Кабинет фей

Ее он принял лучше, чем остальных, вовсю расписывал ей добродетели своей дорогой покойницы, а она ему расхваливала своего дорогого покойника. Так и беседовали, покуда уж и слов не осталось выразить, как они скорбят. Когда хитрая вдовушка заметила, что тема исчерпана, она немножко приподняла свои покровы, и бездольному королю утешно было смотреть, как эта несчастная горемыка весьма искусно моргает большими синими глазами под длинными черными ресницами; да и румянец у нее оказался самый цветущий. Король с большим вниманием ее разглядывал; вскоре он уже меньше говорил о покойной жене, а потом и вовсе перестал. Вдова же по-прежнему оплакивала мужа и твердила, что прекращать траур и не думает. Король молил ее не увековечивать скорбь. Наконец, к немалому удивлению двора и соседей, он женился на ней, и черные одежды сменились зелеными и розовыми[18]: и то сказать, нередко достаточно нащупать у человека слабину, чтобы проникнуть в его сердце и делать с ним что заблагорассудится.

У короля от первого брака была дочка, которая могла бы сойти за восьмое чудо света. Звали ее Флорина, ибо она походила на самое Флору[19] — так была юна, свежа и пригожа. Она не носила роскошных нарядов, ей нравились платья из воздушных тканей, кое-где отделанные каменьями и цветочными гирляндами, на диво украшавшими ее прекрасные волосы. Когда король женился во второй раз, ей было всего лишь пятнадцать лет.

Королева послала за своею дочкой, которая воспитывалась у крестной, феи Суссио, отчего, впрочем, не стала ни красивее, ни милее: Суссио немало над ней потрудилась, да все впустую; тем не менее она нежно любила крестницу. Девицу звали Краплёна, ибо все лицо ее пестрело веснушками, что твоя форель крапинками; черные волосы так сальны да грязны, что до них страшно дотронуться, а желтая кожа сочилась маслом. И все же королева любила ее безумно, только и говорила что о милой Краплёне, а поскольку Флорина во всем ее дочку превосходила, то взбешенная мачеха всячески старалась оболгать принцессу перед отцом-королем. Дня не проходило, чтобы королева как-нибудь не досадила Флорине. Принцесса же, будучи добра и умна, старалась быть выше подобных пакостей.

Однажды король сказал королеве, что Флорина и Краплёна уже совсем большие и пора-де им замуж, так что первого же принца, какой явится ко двору, надо постараться женить на одной из них.

— Думаю, — сказала королева, — что мою дочку мы первой пристроим: она старше вашей да и любезнее во сто крат, так что долго выбирать не придется.

Король, не любивший спорить, согласился и предоставил ей решать в этом деле.

Через некоторое время узнали они, что собирается к ним король Премил. Никогда еще свет не видывал принца столь учтивого да роскошного: и ум, и характер — все в нем было под стать имени. Когда королева узнала о нем, она собрала всех вышивальщиков, портных да ювелиров, чтоб изготовили наряды для Краплёны, а короля уговорила распорядиться, чтоб для Флорины ничего нового не шили; к тому же подкупила фрейлин, и те украли у принцессы все ее наряды, головные уборы и драгоценности, как раз в тот день, когда приехал Премил, так что Флорина стала одеваться, да ни ленточки не нашла. Она поняла, от кого ей такая любезность. Послала за тканями к торговцам — те отвечали, что королева запретила им продавать ей наряды. Бедняжка отыскала лишь одно платьице, все засаленное, и так ей было неловко, что, когда приехал Премил, она забилась в дальний угол залы. Королева приняла гостя с великими почестями и представила ему свою дочку, которая во всех своих драгоценностях сияла ярче солнца и при этом казалась безобразнее, чем когда-либо. Король даже отвернулся, королева же подумала, что это он оттого, что Краплёна ему слишком понравилась и он боится влюбиться, поэтому она каждую минуту подводила к нему дочку. Он спросил, нет ли здесь другой принцессы, по имени Флорина.

— Есть, — отвечала Краплёна и показала пальцем, — вон там прячется, она ведь у нас робкая.

Флорина покраснела и стала так хороша, так хороша, что короля Премила будто ослепило. Он проворно поднялся и низко поклонился принцессе.

— Сударыня, — сказал он, — ваша несравненная краса лучше всяких драгоценностей, и вам нет нужды прихорашиваться.

— Сеньор, — отвечала она, — я, признаться, не привыкла ходить такой неряхой, и лучше бы вам вовсе на меня не глядеть.

— Немыслимо, — воскликнул Премил, — в присутствии принцессы столь дивной смотреть на кого-нибудь другого.

— Ах, — гневно вскричала королева, — довольно же я вас слушала! Верьте моему слову, сеньор, Флорина и так слишком кокетлива, и не след ей выслушивать любезности.

