Страница 23 из 23
— А где же река?
— Ну в 1908 году реку эту, Пресню, взяли в трубы. В революцию 1905 года район был у рабочих, они построили баррикады и долго держались. Поэтому вон ту улицу назвали потом Баррикадной. Ну а царь послал на рабочих полк карательный, Семеновский. Вот здеся, — он опять указал кнутовищем, — были деревянные бараки бывших солдатских арестантских рот. В них белогвардейцы вешали политических преступников.
Павел с любопытством рассматривал дома и людей. Москва показалась ему на удивление низкой. Она вообще никогда не отличалась высотой домов: особняки дворян и купцов, дома горожан — все строились вширь, а не ввысь. Возвышались над ними только колокольни московских церквей, которых раньше было «сорок сороков». В конце 1920-х годов их оставалось еще много. Извозчик объяснял:
— Вон, на Новинском бульваре, в Девятинском переулке, высокая церковь Девяти мучеников, что на Кочерыжках[15]. Потому и переулок Девятинский.
Павел перевел разговор на другое:
— Ну а как жизнь теперь в Москве?
— Ничего, жисть получшала, как большевики образовали этот НЭП, как его… Жисть получше пошла, голодать хоть перестали. И в нашем извозчичьем деле тоже получше. Раз у людей деньги появились, то и нам работы больше. Да только вот обратно поворачивают большевики, вот что плохо.
Он еще помолчал, прибавил горестно:
— Эхма! — и с досады крепко стегнул лошаденку, которая тут была вовсе ни при чем.
За первые три года власти большевиков экономическое положение России ухудшилось настолько, что промышленность остановилась совсем и вся страна голодала. Но Ленин и его окружение не умели ничего налаживать, не хотели менять политический курс. Они называли подобное состояние экономики «революционным рывком» и «мобилизационной экономикой» и считали преддверием социализма, при котором не должно быть рыночных отношений. В результате начало происходить то, что еще сто лет назад Пушкин назвал «остервенением народа», — бунты и восстания в деревнях и городах.
По настойчивому предложению трех членов Политбюро партии Николай Бухарин, единственный из них экономист по образованию, разработал «новую экономическую политику» (НЭП) — сочетание идеологии централизованной социалистической экономики и политики с остатками элементов капиталистической экономики. Ленин долго противился, но был вынужден согласиться. В основе НЭПа было два нововведения:
1. В деревнях продразверстка (насильственное изъятие у крестьян урожая «по разверстке») была заменена на более мягкий продналог, оставлявший им большую часть собранного урожая. Это дало улучшение продовольственного снабжения и расцвет торговли в больших городах.
2. Были разрешены мелкие частные предприятия с наймом рабочей силы. Разрешение иметь частные организации и производства вызвало необходимость в рабочей силе и оживило рост почти совсем остановившейся промышленности.
НЭП вызвал быстрое изменение в социальной структуре и жизни в городах. После нескольких лет сплошной разрухи и голода люди зажили благополучней и спокойней. В деревнях у хороших хозяев появились излишки продуктов, они продавали их по рыночным ценам и богатели. В городах тоже появились так называемые нэпманы или совбуры (советские буржуи). Но к 1927 году большевики решили НЭП остановить, и по стране опять начала ощущаться нехватка продуктов. Поэтому была введена карточная система ограниченного распределения продуктов по талонам. То, что Павел увидел на привокзальной площади, было только жалкими остатками НЭПа.
До Института красной профессуры ехали полтора часа. Он размещался в бывшем здании Лицея цесаревича Николая. Массивный дом был построен в 1870-х годах как юридический факультет с гимназией для детей из высших классов общества. При советской власти в доме сначала находился Наркомпрос, им руководила жена Ленина Надежда Крупская. После смерти Ленина Сталин отнял у нее это здание и приказал перевести туда Институт красной профессуры. В нем должны были готовить («ковать», как говорили в те годы) элиту новой советской интеллигенции, идеологически подкованной и преданной власти, эта новая элита призвана была заместить уничтоженную дворянскую.
