Семья Берг

Павел был единственным беспартийным командиром полка. Он все никак не мог решиться на вступление в партию, ему казалось непонятным и не нравилось, что члены партии должны безоговорочно подчиняться дисциплине так называемого демократического централизма, то есть решению большинства. Много раз в жизни он убеждался, что среди большинства и дураков больше, сам часто оказывался в душе на стороне меньшинства. Не нравилось ему, что само понятие «партия» все больше сливают с понятием государства. Он так понимал: Россия — это Россия, а партия — это еще не вся Россия. Ну что ж, пришлось вступить в партию поневоле, чтобы только поехать наконец учиться, — он был готов и на это.

Вестовому Прохору Павел сказал:

— Ну вот, пришло нам время расстаться — уезжаю на учебу в Москву.

Прохор даже растерялся:

— Павел Борисыч, да как же это? Это же ты меня прямо — ну как сказать?.. Это же ты меня как серпом по яйцам, — язык у него оставался по-крестьянски образным.

«Сын полка» Пашка Судоллатов тоже расстроился:

— А мне куда же, Павел Борисыч?

— Тебя, Пашка, я рекомендовал в штабе дивизии как очень способного разведчика. Начальник штаба обещал присмотреться к тебе и потом отправить учиться.

Прохор и Пашка Судоллатов провожали его до станции. Прохор сказал:

— Надо, Павел Борисыч, последний раз на тачанке пролететь, а я про тачанку спою.

Он привязал к тачанке оседланного коня Павла, серого в яблоках скакуна по кличке Веселый:

— Пусть тоже провожает хозяина. Командир воевал на нем несколько лет, и быстрый скакун не раз выносил его из-под пуль.

По дороге Павел сам правил четверкой и думал, что вот он в последний раз держит в руках крепкие ременные вожжи. Что-то ждет его теперь впереди? А Прохор пел:

Странная была картина, когда боевая тачанка на всем скаку подлетела к мирной станции. Стали прощаться, Прохор снял с Веселого седло:

— Возьми себе на память, Павел Борисович. Небось сколько штанов на этом седле протер. Я вот и мешок для седла припас.

Павел решил взять седло.

— Спасибо, дядя Прохор, а ты бери себе моего Веселого. Да вот что — хватит и тебе служить. Езжай-ка ты опять на землю, оседай в своем селе. А как станешь зажиточным хозяином, приеду к тебе погостить. А ты, Пашка, добивайся, чтобы тебя тоже послали учиться. Чую я, из тебя классный разведчик получится, нужный России человек.

Обнялись, Павел потрепал Веселого по шее, поцеловал в мягкую морду, вспомнил строки из «Песни о вещем Олеге» Пушкина и сказал ему на прощание:

8. Городские превращения

Ранней осенью 1928 года Павел Берг приехал в Москву, на Белорусско-Балтийский (сейчас Белорусский) вокзал. В высоких кавалерийских сапогах с жесткими голенищами, в длиннополой кавалерийской шинели, перепоясанной двойной портупеей через оба плеча, в темно-зеленой армейской шапке-буденовке с высоким острым шишаком на макушке, он выглядел типичным «рыцарем» Гражданской войны. За плечом у него висел мешок со скудной поклажей — бритва, кусок серого мыла, запасные галифе и гимнастерка, несколько любимых книг и две пары чистого белья. Куда бы солдат ни шел, ни ехал, белье всегда было с ним: по старому солдатскому обычаю перед боем все обязательно надевали чистое белье — чтоб хоронили в чистом, если убьют. В руках Павел нес футляр с именной шашкой от Буденного — награду за подвиги, и свое тяжелое кавалерийское седло в мешке. С таким снаряжением, в двадцать восемь лет ему предстояло начинать новую жизнь — превращение в городского жителя. Какая она, Москва?

