Страница 15 из 32
Тут «дурно действовала система смешения между собой выпусков, откуда при общей грубости нравов того времени происходили общие драки, злоупотребления силой и т. п. Этому способствовало здание Корпуса того времени, темные коридоры, переходы и закоулки, затруднявшие наблюдение и способствовавшие укрывательству». Однако, уверяет В. К. Пилкин, «обычай требования услуг со стороны младших» хотя иногда и появлялся в Морском корпусе, но не привился главным образом потому, что офицеры всеми силами противодействовали этому[148]. «К счастию, – замечает А. С. Горковенко, – с переходом в гардемаринскую роту нравы смягчались и облагораживались и молодые люди, готовившиеся в офицеры, уже не походили на старикашек кадетских рот»[149].
Имели место «показные суматохи» в ожидании почетных посетителей, их развращающее действие на воспитанников[150].
После Крымской войны многое менялось и в Морском корпусе. К. М. Станюкович отмечает, что многое из негативного исчезало на его глазах: француз Лефоша «был едва ли не единственным» и через год был удален; «старикашка» «представлял собой любопытный, уже вымирающий в то время, тип закоренелого “битка” – кадета пятидесятых годов, последнего по классу»; ротный-взяточник, «впрочем, был недолго» – отправили в отставку; порка «прекратилась еще при мне в старших ротах, а в младших практиковалась далеко не с прежней расточительностью и не иначе, как с разрешения директора»[151]; вышел в отставку батальонный командир, «перепоровший на своем веку несколько поколений кадет с бессердечием и жестокостью грубого и озверелого человека», – его заменил «необыкновенно добрый, любимый воспитанниками»; издано общее распоряжение по корпусу «обращаться к воспитанникам старших классов с местоимением “вы”»[152]; старшие гардемарины «в значительном большинстве добровольно отказались от прав гегемонии и таким образом притеснения [младших] значительно смягчились»[153].
М. К. связывает эти перемены с приходом в Корпус новых наставников и преподавателей: «Это – резко обозначившийся перелом, в корень изменивший условия нашей жизни и существования. Это были наставники, совершенно иначе воспитанные, образованные и проникнутые великим гуманитарным учением Белинского, Грановского и профессорского кружка Московского университета 30-х и 40-х годов». К 1858 г. таких в Корпусе было «уже не мало; они своим влиянием и совершенно иным отношением к кадетам воздействовали умиротворяющим образом и с каждым годом влияние их росло». Особенно выделялись И. П. Алымов, П. П. Вальронд, Н. Н. Зыбин, А. Н. Макаров, Ф. Д. Изыльметьев, Ф. К. Кульстрем, А. И. Харзеев «и многие другие. <…> Это были какие-то особенные люди, они парили и возвышались над всем остальным ничтожеством, которое само собою провалилось, так как ему не было места среди людей нового порядка»[154].
Порка сохранялась долго. «Когда я в 1892 году поступил в Корпус, то еще существовала порка розгами, но с согласия родителей, которое родители давали всегда. Порка была исключительно редким наказанием. Кадета, подлежащего порке розгами по решению учебно-воспитательного совета, приводили в баню. Туда же приводили всех кадет плохого поведения из всех рот и выстраивали во фронт перед скамейкой, на которую клали раздетого наказуемого. Его держали два горниста, а барабанщики драли. Ротный считал удары. За все мое пребывание в корпусе я помню только три случая наказания розгами, которое вскоре было отменено. Основными наказаниями были следующие: кадета ставили к столу дежурного офицера по стойке “смирно” на два часа, лишали отпуска в субботу и воскресенье, сажали в обыкновенный карцер до 8 суток с посещением уроков и занятий или строгий на хлебе и воде. Самым тяжелым наказанием было лишение погон. Погоны срывались, и наказанный ходил в строю на левом фланге. Он лишался на время воинского звания. После одобрительного отзыва погоны и воинское звание возвращались»[155].
