Страница 42 из 97
Меж тем ее связь с Ороондатом все продолжалась: то ли он не был в нее влюблен, то ли почитал за счастье пользоваться ее благосклонностью, чего бы это ни стоило. Он не слишком докучал ей упреками по поводу ее поведения; она же всегда держала его про запас, считая, что лучше он, чем ничего. Вскоре после разрыва с Кастийантом друзья Самилькара, куда менее сонные, нежели он, посоветовали ему поухаживать за Арделизой, ибо он достиг того возраста, когда о нем должны были говорить, а женщины, как оружие, составляют репутацию; к тому же Арделиза, будучи одной из красивейших придворных дам, могла не только принести своему возлюбленному величайшие наслаждения, но и оказать честь своей любовью, и как бы там ни было место Кандоля чего-нибудь да стоило.
Всеми этими соображениями они заставили Самилькара сделаться завсегдатаем у Арделизы, но из-за того, что по натуре он был не уверен в себе, его клика, тоже в нем не уверенная, рассудила, что его нельзя оставлять на собственное усмотрение, и постановила приставить к нему Резильи, [154] дабы его направлять и помогать ему во всех обстоятельствах. Самилькар усердно ухаживал за Арделизой на протяжении двух месяцев, но о любви рассуждал лишь в самом общем смысле. Меж тем Резильи он сказал, что более шести недель назад признался ей в любви, и даже изобрел довольно резкий ответ, будто бы ею данный, дабы Резильи не осуждал его за то, что он все еще не пользуется ее благосклонностью; тогда сей наставник, дабы помочь своему подопечному, сам заговорил с Арделизой и сказал ей: «Сударыня, мне ведомо, что нет ничего свободней любви, и, если сердце не чувствует склонности, его не убедить словами, но все же позвольте мне вам заметить, что когда дама так молода и, можно сказать, еще на выданье, я не понимаю, зачем ей отвергать влюбленного в нее благородного юношу, который, как мне кажется, ничем не хуже прочих придворных: я говорю о бедном Самилькаре. Он безумно в вас влюблен, зачем же вы так жестоки? А ежели вы чувствуете, что не сможете его полюбить, то зачем тешите его надеждой? Любите его или избавьтесь от него». — «Мне было неведомо, — прервала его Арделиза, — что теперь мужчины рассчитывают на то, что мы должны дарить им любовь, не ожидая их мольбы, ибо до меня доходили слухи, что раньше им надлежало сделать первый шаг. Я знаю, что в последнее время представления о галантности стали весьма странными, но я не знала, что они настолько от нее отказались, чтобы ожидать авансов от дам». — «Как, сударыня, — ответил Резильи, — Самилькар не говорил вам, что любит вас?» — «Нет, сударь, — сказала она, — я узнала это от вас; при этом нельзя сказать, чтобы его усердие не заставило меня подозревать его намерения, но вы знаете, до объяснения мы ко всему глухи». — «Сударыня, — снова заговорил Резильи, — вы не столь виноваты, как я думал. Молодость Самилькара делает его робким и заставляет совершать промахи, но она же позволяет извинить его ошибки в обращении с дамами. В его возрасте еще не знают своей вины, для юноши в двадцать два года всегда есть надежда на милосердие». — «Согласна, — ответила она, — юноша в двадцать два года пробуждает жалость, а не гнев, но я также желала бы, чтобы он был почтителен». — «Что вы называете почтением, сударыня? — возразил Резильи. — То, что он не решается признаться в любви? Это чистая глупость, даже по отношению к даме, которая этой любви не желает, ибо в таком случае можно не терять время зря и выяснить, на что рассчитывать. Такое почтение, сударыня, на руку лишь с тем, к кому вы не испытываете ни малейшей склонности, ибо, если кавалеры, чья любовь была бы вам желанна, будут слишком почтительны, вы окажетесь в затруднительном положении».
