Пять лет спустя или вторая любовь д'Артаньяна

Глава 8

Кардинал Ришелье, всесильный председатель Королевского суда и первый министр Франции, сидел в промозглом кабинете недостроенного дворца у горящего камина в полном одиночестве. Видеть никого не хотелось, а без вызова к нему никто не решался заходить, кроме старинного друга, умнейшего человека, советника и духовника монаха отца Жозефа,[8] заслужившего прозвище "серого кардинала". Кроме отца Жозефа, право появляться незваными в кабинете имели только кошки. Вот и сейчас они расселись у камина, спасаясь от холода и сырости, а черный, как смоль, зеленоглазый кот Агат нахально вспрыгнул на колени кардиналу и громко подхалимски замурлыкал, подтверждая тем самым свое право сидеть отдельно от своих собратьев на почетном месте.

Вчера в беседе с королем Ришелье в очередной раз все поставил на карту. Поставил и выиграл! Маршал д'Эстре наверняка уже приехал в Компьен, чтобы забрать у матери-королевы ее переписку. Мой Бог, до чего же эта женщина любит переписываться — и с сыном Гастоном, и с невесткой, королевой Анной Австрийской, и с дочерью, королевой Испании Изабеллой, и с племянником, герцогом Флорентийским, и даже с папой Римским. Он знал об этой ее страсти давно, еще с тех пор, когда был ее духовником. И еще он был уверен, что даже самая осторожная, предусмотрительная женщина никогда не уничтожает всех писем. Дамы обожают хранить эти свидетельства дружбы, любви, измены и, Бог знает, чего еще. Но надо признаться, мысль заполучить письма подсказало ему донесение графа де Рошфора, где он пересказывал свою болтовню с фрейлиной королевы де Фаржи. Именно она рассказала, что Анна ненавидит свою так называемую закадычную подругу юности герцогиню ди Лима. Как истая женщина, Анна сразу догадалась, зачем приехала в Париж красавица-испанка. А вот ему, кардиналу, пришлось некоторое время разгадывать этот дамский ребус…

Какой же невероятной уверенностью в своей всепобеждающей красоте надо обладать, чтобы приехать в Париж с целью соблазнить Людовика!

А цель?

Тайны внешней политики?

Но его испанский коллега слишком хорошо знает, возможно, и на собственном опыте, что короли редко бывают посвящены в сокровенные замысли своих первых министров.

Рассорить?

Но кардинал достаточно полно был осведомлен о сложном положении Испании, чтобы понимать: сегодня западной соседке не выгодна война. Однако, прямо противоположная цель — попытаться альковным способом смягчить сердце Людовика по отношении к Испании — вполне в духе Оливареса. Именно его кузина, герцогиня ди Лима с ее дряхлым мужем подходит для подобной роли. Если так, то их цели совпадали. Но это вовсе не означает, что он может позволить прекрасной испанке поступать здесь, в Париже, как ей вздумается. Тут его территория! И если ему все-таки удастся перехватить любое компрометирующее письмо ди Лима, ее можно будет выслать из страны… Он не сомневался, что король не станет оказывать ей покровительство. Впрочем, от Людовика всего можно ожидать. Тем более, что герцогиня, отдадим ей справедливость, красотой не уступая королеве, внутренним огнем и обаянием превосходит ее настолько, что и он сам, глядя на нее, порой ловил себя на грешных мыслях. Дай Бог, маршал привезет из Компьена именно те письма, которые дадут ему возможность успешно продолжить начатую интригу…

Господи, прости за невольное упоминание имени твоего, — мысленно перекрестился кардинал.

Пока в остальном все складывается успешно.

Уже в первый год самостоятельного царствования Людовика XIII его удалось убедить в правильности политики его, Ришелье, а не преданного клеврета королевы-матери канцлера де Марсильяка. Каких колоссальных усилий стоило кардиналу повести за собой Королевский совет, это стадо баранов, озабоченных лишь соображениями личной выгоды и надеждами на будущие привилегии. Сколько красноречия он потратил, убеждая Людовика следовать политике его великого отца короля Генриха IV: противостоять испанским и австрийским Габсбургам в любой точке Европы любыми способами, не давать им сомкнуть железные объятия вокруг Франции, особенно на территории Италии, разорванной на лоскутные государства и княжества! Короля он убедил, а вот его мать, давнюю противницу Генриха, сломать не сумел…[9] Некоторые сомнения у кардинала вызывала лишь кандидатура маршала д'Эстре: старый вояка получил свой маршальский жезл на поле боя, был смел, прям и, что греха таить, не блистал умом, во всяком случае, не был изощрен в дворцовых интригах. Предстоящая же ему сейчас миссия требовала, в первую очередь, хитрости, изворотливости и умения обходить острые углы. Но маршала выбрал король, и с этим ничего нельзя было поделать…

