Маяк

Я расколотил дверь и окна. Внутри царило полнейшее запустение, однако отыскались кое-какие инструменты, утварь, листы бумаги, дрова. Я решил обосноваться в мансарде, поскольку там разруха ощущается меньше всего, а из окна открывается прекрасный вид на холодные океанические волны. И на маяк.

Я вижу его, теперь гораздо отчётливее. Но, тем не менее, не могу понять, где находится та башня, что несёт на себе его огонь. Ведь там, дальше на север, только бескрайнее море да парочка островов - но это уже совершенно не укладывается ни в какую объективную картину. Видимо, маяк - действительно порождение моего больного рассудка; тем не менее, он привёл меня именно на мыс Гнева. Странно, очень странно.

В мансарде есть очаг, так что мне не будет холодно; из найденного внизу барахла я смастерил себе ложе, а также постарался заткнуть щели в стенах - ведь скоро станет совсем холодно, а мне совершенно не хочется замёрзнуть. С едой и водой будет туго, ведь как я уже упоминал, местность необитаема, и украсть ничего не получится. Однако я видел, что среди камней футах в ста от моего нового обиталища чернеются какие-то норы. Вполне возможно, это жилища кроликов, а значит, несколько силков обеспечат меня постоянным обедом и ужином. Воду можно собирать во время дождя, благо, какие-то посудины валяются по углам первого этажа, - либо можно попробовать разыскать родник. Не хватает только виски или табака - но чего нет, того нет, хотя, возможно, что-нибудь из этого и завалялось в этом доме.

Только я и пустынная природа вокруг. И ревущий раненным титаном океан - но разве Океан и не был титаном? И ты - пускай и далеко отсюда, но взлелеянная в моём сердце. Хотя, будь ты рядом со мной в этом доме, это было бы замечательно. Ты и я - и торжественное запустение вокруг. Ты бы играла на арфе - и гномы покидали бы свои подземные убежища, чтобы усладить слух твоей воистину неземной игрой; лёгкие сильфы прекратили бы свои бесконечные игрища, замерев от красоты извлекаемых тобою звуков; ундины поднялись бы со дна морского, позабыв о своих раздувшихся посиневших возлюбленных из числа каперов; и даже саламандры застыли бы в благоговейном изумлении перед твоей игрой. А я - я бы сидел в уголке и, улыбаясь, писал очередные зловещие истории, столь контрастные по сравнению с твоими сказочными музыкальными зарисовками.

Да. Пожалуй, стоит вернуться к писательству. Всё равно надо будет как-то убивать свободное время, и, быть может, я смогу сделать это с пользой, написав очередной роман. Или повесть. Или сборник рассказов.

Это письмо пока не могу отправить, сама понимаешь, до ближайшего почтового отделения очень далеко. Но, как только будет повод и возможность отправиться до населённого пункта, я всенепременно захвачу с собой письмо.

Жаль, что тебя сейчас нет рядом. Тебе бы очень понравилось здесь. Этот дом гораздо лучше той фешенебельной квартиры за океаном, в которой наверняка вы живёте с этим ублюдком Уиксли, да подотрутся его полотнами в клозете!

Ну да ладно. Целую. Скучаю.

Эв. - Бу.

1 октября 1920 г.

Дорогая, любимая Оливет!

Около месяца я здесь, на этом пустынном берегу своего одиночества. Никто не беспокоит меня, ни единой весточки из жестокого мира, который я оставил, не доходит до моего отшельнического удела. Какие-то острокрылые белые птицы кричат каждый день, паря над волнами бескрайнего океана; ночью же лишь разгневанный шум этих самых волн тревожит моё уединение. Порой я вижу вдали корабли, похожие на чёрные точки, которые ты поставила на страницах моего существования. Они проходят мимо, и совершенно не подозревают обо мне - не подозревают и о ещё одной точке, холодной и далёкой, что сияет далеко на севере. Благодаря которой я здесь - всё ещё здесь.

Я сумел довольно сносно обустроить свой быт. Пресной водой меня обеспечивает родник, бьющий неподалёку. В силки исправно попадают кролики, худые, но многочисленные - их мясо жестко, но это лучше, чем ничего. Можно было бы попробовать ловить рыбу - скорее всего, её здесь много, иначе птицы не устроили бы в скалах свои гнёзда. Но к воде не подступиться - берега мыса Гнева круты, сплошь испещрены трещинами, а внизу волны бьются об острые камни. Будь ты здесь, я бы не подпускал тебя близко к краю обрыва, не хватало бы ещё, чтоб ты свалилась вниз. Но ты не здесь, а далеко за океаном, на спокон веку прогнившем Западе, и надеюсь, у тебя всё в порядке - насколько может быть в обществе твоего избранника.

Небольшие проблемы возникают с дровами - я израсходовал те небогатые запасы, что нашёл в доме. Очаг приходится топить той древесиной, что порой можно обнаружить в окружающей дом пустоши, и самим домом, медленно и аккуратно разбираемым мною на доски.