Стали хорошо кормить: на завтрак – кружка чая и свежая булка («вкусная, горячая»); в 11 – два тонких ломтя черного хлеба; обед из трех блюд: суп, щи с кашей или горох, жареная говядина или котлета, слоеный пирог (с мясом, капустой и вареньем) по праздникам прибавлялось четвертое блюдо, черный хлеб и превосходный квас; на ужин – суп и макароны или каша. «Кормили нас в Морском корпусе вообще недурно», – пишет К. М. Станюкович[156].
Отличившихся «нравственно и успехами в науках» поощряли не только яблоками: заносили их имена на «красные доски», покупали билеты в театр, назначали на суда, идущие в заграничное плавание, производили в фельдфебели, унтер-офицеры и ефрейторы, увольняли в отпуск с бо́льшими льготами сравнительно с другими, нанимая для них ложи в театрах, трижды в год – январе, мае и сентябре – раздавали книги по военно-морской тематике, дважды в год составлялись особые выписки со всеми баллами за учебное полугодие, при этом хорошие выдавались на руки, «дурные» отсылались родственникам[157].
Кое-что, к сожалению, ухудшалось. Из воспоминаний К. М. Станюковича можно заключить, что на воспитанниках Корпуса стало сказываться имущественное неравенство их родителей. «Большинство кадет нанимало дневальных, которые чистили платье, сапоги и наводили блеск на медные пуговицы курток и мундиров и содержали в порядке амуницию. Меньшинство все это делали сами». С окончанием второго урока в 11 часов воспитанники получали по два ломтя черного хлеба. «Счастливцы, имевшие деньги или пользовавшиеся кредитом в мелочной лавочке, обыкновенно в это время уписывали за обе щеки булку или пеклеванник с сыром, колбасой или вареньем, заблаговременно заказанные дневальному. <…> В понедельник и вообще послепраздничные дни завтраки были и обильнее, и роскошнее, и кадеты “кантовали” на широкую ногу, уничтожая принесенные из дома яства»[158]. Затем это стало обычным. «Тетя Соня часто приезжала в корпус в приемные дни и всегда привозила много всяких лакомств, чуть не на всю роту»[159]. Совсем еще недавно «между кадетами не допускалось оскорблять равенство открытым пользованием такими вещами, какие менее достаточные не могли иметь. Запрещалось носить свое платье и белье; запрещалось есть в роте что бы то ни было кроме казенной пищи». И это имело, конечно, глубокий смысл[160].
Годы учебы Петра Дурново в Морском кадетском корпусе приходятся на директорство А. К. Давыдова и контр-адмирала С. С. Нахимова.
При назначении А. К. Давыдова были приняты во внимание его продолжительная педагогическая деятельность и образцовое состояние Штурманского полуэкипажа (позднее – Кронштадтское штурманское училище), которым он управлял более 16-ти лет. Однако в Морском корпусе он успел немного: учредил воспитательный комитет из корпусных офицеров и преподавателей и с его помощью существенно улучшил воспитательную часть, упразднил годовые экзамены, и испытания производились в течение года своими преподавателями во время своих занятий под общим наблюдением инспектора классов (против экзаменов выступал Н. И. Пирогов: они занимали 1,5–2 месяца), ввел преподавание ситуационного черчения, заменил в приготовительном классе преподавание истории уроками русского и иностранных языков, стали составляться и издаваться методические руководства, физический кабинет пополнен новыми приборами, заказаны были модели частей пароходного механизма, в музее появились новые модели судов, составлены каталоги в корпусной библиотеке, приняты меры к устранению тесноты жилых и классных помещений[161].
148
Пилкин В. К. Указ. соч. С. 14. Это утверждает и Д. И. Завалишин (Указ. соч. С. 629).
149
Горковенко А. С. Указ. соч. С. 61. Это подтверждает и А. С. Зеленой: «В гардемаринской роте <…> не было в тесном смысле ни “старикашек”, ни “рябчиков”, но “старикашками” можно было назвать всех старших гардемарин, а “рябчиками” всех младших, потому что младшим от старших житья не было <…>. С нашего выпуска это положение несколько изменилось; мы своих младших гардемарин уже не притесняли» (Указ. соч. С. 611).
