Страница 20 из 23
— Идет, товарищ красный командир.
Мальчишка Судоплатов оказался очень полезным для эскадрона приобретением. У него был явный талант разведчика, он умел незамеченным пробираться в лагеря бандитских банд и выуживать там сведения об их планах. Сколько раз Павел посылал его в глубокую разведку, столько раз он узнавал что-либо важное и помогал Павлу быть наготове, заранее поджидать противника в указанных местах.
Он сообщал Павлу:
— Назавтра вся банда готовится приехать в город, будто бы на свадьбу. Я видел, они уже коней разукрасили, музыкантов из своих же собрали, чтобы на баянах играли, для невесты белое платье раздобыли. Собираются с музыкой и танцами подъехать на площадь к городской управе. А как подъедут, так сразу достанут спрятанные в подводах винтовки и откроют стрельбу.
— В какое время, знаешь?
— Наверное, так к полудню.
Павел спрятал своих бойцов по площади городской управы. Как раз в полдень послышались веселые песни и звон колокольчиков под дугами лихих троек — въезжала свадьба. Только гости в разгаре веселья остановились и стали доставать припрятанные винтовки, Павел дал сигнал атаки и на них со всех сторон вихрем налетели его бойцы.
В другой раз Пашка Судоплатов сообщил:
— Теперь вместо свадьбы приедет другая шайка, эти — повезут сено на возах, чтобы продавать на базаре. Они уже приготовили десять возов, въедут на базарную площадь тихо, без шума.
И опять бойцы Павла накрыли шайку и уничтожили ее.
Павел полюбил своего тезку, держал его при себе, говорил ему:
— Из тебя, Пашка, выйдет настоящий боевой разведчик. Верь, чует мое сердце. Только надо тебе, как и мне, побольше образования.
7. Встреча с художником Минченковым
Вестовой Прохор был недоволен первой «фатерой» — тесно и даже опасно, потому что стоит на отлете. Он промчался на коне по главной улице Каменского, нашел новую квартиру и доложил Павлу:
— У учителя поселимся, договорился уже. Для коней место есть в конюшне хозяйской. Шесть стойл, а в хозяйстве одна лошадь осталась. Твой Веселый в стойло только-только поместится, — у Павла, по его могучему росту, был самый крупный верховой конь на всю армию.
Прохор рассуждал:
— А сам учитель человек спокойный, видать, что ученый. Только ты, Павел Борисыч, не думай, он не из бывших, а из казаков. Яковом Данилычем зовут, живет культурно, художествами занимается…
— Какими художествами?
— Картинки рисует, все про природу.
Действительно, когда Павел первый раз вошел в большой дом, его поразила необычность обстановки: мебель была добротная, старинная, но в нос ему сразу ударил непривычный запах скипидара и свежих масляных красок, на стенах висело много картин разных размеров, у стен и на стульях повсюду были расставлены свеженаписанные этюды. Такого живописного богатства ему видеть не приходилось, это было его первое столкновение с миром художника. За шесть лет беспокойной армейской службы он сменил сотни временных квартир, останавливался почти всегда в крестьянских избах и хатах, по большей части бедных и убогих. В городах жить подолгу не приходилось, об удобствах думать тоже было некогда, а об украшении быта — тем более. В лучшем случае доставалась ему хозяйка-вдова или хозяйская дочка, об этом заботился услужливый Прохор (и себя тоже не забывая).
Павел стоял и рассматривал картины — с интересом и удовольствием. Вошел хозяин, человек лет за пятьдесят, высокий, худощавый, с седыми усами и бородкой, со спокойной аристократической манерой речи. Его, очевидно, удивила молодость командира, он едва заметно улыбнулся:
— Располагайтесь, товарищ красный командир. Это ваша комната будет, а картинки свои я сейчас уберу.
— Спасибо, конечно. Только, если можно, все не убирайте, мне они не мешают, а смотреть на них мне нравится.
— Ну, коли вам нравится, то скажите, пожалуйста, — какие хотите оставить?
Павел растерялся — слишком большой выбор, стал показывать:
— Вот эту, вот эту, вот эту…
— Так ведь это почти все, что в комнате есть.
— Вот и хорошо, оставьте все. Я, знаете, никогда картин не видал, не пришлось. Вы это сами все нарисовали?
