщеславной парижской знати, ни на арене политической жизни эпохи Реставрации и Июльской монархии. Поэтому эта черта так поразила его в облике русского декабриста[91].
В той же статье газеты «le Temps» находим мы и вторую тему записки Стендаля к Вяземскому.
Говоря о тайных обществах в России, Феликс Пиа противопоставляет общество Пестеля обществу «Русских рыцарей», основанному Михаилом Орловым и графом Мамоновым. «Русские рыцари» отнюдь не собирались защищать интересы народа. Это общество было «враждебно […] как царю, так и народу», – пишет Феликс Пиа. Что же касается Пестеля и его соратников, то французский публицист отмечает демократический характер их планов: после свержения самодержавия создать временное правительство, учредить двухпалатную систему народного представительства и т. д.
Именно в связи с этим, по моему убеждению, Стендаль восклицает в своей записке: «Какая [эта была бы] держава, если бы буржуазия пошла навстречу крестьянству!»
Надо думать, что записка Стендаля к Вяземскому явилась следствием большого разговора, состоявшегося между ними. Она несомненно могла служить также поводом для новой беседы на эти темы. Стендаль очень интересовался Россией, страной, в которой он побывал во время наполеоновского похода. Вопрос о декабристах занимал его не раз, как и польские события 1830–1831 годов.
Кстати, в конце 1835 года Стендаль возвращается к этим событиям в своем автобиографическом сочинении «Жизнь Анри Брюлара», над которым он тогда работал. С глубокой иронией вспоминает он здесь слова французского министра иностранных дел Себастьяни: «В Варшаве царит порядок». (Они были произнесены министром в палате депутатов после кровавого подавления варшавского восстания.) Эти слова упомянуты Стендалем по ассоциации с его «благонамеренными» родными, которых очень раздражало «все то, что нарушало порядок», и которые не хотели, чтобы юный Анри видел «доказательства гнева или силы народа»[92]. Те же слова министра Себастьяни приведены и в статье Феликса Пиа.
Каково было отношение русского собеседника Стендаля к польским событиям?
Вяземский сурово осуждал тех своих друзей, которые поддались лжепатриотическому угару, в частности, В. А. Жуковского. В «Записной книжке» Вяземского звучат полные негодования слова: «[…] Не совестно ли «Певцу в стане русских воинов» и «Певцу на Кремле» сравнивать нынешние события с Бородиным? […]. Как мы ни радуйся, а все похожи мы на дворню, которая в лакейской поет и поздравляет барина с имянинами, с пожалованием чина и проч. Одни песни 12-го года могли быть несколько на другой лад, и потому Жуковскому стыдно запеть иначе»[93].
Вяземский воспринимал жестокое подавление польского восстания совсем по-иному, чем В. А. Жуковский, который выражал свой восторг по поводу этой «победы». Он глубоко сочувствовал национально-освободительной борьбе польского народа и высказывался за предоставление Польше независимости. «[…] Вот и последнее действие кровавой драмы», – писал Вяземский в связи с разгромом варшавского восстания. «Что будет после? Верно, ничего хорошего, потому что ничему хорошему быть не может»[94].
Не случайно Вяземский находил во время своей службы в Варшаве общий язык с польскими патриотами, а позже – с польскими изгнанниками в России, к которым он проявлял большое внимание. Чувства искренней дружбы связывали его с представителями польской литературы, в частности, с Мицкевичем.
Взгляды Вяземского, безусловно, отразились в его беседах со Стендалем и нашли живой отклик у французского писателя. Доказательством служит записка Стендаля к русскому поэту.
Вернемся к статье Феликса Пиа.
Откуда французскому публицисту были известны слова Пестеля о том, что после завершения великого дела он уединится в киевский монастырь? Ян Чиньский рассказывает в своем романе о мечтах «несравненного Пестеля», но эти слова он не приводит. Между тем, они действительно были произнесены замечательным декабристом, как об этом свидетельствует его ближайший соратник Николай Иванович Лорер в своих «Записках декабриста»[95].
В этих записках обрисованы облик Пестеля, внешне похожего на Наполеона, сложная натура этого чрезвычайно образованного полковника, который обладал «громадной памятью», «мастерски говорил и всегда умел убеждать»[96]. П. И.
Пестель много лет посвятил созданию «Русской правды» – конституции для России. Ведя скромный образ жизни, единственной роскошью которой было множество книг на разных языках, Пестель не был лишен честолюбия. Но он не раз заверял своих собеседников, как рассказывает Н. И. Лорер, что как только русский народ примет разработанную им конституцию, он удалится «в киевский какой-нибудь монастырь» и будет «доживать свой век монахом».
Воспоминания Н. И. Лорера служили важным источником для биографов П. И. Пестеля. Но они были написаны в 60-х годах XIX века. Откуда же в 30-х годах, когда соратники Пестеля находились в Сибири под строжайшим надзором, во Франции могли стать известными заверения Пестеля, свидетельствовавшие о его бескорыстии? Каким образом мог Феликс Пиа уже в 1834 году знать слова Пестеля, произнесенные «доверительно», как писал французский публицист?
В послесловии к роману «Великий князь Константин […]» внимание читателей обращается на два источника, которые освещают описанные в этой книге события: французская газета «le Moniteur» за 1826 год и брошюра Ю. Заливского о польском восстании. На эти же источники ссылается и Феликс Пиа в своей статье.
Просмотр упомянутой газеты, являющейся официальным изданием, раскрывает перед нами поразительную картину: уже в 1826 году французские читатели могли узнать подробности о тайных обществах в России («Орден русских рыцарей», «Союз спасения», «Союз благоденствия», Северное и Южное общества декабристов); о целях этих обществ, их главных деятелях; о проектах конституции, разработанных ими и т. д.
91
Известный декабрист М. И. Муравьев-Апостол писал: «Мы были дети 1812 года. Принести в жертву все, даже самую жизнь ради любви к отечеству было сердечным побуждением. Наши чувства были чужды эгоизма»[427].
92
Стендаль. Собрание сочинений. Т. 13, с. 45.
93
Вяземский П. А. Записные книжки, с. 212.
94
Там же.
95
Лорер Н. И. Записки декабриста. Иркутск, 1984, с. 70.
96
А. С. Пушкин записал в свой дневник (9 апреля 1821 года): «Утро провел я с Пестелем; умный человек во всем смысле этого слова. […]. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю…»[428].