150
Станюкович К. М. Указ. соч. С. 278.
151
Это подтверждает исследователь: «Если кто-либо из воспитанников нарушал дисциплину, то “наказания делались соразмерно проступкам”. Это был выговор, неувольнение к родственникам в праздничные дни, арест при ротном дежурстве, арест при главном дежурстве, телесные наказания (“употреблявшиеся только в виде посрамления, но отнюдь не в виде кары”). В 1857 г. число “наказанных телесно” составило 6,8 % от всего контингента воспитанников» (Смирнов Валентин. Указ соч.). Это, примерно, человек 40.
152
По воспоминаниям А. П. Боголюбова видно, что «вы» по отношению к старшим гардемаринам было нормой уже тогда: «Скотина Юхарин перед экзаменом злобно сказал мне: “Ну, я думаю, что вы угодите в матросы”»; «Ну, будете вы в арестантах, вспомяните мое слово», – говорил ему и А. И. Зеленой (Боголюбов А. П. Указ. соч. С. 13).
Юхарин Яков Матвеевич (1802–1865) окончил МКК 1-м в выпуске (1820). Плавал в Балтийском и Белом морях. Лейтенантом определен в МКК (1827). «Фигура [его] вообще не гармонировала с строем юных воинов; физиономия же, как всегда, заявляла о лишнем стакане вина и о бессонной ночи». Кадеты его не любили (Пещуров М. Указ. соч. С. 17, 18). В дальнейшем: капитан-лейтенант (1835), капитан II ранга (1844, за отличие), капитан I ранга (1846), контр-адмирал (1855), вице-адмирал (1864); командовал отрядом фрегатов (1844), бомбардирским судном «Перун» (1846), командир 2-го учебного морского экипажа и заведующий Николаевским флотским училищем (1847), командир школы флотских юнкеров (1852), командир отряда судов, защищавших Николаев (1854), и морским батальоном из рекрутов запасных рот (1855).
153
Станюкович К. М. Указ. соч. С. 245, 248, 253–255, 265, 276.
«Лефоша» – это, по-видимому, Жан Мари Лявсор, из иностранцев, не принявших российское подданство, католик, холостяк, в 1856 г. ему было 47 лет. «В казенном заведении не обучался. Подвергался испытанию в Московской Губернской Гимназии на право обучать в частных домах чтению и письму на французском языке и выдержал оное удовлетворительно, в чем и снабжен свидетельством» (1840). В феврале 1854 г. принят в МКК «по обязательству». В декабре 1855 г. «вследствие предложения г. Попечителя С.-Петербургского учебного округа допущен был в Экзаменационном комитете Императорского С.-Петербургского университета к специальному испытанию на звание учителя французского языка и литературы в гимназиях и выдержал оное удовлетворительно, почему Экзаменационным комитетом удостоен сего звания, в чем и снабжен свидетельством». Высочайшим приказом по Гражданскому ведомству от 12 января 1856 г. определен младшим учителем 5-й Петербургской гимназии, а 2 апреля 1856 г. переведен в МКК учителем французского языка (РГАВМФ. Ф. 432. Оп. 1. Д. 3935. Л. 712–714).
154
М. К. Указ. соч. С. 104–105.
155
Евдокимов С. В. Воспоминания контр-адмирала // Военно-исторический журнал. 2006. № 3. С. 67.
156
Станюкович К. М. Указ. соч. С. 277–282.
157
Отчет по Морскому кадетскому корпусу <…> за 1860 г. С. 3; Смирнов Валентин. Указ. соч.
158
Станюкович К. М. Указ. соч. С. 276–277.
159
Евдокимов С. В. Указ. соч. С. 66.
160
Завалишин Дмитрий. Указ. соч. С. 648. Об этом же В. К. Пилкин (Указ. соч. С. 12).
161
Обзор преобразований Морского кадетского корпуса с 1852 года. С приложением списка выпускных воспитанников. 1753–1898 гг. СПб., 1897. С. 17–18.