Мысли кардинала вновь вернулись к Марии Медичи. С той поры, как она стала регентом при малолетнем короле, в ней, неожиданно для Ришелье, проявились новые для него малоприятные черты характера: упрямство, несговорчивость, нетерпимость к чужому мнению. Их беседы неизменно стали перерастать в дискуссии, жестокие споры и вечное противостояние.

Постепенно, втянутая в борьбу с Ришелье, королева-мать стала его заклятым врагом. Когда Людовик лежал больным и, по мнению врачей, был недалек от последнего порога, две королевы, старая и молодая, две курицы, неспособные видеть дальше своего носа и думающие лишь о том, как сохранить свое положение и свою власть, вырвали у больного короля обещание отправить его, кардинала, в отставку. К счастью, выздоровев, король одумался. Он был вовсе не так глуп, как рисовали его политические противники, и отлично понимал, что сила Франции в национальном, а не религиозном единстве. И паписты-католики, и гугеноты-протестанты прежде всего оставались французами. Это приобрело особый вес, когда в Европе заполыхала война. (Впоследствии она будет названа Тридцатилетней, поскольку длилась тридцать лет, с 1618 по 1648 г.г.). Она началась, как религиозная. Немецкие католические князья схватились с немецкими протестантскими князьями. Католических князей поддерживали испанские и их дальние родственники австрийские Габсбурги, а также Польша. За протестантов были Англия, Швеция, Дания, и главным образом, Нидерланды, уже целый век сражающиеся с Испанией за свою независимость. Даже далекая и загадочная греко-католическая Московия, обеспокоенная нарастанием военного могущества своего вечного соперника и противника Польши, втянулась в борьбу против Габсбургов. Идеи кардинала нашли понимание у московского патриарха Филарета, поскольку союз Польши с габсбургской Австрией представлял для Москвы реальную угрозу. Таким образом, кардинала беспокоила Австрия, а патриарха Филарета — Польша. Именно это обстоятельство и явилось поводом для возникновения их негласного союза.

Пока Франции, благодаря ему, Ришелье, удавалось сохранять нейтралитет. Она находилась в выгодном положении, ибо среди французов были и католики, и протестанты, что давало ей возможность в любой момент присоединиться к одной из воюющих сторон, бросив на весы всю свою немалую мощь. Все понимали, что тот лагерь, к которому примкнет Франция, безусловно выиграет.

Ох, как ненавидели Ришелье католики за то, что он выжидает. И не меньше ненавидели его гугеноты за то же самое. Венчала эту ненависть Мария Медичи. К ненависти женщины, покинутой своим духовником, к тому же всем обязанным ей, в том числе и членством в Королевском совете, прибавилась еще и ненависть правоверной католички, коей, как истая итальянка, была королева-мать.

Война шла, Европа нищала, а Франция богатела, торгуя с обеими сторонами.

Ришелье начал строить флот, которого до той поры у Франции фактического не было, укреплять регулярные войска наемниками из других стран. Он взял Ла Рошель, цитадель гугенотов, но из Франции их не изгнал, не повторил роковую ошибку Испании, а заключил с ними соглашение. Тогда его обвинили в потворстве протестантам. Никто не хотел понять, что изгнание гугенотов ничего не дало бы Франции, кроме падения доходов государства, что гугеноты, трудолюбивые, самодостаточные и богобоязненные люди, были самой дойной коровой во французском налоговом стаде. Именно благодаря их налогам Франция строила могучий флот. Именно их деньги шли на укрепление армии — подумать только, почти миллион пистолей в год! А французская знать, всегда и всем недовольная, обвиняла его в том, что он ведет "дипломатию пистолей" и тратит без толку те деньги, которые могли бы пойти на пенсии и дотации губерниям, то есть губернаторам! Не патриоты, а кучка стяжателей!