Страница 5 из 15
— Опять интересуешься историей? — раздался знакомый голос, я обернулась испытав сильнейшее дежавю, — Это снова я, — развел руками вестник, — Увы.
— И мне нечем вас порадовать.
— Тебя, — поправил Александр, — Ольга, давай не будем начинать все заново.
— Давай, — согласилась я, силясь отогнать видение его мертвого тела, и чувство гадливости обрушившееся на меня, когда мертвец встал.
— Я могу помочь? — он кивнул на картины.
— В этом? Вряд ли.
— А в чем могу? — его взгляд стал чуть более напряженным.
Я молчала.
— У меня приказ, — чуть помедлив, добавил мужчина, — Облегчить тебе переход настолько насколько это вообще возможно. Отвечать на любые вопросы, помогать, если понадобиться, направлять.
— В нужную Седому сторону.
— Само собой, — Александр прошел чуть вперед.
— Кем я стану? — тихо спросила я.
— Не знаю. Как хозяин решит, — он пожал плечами.
Ни слова вранья, но и ни слова утешения.
— А ты?
— Я? — он сунул руки в карманы, — Я вообще ничего не решаю. Те, кто вручают души вестнику, становятся теми, кем заслужили. Своей жизнью, своими желаниями.
— Много их было? Тех, кого ты уже….
— Полтора десятка, — без колебаний ответил вестник.
— И кем они стали? Эти пятнадцать?
— Одиннадцать, — вестник посмотрел на высокую урну с очередным ценным прахом, — С четырьмя вышла осечка. Серьезная, — он поймал мой напряженный взгляд — Двое впали в кому. Двое сошли с ума, один из них уже мертв, другой сидит в подвале и ласково улыбается отхожему месту. Если ничего не изменится, его подадут к столу в ближайший ужин.
— Святые, — я почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота, сухие слова царапали горло. — Почему так получилось? Почему одни впадают в кому, другие сходят с ума, а третьи… живут?
— Уснувшие, — он пробежался ладонью по ближайшей медной статуе, мальчик лет семи застыл навсегда с тянущейся к чему-то невидимому рукой, к босоногим ногам жался лопоухий щенок, — Были верующими. Излишне набожными, можно сказать до идиотизма. Они не смогли смириться с потерей души, для них она равнозначна самой жизни.
— Зачем ты вообще купил их?
— Зачем? — он отвернулся, — Именно поэтому и купил. Души тех, кто мнит себя праведниками — это как….
— Орден на грудь, — закончила я.
— Самонадеянный дурак, — выдохнул он.
— Почему другие сошли с ума? — после паузы спросила я.
— Хозяин сказал из-за несоответствия того, чем они хотели стать, и тем чем стали.
— Как это? — я нахмурилась.
— К примеру, человек до обморока боящийся вида крови становится лгуной или падальщиком. Такие сходят с ума. Дым говорит, я пока лишен чутья.
— А остальные?
— Две сваары, морок, три шептуна, падальщик и два лихача — все живы, здоровы, привыкают к новой жизни.
— Еще один? Пятнадцатый?
— Хозяин отменил сделку, — вестник вздохнул, — Мою единственную стоящую сделку.
— Расскажи, — попросила я.
— Не хочу.
— Именно поэтому и расскажи.
— Мальчишка лет пятнадцати, инвалид без обеих ног, попал под поезд, еле спасли. И знаешь, о чем он попросил? Об исцелении младшей сестры от ветрянки. Представляешь? Она заболела, и он испугался, что она умрет. Он не поверил взрослым и их уверениям. Он давно им не верил, с тех пор, как его самого убеждали, что все будет в порядке, и не сдержали слово. Я сдержал.
— Сделку отменили, потому что он несовершеннолетний?
— Нет. Не только, — он горько рассмеялся, — Я лишь чуть помог ему перефразировать желание на "здоровье для него и сестры". За эту помощь и наказали. Меня. Люди не в счет.
— Печально.
— Весь этот мир печален, — он встряхнулся, словно большой пес, — С тобой этого не будет, ты давно живешь здесь, и знаешь, на что идешь.
— Напоминает утешение тех взрослых, которым не поверил мальчик, не находишь?
Александр улыбнулся краешком губ.
— Говорят, Дым мог предсказать, кем станет человек, заключающий сделку, — задумчиво проговорил вестник.