Хозяин улыбнулся в бороду:
— Сам.
— Значит, вы художник?
— Выходит, что так, товарищ командир.
— Я, знаете, в первый раз в жизни вижу художника. Это все так интересно.
— Мне очень приятно, товарищ командир.
— Да вы не зовите меня командиром. Какой я вам командир? Зовите просто Павлом.
— А по батюшке-то как?
— Можно и без батюшки, Павлом просто.
— Нет уж, мне непривычно.
— Ну Борисович я.
— Значит, Павел Борисович, очень приятно познакомиться. А я Яков Данилович, потомственный казак, из этих мест. Но вернулся сюда недавно.
Хозяином Павла оказался известный до революции в художественных кругах пейзажист Минченков. С конца прошлого века и до 1918 года он был директором-распорядителем выставок Товарищества передвижников, самого большого сообщества русских художников — жанристов и пейзажистов.
Теперь Минченков работал учителем рисования на каменских педагогических курсах и при детском городке, а также преподавал историю искусств в местной школе и в педагогическом техникуме. Он устраивал там вечера воспоминаний, посвященные большим мастерам русского живописного искусства, рассказывал и показывал литографии.
Любознательный Павел подружился с хозяином и когда не был в поездках по краю, стал тоже ходить на эти вечера, с интересом слушал его рассказы о прошлых временах и таких разных людях. А затем и дома беседовал с высокообразованным Минченковым.
— Вам, Яков Данилович, теперь-то, при новой власти, тяжелее небось жить? Вас, наверное, опять в столицы тянет.
— Нет, наше Товарищество передвижных выставок распалось, ничего больше не выставляем и не организуем. Наверное, доживу свою жизнь здесь. Мне много не надо, на жизнь и на краски денег хватает, а доля учителя рисования всем известна: кто стал учителем, тот похоронил себя как художника.
— Почему, Яков Данилович?
— Так ведь отрываешься от художественной среды, от чистого восприятия художественных произведений. И еще потому, что нет времени для самостоятельной творческой работы.
— Но ведь вы же рисуете ваши этюды.
— Пишу, Павел Борисович, — красками не рисуют, а пишут. Но все же это не то. В провинциальном городке не видишь ничего, кроме собственных работ. Поэтому останавливаешься в развитии, а потом начинаешь быстро катиться назад.
— Яков Данилович, чего я хочу вас спросить: вы картину «Три богатыря» когда-нибудь видели?
Минченков заулыбался:
— Конечно, видел. И художника знал, Виктора Михайловича Васнецова. Картина эта — шедевр русской живописи, в ней воплощена вся былинная мощь наших предков. Вы почему спросили?
— Да так, один знакомый говорил, будто похож я на Алешу Поповича с той картины.
Минченков присмотрелся к нему:
— А верно, сходство есть, правильно подмечено.
В другой раз Павел спросил:
— Яков Данилович, а художников-евреев вы знали?
— Как же не знать — конечно, знал. Левитана, Исаака Ильича, знал.
— Значит, есть все-таки евреи-художники. Ведь еврейская религия запрещает изображения живого мира.
— Да? — я этого не знал. А вам откуда это известно?
— Да потому что я еврей и в детстве учился в еврейской школе, в хедере. В семье моего деда, раввина, не было никаких изображений, и в синагоге тоже никаких художеств.
— Ну, признаюсь, вы меня удивили. Евреев-художников я знал, а вот еврея — командира красной кавалерии вижу впервые.
— Яков Данилович, кто был этот самый Левитан?
— О, это великий русский пейзажист. Тяжелую жизнь прожил — рано осиротел, был страшно беден, будучи бездомным, ночевал под скамьями Училища живописи, в котором учился, питался на три копейки в день. Бедняк из бедняков. А в искусстве поднялся до недосягаемой высоты. В молодости поддерживал Левитана его товарищ Василий Часовников, тоже художник, делился с ним всем. Кстати, когда Левитан был уже известным художником, его хотели выселить из Москвы как еврея, и тогда Товарищество передвижников вступилось за него. А писал он удивительно, умел находить в природе мотив, умел овладевать им. Пейзажисту ведь надо иметь не только верный глаз, но и внутреннее чутье, надо слышать музыку природы и проникаться ее тишиной. Все это у Левитана было врожденное, его породила сама эпоха и вынянчила страшная нужда.