Король Премил без труда разгадал, к чему клонит королева, но ведь не такой он был человек, чтобы ему приказывали, поэтому он не переставал восхищаться Флориной и беседовал с нею три часа кряду.

И вот королева в гневе, а Краплёна безутешна — ведь ей предпочли принцессу. Обе они явились к королю-отцу, горько ему жаловались и добились распоряжения, чтобы, пока не уедет король Премил, Флорину держали взаперти в высокой башне. И тут, не успела принцесса вернуться в опочивальню, как схватили ее четверо стражников в масках, отнесли в темницу и оставили там горевать — она-то хорошо понимала: ей хотят помешать говорить с королем, а ведь он уже успел очень ей понравиться, так что иного она в супруги и не желала.

А король Премил знать не знал, что случилось с принцессой, и дождаться не мог свидания. Он расспрашивал о ней дворян из почетной свиты, которых король-отец к нему приставил: однако ж те, повинуясь приказу мачехи, говорили о Флорине лишь дурное: и кокетка-де она, и ветреница, и характер-то у нее такой скверный — только и делает, мол, что мучает и друзей и слуг, и неряха страшная, а уж скупа до того, что одевается как последняя пастушка: отец-де дает ей денег на дорогие ткани, а она ни гроша из них не потратит. Больно было королю Премилу слушать все это, и он еле сдерживал гнев.

«Нет, — думал он, — не может быть, чтобы Небеса наделили этот перл творения столь низкой душонкой. По правде сказать, видел я, как плохо она одета, но ведь ее стыд — не лучшее ли доказательство тому, что непривычно ей являться на люди в таком виде. Как! Она-то плоха, — столь скромная, чарующе нежная? Не могу в это поверить; уж скорее королева ее оговорила — недаром ведь она не мать, а мачеха! Да и Краплёна эта — такая образина, что не удивительно, если обе завидуют совершеннейшему созданию».

Покуда он так размышлял, приставленные к нему придворные, видя его не в духе, догадались, что ему не нравится слушать дурное о Флорине. Один из них оказался похитрее — он сменил тон и начал превозносить принцессу. Тут король будто от сна воспрянул, и лицо у него сделалось счастливое. Ах, любовь, любовь! Нелегко тебя спрятать! Везде тебя можно заметить: на устах влюбленного, в его глазах, в звуках его голоса; когда любишь, это проявляется во всем — и в молчании, и в беседе, и в печали, и в радости.

Королева, которой не терпелось узнать, что думает их гость, послала за свитой и ну расспрашивать тех, кто втерся к нему в доверие; до утра с ними проговорила и укрепилась в догадке, что король полюбил Флорину. Но что же сказать вам о печали самой бедняжки-принцессы? Она лежала на полу в донжоне, в этой жуткой башне, куда перенесли ее люди в масках.

— Мне было бы не так горько, — говорила она, — если б меня заточили сюда прежде, чем я увидела этого милого короля: образ его довершает мои беды. Нет сомнения: королева так поступила, чтобы помешать мне видеть его! Ах! До чего же дорого обходится моему покою та малая толика красоты, коей наделило меня Небо! — Она плакала так горько, так горько, что даже ее главная врагиня, случись она поблизости, сжалилась бы.

Так и ночь прошла. Королева, все старавшаяся улестить Премила, оказывала ему необычайные знаки внимания: послала одежды несравненной роскоши, сшитые по последней моде, да еще орден рыцарей Амура, который король, основал по ее приказу в день их свадьбы. Это было золотое сердце в эмали огненного цвета, окруженное несколькими стрелами и пронзенное одной, с надписью: «Единственная меня ранит»[20]. Для него же самого королева приказала вырезать сердце из цельного рубина величиной со страусиное яйцо, также окруженное стрелами, каждая из цельного алмаза длиной с палец, на цепи из жемчужин — самая маленькая весом в фунт; словом, свет еще не видывал ничего подобного.

18

…черные одежды сменились зелеными и розовыми… — Речь идет о смене траурного наряда на свадебный. Зеленым во времена мадам д’Онуа часто бывал наряд для первого дня свадьбы; зеленый цвет считался цветом женственности.

19

Флора (лат. Flora) — от flos, floris, т. е. «цветок». Италийская богиня цветения, цветов, колосьев, плодородия.

20

Это было золотое сердце… с надписью: «Единственная меня ранит». — Девиз можно счесть аллюзией на тот, который Филипп III Бургундский (Филипп Добрый, 1396–1467) взял для ордена Золотого Руна, основанного им в 1430 г., в день свадьбы с Изабеллой Португальской: лат. Non Aliud, фр. Autre n’aurai — «Иного (иной) не будет (у меня)». Девиз говорил о верности ордену или, по другим версиям, — супруге, Изабелле Португальской.