Да, роясь однажды в грудах хлама на первом этаже, я обнаружил пару закрытых бутылок виски и упаковку сигар. Это неслыханная удача, и теперь мне есть, чем себя развлечь. Также я обнаружил покрытый толстым слоем пыли телефонный аппарат. Провода, который ведёт от него к цивилизации, я обнаружить поначалу не смог, но после увидел его уходящим в землю, неведомо, в какую сторону. Наверняка, он обеспечивает связь между этим домом на краю обрыва и каким-нибудь посёлком в десятке миль отсюда. Сняв трубку и услышав там тишину, я ничуть не удивился - возможно, где-то под землёй провод давно оборван, и связь с миром потеряна. Впрочем, мне она и не к чему.

Прости, что пишу так редко (хотя не думаю, что ты так уж сильно расстроена таким положением дел). Письма отправить неоткуда, да и в самом изложении на бумаге постепенно отпадает смысл. Здесь, в полном одиночестве, мне всё больше начинает казаться, что ты можешь слышать меня и так - если я буду говорить с тобой, как иные говорят с Богом. Ты и есть мой Бог - типичный Бог, оставивший свою паству, пускай она и состоит из одного-единственного человека. Но ночью, когда на севере вспыхивает маяк, слова моих обращений к тебе колеблют эфир, и мне кажется, что ты можешь их услышать. Призрачный огонёк маяка служит резонатором, проводником, антенной - и ты слышишь мой голос - во сне он звучит тихим ласковым шепотком, заставляющим, возможно, хоть ненадолго вспомнить обо мне. Мне кажется, сам я - антенна, и если бы вдруг я умер, то вся вселенная услышала бы то, что я хочу передать тебе. Наш мир и сотни иных - вздрогнули бы от громового раската моей последней любви.

Я просто хочу верить в это. Ты же помнишь, я отрицал всё то мистическое, во что истово верят иные. Отрицал, хотя писал об этом, как о вполне реальных вещах. Но здесь, в полном одиночестве, при свете моего шизофренического маяка, согреваемый неярким пламенем очага в мансарде и мыслями о тебе - я просто хочу верить. Что ты есть где-то там, и порой думаешь обо мне.

Я решил вновь начать писать, благо, бумаги в этом доживающем свой век доме хватает. Нет, теперь это не полная запредельного ужаса проза - а во многом автобиографичная драматическая повесть. Повесть о нас с тобой, Оли. О тех временах, когда мы были счастливы. Я не знаю, зачем пишу её - ведь теперь вряд ли я ещё когда-нибудь постучу в двери издательства, чтобы отдать кипу исписанных бумаг и получить после причитающийся гонорар. Сомневаюсь, что я вообще когда-нибудь выйду к людям. Этот дом станет вечным моим пристанищем, здесь я найду свой конец, и, возможно, дух мой будет завывать ночами, блуждая по пустоши вокруг - пока эти расплодившиеся повсюду, будто черви в гниющем мясе, оккультисты не приедут сюда, дабы изгнать меня в вечную тьму, чтобы я, наконец, обрёл забвение. Но сможет ли найти забвение моя душа, если так никогда больше и не увидит тебя - в этом или иных мирах?

Я становлюсь таким суеверным здесь. Видимо, моя болезнь продолжает прогрессировать, найдя в окружающем меня пространстве благодатную для себя почву. Как одно из свидетельств, подтверждающих мои догадки, могу привести свои сны. Если раньше они были относительно разнообразны по своему наполнению, пускай и заканчивались почти всегда одинаково, то теперь одно и то же видение преследует меня в каждом погружении в воды сна. Первобытная ночь, мы стоим на таком же скалистом берегу, как и этот, только за нашими спинами отсутствует дом. Внизу ревёт океан - полно, океан ли? Чёрная клокочущая бездна, смола в котлах преисподней, холодная, злая... С берега вдаль перекинут мост - хрупкий, стеклянный, либо хрустальный, шириной менее пары футов. Дальний его конец теряется в сизой мгле, но нетрудно угадать, куда он упирается - ведь там, далеко на севере, я вижу циклопическую чёрную башню, на вершине которой горит он - мой маяк. Только теперь его свет в разы ярче, он ослепляет словно тысячи солнц разом, разливая холодные лучи по всей плоскости неба-провала. А за башней угадывается чей-то расплывчатый силуэт, чернее бездны над и под нами, чернее башни маяка. Я пытаюсь удержать тебя, но ты отстраняешься и всходишь на мост. Я хочу крикнуть, хочу догнать тебя - но способен лишь наблюдать, подобно мраморному ангелу на одном из английских кладбищ, не в силах даже утереть струящиеся из глаз слёзы. Ты уходишь всё дальше, дальше, вот уже почти совсем не видно тебя - и мост рушится в бездну, рушится башня маяка, рушится всё мироздание. Напоследок гаснет бледно-голубой пульсар - и тьма самых глубоких колодцев вселенной укутывает всё вокруг. Я лечу, лечу куда-то вниз, и громогласный издевательский хохот Чёрного несётся мне вслед...