— Дым? Ты второй раз произносишь это имя. Предсказатель?
— Вестник. Очень старый. На самом деле думаю старейший в северных пределах. Он давно не торгует. Его душу принял в оплату еще отец Трифона Седого.
Я мысленно присвистнула, середина Общей эпохи. Еще один старожил, еще один живой памятник ушедших столетий. С первым у нас вышло не очень продолжительное знакомство. Сергий умер.
— Есть возможность с ним увидеться, — на этот раз улыбка Александра была искренней, — Он живет неподалеку — вестник неопределенно мотнул головой, — Вполне укладывается в приказ о помощи, — и протянул руку.
Ухватиться за его ладонь, за его помощь оказалось самым естественным. Впервые появилось надежда, нет, не избежать обязательств, а вера в то, что я все еще что-то контролирую, и смогу вовремя уйти с пути мчащегося поезда под названием жизнь.
Селение льнувшее к графитовым стенам при свете зимнего дня выглядело еще более темным, чем в серых сумерках. Замшелые камни, гниющее дерево, черепица и пласты рубероида засыпанные мусором, мутные окна и мелькающие за ними силуэты. Звери с всклокоченной шерстью и отхожие ямы. Черный внедорожник менял улицу за улицей, рифленые покрышки оставляли на белом снегу глубокие следы. Вестник уверенно следовал по одному ему известному маршруту. Готова спорить, он бывал у этого Дыма не раз, в противном случае я бы в нем разочаровалась.
Когда последний дом и стоящий возле него лохматый мужчина в фуфайке с лопатой наперевес остались позади, я поняла, что понятие "неподалеку" у нас с вестником разные. Желтую цитадель окружали пески и каменистая равнина, Серую — лес. Иногда темный и мрачный, редко светлеющий прогалинами и полосами вырубки, сейчас полностью покрытыми ледяным покрывалом. Голые черные ветки сплетались в путанную сеть над головами. Одна из просек заканчивалась невысоким курганом. На более низкой машине мы бы не проехали, даже высокий джип в один момент стал яростно зарываться колесами в светлую кашу.
Вылезая я сразу ухнула в снег до середины икр, заслужив ироничный взгляд Александра. Домом старому вестнику служила сложенная из округлых камней землянка. Вернее курган, словно он уже похоронил себя. Вход прикрывал толстый деревянный щит, который Александр сдвинул в сторону. Квадратный коридор нырял в толщу промерзшей земли, теряясь в уходящем вниз мраке.
Я подняла воротник куртки, перчатки торчали из кармана, ноги в толстой подошве ступали по ковру из коричневых листьев. Как много вещей сохранилось из моей прежней жизни, теперь я надевала их без всякого пиетета, просто тряпки.
С каждым шагом становилось все темнее и темнее, сперва я видела на пару шагов, потом на один, а потом перестала различать даже очертания ступней. Ход закончился второй дверью. Я просто на нее наткнулась, едва не разбив голову.
— Иногда мне этого не хватает, — резкий росчерк, и легкий огонек затанцевал на спичке в руках у Вестника, осветив личину замка с массивным кольцом по центру.
— Чего? Слепоты? Беспомощности?
— Непредсказуемости. Теперь я всегда знаю, что скрывается за темнотой, — вестник схватился за кольцо и гулко постучал.
— А я боюсь того, что могу увидеть.
Открыла женщина в платке, из-под которого выбивались седые пряди, морщины вспарывали ее широкое лицо крупными бороздами. Под впалыми губами не было ни одного целого зуба, лишь обнажившиеся в оскале пеньки.
— Ты можешь прекратить это в любой момент.
Старуха развернулась и пошла обратно без единого слова, без вопроса или удивления. Вестник прижал указательный палец к губам, призывая к тишине, и последовал за ней.
Стены коридора разошлись в стороны, и мы вошли в большой зал с низким потолком. Большая комната наполненная холодом, старой мебелью и… дверьми. Они словно портреты в рамках шли по обе стороны на расстоянии в локоть друг от друга. У дальней стены мягко потрескивали дрова в камине. Столы, стулья, кресла, маленькие пуфики и скамейки были расставлены по помещению без всякого порядка, словно в лавке старьевщика. Эдакая комната сумасшедшего столяра, помешенного на всем, куда можно пристроить седалище.