Одним из слушателей оказался старый знакомый Павла по Гражданской войне — комиссар Лев Мехлис. Павел не видел Мехлиса почти семь лет и даже удивился, когда тот дружелюбно и радостно кинулся к нему:
— А, Павел, старррый пррриятель, здррравствуй! Вот и хоррррошо, что ты здесь, — пррравильно поступил. Надо делать карррьеррру. А я ведь говорил тебе, что надо вступать в партию.
Он сразу начал хвастливо рассказывать, все время перемежая рассказ своим любимым «а я…»:
— А я, понимаешь, не хотел пррродолжать военную службу, меня интеррресует политика. Теперррь в ней ширррокое поле деятельности и самое удобное время для успешной карррьеррры. Ну а я, как приехал в Москву, устроился работать в Центральный комитет партии, сначала на маленькую должность. А я, с моей исполнительностью, быстро перешел в штат Генерального секретаря товарища Сталина, — он сделал значительную паузу, — да, самого товарища Сталина. А я начал с должности технического помощника. Все эти годы работал с ним. Теперь товарищ Сталин решил послать меня в Институт красной профессуры, по совместительству с работой. Пока что он поручил мне быть ответственным секретарем редакции газеты «Правда». А я, вот увидишь, — скоро буду редактором «Правды». Понимаешь, это же главный орган нашей партии. А я буду его редактором!
Павел с Мехлисом и раньше не дружил. Это именно он когда-то заронил в сознание Павла негативный скептицизм по отношению к большевикам. Теперь Павлу тоже не нравилось, как хвастливо Мехлис рассказывал о своей близости к Сталину и о планах быстрого возвышения. Но скептического отношения Павел не показал — наоборот, с энтузиазмом поддержал разговор:
— Ну, поздравляю, Лева. Уверен, что ты далеко продвинешься. Желаю успеха. Я помню, как сам Троцкий наградил тебя именными часами.
Мехлис изменился в лице, осторожно оглянулся:
— Троцкого в Москве уже нет, товарищ Сталин выслал его. И правильно сделал. А те часы я выбросил.
Павел знал, что Сталин захватывал все больше власти. Он понял, что Мехлис опять приспосабливался, держа нос по ветру. Но ему было все равно, и он переменил тему:
— А мне вот надо с жильем устраиваться. Карточки для питания мне выдали, но для жилья места здесь не оказалось.
— Куда тебя поселили?
— Направили в общежитие Высшей партийной школы на какую-то Миусскую площадь.
— А я знаю. Это недалеко от редакции газеты «Правда», мы помещаемся там в бывшем доме книгоиздательства Сытина. А я довезу тебя на редакционном автомобиле и помогу устроиться.
Машина оказалась старой колымагой с открытым верхом, из бесчисленных конфискованных после революции у какого-нибудь купца или барина. От нее воняло неочищенным бензином, заводиться она никак не хотела, шофер крутил ручку стартера, чертыхался и матерился. Наконец колымага завелась, задрожала, зачихала. За час они доехали до Миусской площади, и за этот час Павел успел наслушаться от Мехлиса его любимого «а я…» еще много раз.
Общежитие оказалось тесно забитым приехавшими для обучения в Высшей партийной школе и на курсы в еще несколько партийных школ.
Павла с Мехлисом повели показывать комнату: в коридорах и через открытые двери комнат они видели массу молодых, даже юных парней и девушек. Это были активисты комсомола, профсоюзов и партии, проявившие себя на местах, а потому посланные учиться. Вид у большинства был вполне рабоче-крестьянский: худые, бледные, плохо одетые. Именно из них собирались ковать кадры партийных советских работников среднего уровня. Павел покачал головой:
— Все ребята и девчата молодые, рано их готовить в начальники.
Но Мехлис прокомментировал:
— А я так думаю, что это наша будущая паррртийная элита. Вот увидишь, из этих юнцов получатся пррринципиальные и верррные кадррры паррртии.
15
«На Кочерыжках» — поскольку Новинский монастырь окружали огороды. — Прим. ред.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.