Маяк

Дорогая МОЯ Оливет!

Да. Именно МОЯ. К чёрту Уиксли, плевать, что вы, наверняка, женаты, и, наверняка, с детьми!

Наверное, я окончательно сошёл с ума - всюду, в каждой девушке, девочке, женщине - я вижу тебя и только тебя. Десятки Оливет проходят мимо меня каждый день, улыбаются мне, что-то шепча себе под нос. Я готов подбежать к каждой, обнять, поцеловать - но тогда миражи рухнут, я получу оплеуху, загремлю в каталажку, а затем, скорее всего, к сердобольному старому пердуну Бладу. А я не хочу этого, как не хочу и разрушать миражи, что воспалённое сознание выстраивает вокруг меня. К чёрту Блада и к чёрту всех! Ты и только ты - здесь, сейчас, всюду, сотни, тысячи тебя, всегда, отныне и навеки!

Позавчера я порядком подустал, признаюсь, от этих снов и этих миражей. Я допустил мысль - крамольную из крамольных! - что стоит отвлечься от постоянных мыслей о тебе, от созерцания фотографии, от пресловутого маяка. Я пошарил по подворотням и отыскал жрицу любви - молодую, какой была и ты на тот момент, пока ещё была моей. Пара шуршащих купюр, и она ведёт меня трущобами в свою комнату, повидавшую уже не одну сотню мужчин за недолгие трудовые годы этого юного создания. Я, глупец, думал, что предавшись страсти с дешёвой шлюхой, смогу позабыть о тебе, что отступят сны и видения, едва я переключусь с внутренних иллюзорных переживаний на вполне реальные телесные. Глупо! Как ни старалась юная прелестница, но моё тело не смогло выжать из себя и капли страсти, и после часовых попыток хоть что-то сделать со мной, я был изгнан - с позором и без возврата денег. Однако я не жалел ни капли - ни о деньгах, ни о любовной неудаче. Ни тело моё, ни разум мой ни жаждут никого, кроме тебя.

А Уиксли, видимо, сам дьявол. Чернявый, белозубый, кареглазый - сущий демон, инкуб, пленивший тебя своей проклятой силой и увёзший за океан, подальше от меня. Верь я в высшие силы, я бы сказал, что это кара мне за неведомые прегрешения, что я свершил в этой жизни - или в прошлых.

Ха, многие бы посоветовали мне не прессовать свои мозги, и, если проститутки не подходят для меня, попробовать влюбится. Глупо, глупо, как сырные дожди по пятницам! Ты слишком глубоко въелась в моё естество, словно гриб, покрывающий мицелием огромные территории. Ты в каждом моём члене, в каждом органе, в каждой клеточке моего истерзанного организма. Нейроны моего воспалённого мозга каждую миллисекунду передают твоё имя по своим волокнам. Ты растворена в моей крови, и если бы я истекал кровью, лишь вливание тебя в мои напряжённые вены смогло бы спасти меня от смерти. Морфий, опиум - ничто так не дурманит, как воспоминания о твоих глазах, в которых я так любил купаться. И свежесть чистейших лугов Тибета покажется мне смердящей вонью выгребной ямы, полной гниющих трупов, по сравнению с незабвенным запахом твоих карминных волос...

Оли, Оли, милая моя Оли... Как бы я хотел услышать твой голос в трубке телефона, пробежать глазами по строчкам, что оставила твоя тонкая рука. Как бы я хотел, чтобы ты никуда не уезжала. Навеки, навеки...

Доктор Блад беспокоит меня довольно часто. Звонит, норовит побеседовать, когда я на работе. Пару раз даже приходил ко мне домой. Но ему не взять меня, я не дамся так просто. Если я провёл пять лет в его гостеприимных стенах только потому, что ты оставила меня, и я впал в депрессивное забытьё, то теперь, узнай он о моих снах, видениях, и, самое главное, о неведомом маяке, у меня есть все шансы провести остаток дней на продавленной кушетке, глотая микстуры и заботу, совершенно мне не нужные.

Маяк... Он - символ моих чувств, неиссякаемой исступлённой любви. Я понял это недавно. Чем чаще я думаю о тебе, чем больше видений и снов - тем он ярче, тем сильнее его пульсация. Последнее время он мерцает подобно Сириусу, и я понимаю, что это что-нибудь да значит. Далеко с севера доносится до меня его удивительный манящий свет...