День был солнечный, и при виде громадной яркой площади у него зарябило в глазах — всюду сновали горожане и приезжий народ, площадь была забита повозками и легковыми пролетками, завалена хлопьями сена, соломы и лошадиным навозом, а в центре густо уставлена множеством торговых лотков. Все это суетилось, шумело и непрерывно двигалось. Изредка проезжали грузовики, распространяя вонь от плохого бензина и обдавая грязью из-под колес; шоферы оглушительно сигналили, пытаясь пробить себе путь через густую толпу; лошади, непривычные к машинам, особенно деревенские «савраски», шарахались, вставали на дыбы и ржали от страха. Люди, в свою очередь, шарахались от лошадей. Никакой регулировки движения не было, все и вся хаотически двигалось в разных направлениях. И над всей площадью стояла густая смесь запахов навоза, сена и бензина.

Слева от площади Павел увидел построенные еще в 1834 году высокие Триумфальные ворота, остатки роскошного въезда царей в Москву, на пути из Петербурга. Ворота величественно возвышались, являя собой символический остов прежней, более медленной и спокойной жизни. За ними через овраг был переброшен каменный мост, недавно заменивший собой прежний, деревянный. Сразу за мостом начиналось Ленинградское шоссе, переименованное из бывшего Петербургского.

В этом районе еще в конце XVI века располагалась Тверская ямская слобода, потому вокруг всегда было полно ямщиков и извозчиков и улицы за площадью назывались Тверскими-Ямскими. Но недавно здесь построили большой трамвайный парк: из него теперь с громким звоном выезжали трамваи, и лошади шарахались от звенящих трамваев, а возницы натягивали вожжи.

Павел решил потолкаться по рядам лоточников, купить чего-нибудь поесть. Его поразило невиданное обилие товаров. Хотя из-за нехватки продуктов на все выдавались карточки-купоны, здесь продавали разную снедь: пироги и пирожки, овощи, сушеную и вяленую рыбу, квас, молоко, чай из громадных самоваров. Тут же продавали посуду, хозяйственные товары, одежду на все сезоны, старую и новую, старинную мебель, потертые и новые ковры. И все продавцы кричали на разные голоса, зазывая покупателей. В Москве еще можно было обнаружить остатки НЭПа. Запах горячих пирогов раздразнил аппетит Павла, он купил у лоточника кусок горячего пирога с вязигой[14] и, жадно жуя, спросил:

— Ты что ж — москвич, что ли?

— Не-е, мы приезжие, деревенские мы, из-под Рузы. Слыхал такое место?

— Слыхал, вроде. Ну а как живете теперь в деревне?

— Жисть-то наша? — да что же, жить можно стало. Как, значит, было, слышь, продразверстку нам сменили на продналог, так полегчало. Жить легче стало. Даже вот в торговлю пошли — излишки, значится, продавать.

Павел понимал, что введенный на короткое время НЭП уже оживил экономику и дал людям возможность работать и жить относительно безбедно, что при общей разрухе и застое производства было чудом.

До Института красной профессуры Павлу предстояло проехать полгорода, дороги на трамвае он не знал и, чтобы ехать к Крымскому валу, нанял извозчика. Движения и суеты на улицах было непривычно много. Лошаденка лениво трусила рысцой, старые ободранные дрожки, дребезжа, катили по мощенной булыжником Грузинской улице — то проваливало, то подбрасывало. Павел вспоминал о своей тачанке на рессорах — неплохо бы и московские дрожки поставить на рессоры.

— Здорово подбрасывает, — начал он разговор с извозчиком.

— Зубодробилка, — ответил тот, сплюнув в сторону. — Так мы енту дорогу окрестили.

Извозчик попался разговорчивый. Пока ехали, он деревянным кнутовищем указывал Павлу на разные здания и рассказывал.

— Почему эта улица Грузинской называется?

— Давнее название. Говорят, в Москву приезжал грузинский царь Вахтанг Леванович, с сыновьями. Свита была у них из трех тысяч человек. Пригласил их царь Петр Первый, а сам неожиданно помер. Поэтому принимал уже другой царь, хорошо принимал, дал землю на краю Москвы, здеся вот — по обеим берегам реки Пресни. Так-то и выросла здесь Грузинская слобода, а уж потом и улицу стали называть Грузинской.

14

Вязига, или визига, — высушенные спинные струны из осетровых рыб, употребляемые для начинки пирогов. — Прим. ред.