Далеко на севере... "Порывы северного ветра, несущие холод очередной зимы" - так, кажется, говорил Блад? Эскулап упоминал мыс Гнева, и почему-то считал, что я должен его помнить. Брызги, ветер... Я проверял по карте - это север Шотландии, там в берега бьётся Атлантический океан, бессмысленный и беспощадный в своём стихийном неистовстве. Север... Далеко на севере...

Кажется, я знаю, что нужно сделать.

Милая, прости за тот бред, что я пишу тебе в каждом письме. И ответь. Пожалуйста. Хотя бы одной строчкой.

Навеки твой,

Эверетт.

30 мая 1920 г.

Оли, солнце моё!

На этот раз буду краток, ибо условия не позволяют настрочить очередную безумную тираду.

Я в пути.

Прямо на север, на свет моего маяка. Ночью 21 апреля я собрал свой нехитрый скарб, воровато вышел из дома, после чего прокрался на Стивенсон-стрит. "Форд" Блада всё так же стоял у входа в его психиатрические казематы. Доктор был прав - я действительно вернулся. Нехитрые манипуляции с электроникой - и я мчусь прочь из опостылевшего Глазго, мчусь на север - и вижу там, вдали, свет маяка. Он всё сильнее, всё ярче с каждым днём - а значит, я всё делаю правильно.

Плевать, что угон автомобиля совершенно против закона. Плевать, что, возможно, меня будут преследовать - я уже сделал свой выбор. Ещё тогда, когда не обнаружил тебя в нашем доме.

Сейчас я остановился в каком-то посёлке, чтобы перекусить и подзаправиться, поэтому и пишу письмо - возможно, здесь есть, где его отправить. Не пиши мне ответа сейчас - хотя, сомневаюсь, что подобные идеи вообще могут прийти в твою голову. Когда я достигну своей конечной точки маршрута, я обязательно напишу тебе, указав нужный обратный адрес.

Угнанный мною "Форд" - мой корабль. Мой маяк - мой Polaris. Я - мореплаватель земной тверди, скользящий на ветрах любви, смешанной с безумием.

Целую в твои тонкие бледные губки,

Твой Э.

13 сентября 1920 г.

Дорогая, милая, родная моя Оливет!

Минуло лето, и вот я достиг конечной точки своего пути.

"Форд" доктора сгинул в безвестном болоте ещё в начале июня, поэтому мой дальнейший путь был долог и тернист. Я шёл пешком, порою некоторые промежутки пути проезжал на попутных экипажах; нередко приходилось плыть - на лодке и даже самому. Я спал в чужих сараях, сеновалах, порою под открытым небом или в корнях поваленных елей. Я питался тем, что удавалось украсть у фермеров, либо же подножным кормом, который удавалось добывать в лесу. Гнус терзал моё тело, дождь заливал мне глаза. Не исключено даже, что я подхватил какую-нибудь болезнь. Но путь мой был проложен маяком, а сердце грел твой образ. Потому я здесь, потому я жив.

Оказывается, пешком путешествовать лучше, чем в машине. Да, не так быстро - но нет совершенно никаких опасений, что собьёшься с установленного курса. Это был мой хадж, мой поиск Святого Грааля - и он завершился.

Я стою на крутом берегу. Океанические брызги, солёные и холодные, долетают до моего лица. Мыс Гнева. Доктор говорил, я должен его помнить. И, действительно, возникает такое чувство, что я тут уже был. Но при чём тут 1915 год? Никак не могу взять в толк.

Вокруг на многие мили ни души. Пустоши, холмы, ни единого деревца, ни единой фермы, ни единого домика. Только тот, что за моей спиной. Двухэтажный, с мансардой, старый, немного просевший. Дверь была опечатана, окна заколочены - видно, что он заброшен уже несколько лет, и, судя по окружающей меня земле, с момента закрытия дома здесь никто не бывал. Да и кому могло бы понадобиться жить тут, на открытой всем ветрам площадке, где совершенно нечем заняться, кроме как предаваться какому-нибудь монотонному ремеслу - или угрюмому отшельничеству. Пожалуй, я займусь последним. Здесь меня вряд ли кто-то найдёт. Разве что Блад... но не обязательно, совсем не обязательно.