Едва он закончил говорить, в комнату вошли, и некоторое время спустя он откланялся и отправился на поиски Самилькара, с которого, осыпав его тысячью упреков в робости, взял слово, что до конца дня тот признается в любви своей возлюбленной. Он даже сказал ему часть того, что следовало ей сказать, но в следующий момент Самилькар уже ничего не мог вспомнить; и вот, воодушевив его настолько, насколько можно, он отправил его исполнять эту великую миссию. Меж тем Самилькар испытывал странное беспокойство. То ему казалось, что карета едет слишком быстро, то он надеялся не застать Арделизу дома или что она будет не одна. Иными словами, он страшился именно того, чего всем сердцем желает каждый благородный человек. Ему не повезло застать свою возлюбленную дома и застать ее одну. Он приблизился к ней с таким смущением на лице, что если бы она уже не знала о его любви от Резильи, то легко догадалась бы по его виду. Это смущение убедило ее более, нежели все, что он мог ей сказать; вот почему в любви дуракам больше счастья, нежели людям бойким.[155]
Сев, Самилькар первым делом надел на голову шляпу, до такой степени он был сам не свой. Через секунду, заметив сделанную глупость, он снял шляпу и перчатки, затем снова натянул одну, не говоря при этом ни слова. «Что такое, — спросила Арделиза, — мне кажется, у вас что-то на уме». — «А вы не догадываетесь, сударыня?» — ответствовал Самилькар. «Отнюдь — сказала она, — я ничего не понимаю. Да и как могу я понять то, что не говорится, когда мне стоит немалых трудов понять, что говорится?» — «Я хочу вам сказать, — отвечал Самилькар, глупо разнежившись, — что я вас люблю». — «Вот уж, — сказала она, — много шума из-за пустяка. Не вижу, что сложного в том, чтобы признаться в любви; гораздо сложней действительно любить». — «О, сударыня, — прервал он ее, — мне куда тяжелей это сказать, чем сделать. Мне было бы легко вас любить и столь тяжело вас не любить, что я никогда бы не смог себя заставить вам подчиниться, сколько бы вы ни приказывали». — «Сударь, — ответила Арделиза, покраснев, — мне нечего вам приказать».
Любой другой понял бы утонченный ответ Арделизы, позволившей себя любить, но Самилькар был слишком неповоротлив умом. Такие тонкости оборачивались с ним потерей времени. «Как, сударыня, — сказал он, — я столь мало вами уважаем, что вы не окажете мне чести что-нибудь приказать?» — «Ну что же, — сказала она, — удовлетворит ли вас, если я прикажу вам более меня не любить?» — «Нет, сударыня», — оборвал он ее. «Чего же вы хотите?» — «Любить вас всю жизнь и добиться того, чтобы вы меня любили». — «Что же, — ответила Арделиза, — любите меня, сколько вздумается, и надейтесь». Для другого, более торопливого поклонника этого было бы довольно, чтобы тут же добиться желаемого. Но что бы Арделиза ни предпринимала, он протомил ее еще два месяца, а когда наконец сдался, то заслуга принадлежала ей.
Эта новая связь не заставила ее порвать с Ороондатом. Конечно, свежий возлюбленный всегда бывал более любим, но не настолько, чтобы прогнать Ороондата, бывшего для нее вторым мужем. Незадолго до того, как Кастийант порвал с Арделизой, в нее влюбился шевалье д’Эгремон;[156] а поскольку фигура это весьма необычная, здесь будет кстати его описать.
У шевалье были смеющиеся глаза, точеный нос, красивый рот и ямочка на подбородке, придававшая приятность всему лицу; его облик отличался некоей утонченностью, ладностью, когда бы не сгорбленная спина, и тонким и галантным умом, хотя выражение лица и интонации нередко придавали значимость тому, что он говорил и что в устах другого не прозвучало бы. Один из признаков этого — писал он из рук вон плохо, а ведь писал он так же, как говорил. Нет нужды повторять, соперник всегда стеснителен, но шевалье в этом качестве был столь неудобен, что даме лучше было иметь на руках четырех кавалеров сразу, нежели его одного. Он был расточительно щедр, а потому ни его возлюбленная, ни соперники не могли рассчитывать на верность собственных слуг. В остальном — милейший человек на свете.
Он уже двенадцать лет любил Фезик, женщину столь же необычную, как и он сам, чьи достоинства были так же исключительны, как его недобрые качества. Но из этих двенадцати лет пять она провела в изгнании, будучи приближенной принцессы Леоноры, дочери Горнана Галльского, к которой судьба была неблагосклонна из-за ее добродетели и великой отваги, не позволявшей снизойти до низостей двора;[157] во время их отсутствия шевалье не слишком упражнялся в постоянстве, и сколь ни была мила Фезик, его неверности заслуживают некоторого оправдания, ибо она никогда не дарила ему своей благосклонности.
154
Сийери был женат на тетке Марсийака, родной сестре Ларошфуко, поэтому ему естественно было взять на себя роль наставника молодого человека.
155
Герцог де Ларошфуко, напротив, считал, что «страсть часто делает человека бойкого дураком, а самых глупых — бойкими» (Ларошфуко Ф. де. Максимы. С. 25). Как видим, согласно Бюсси, пример Марсийака убеждал в обратном.
156
Филибер де Грамон (1621–1707) был известен своей храбростью и злым языком. Из-за участия в ряде скандальных происшествий (по слухам, он не побоялся вступить в соперничество с королем за благосклонность дамы) он был вынужден в 1662 г. уехать в Англию, где женился на Элизабет Гамильтон. Брат его жены, Антуан Гамильтон, в 1713 г. опубликовал известные «Мемуары графа де Грамона» — полуисторический рассказ о похождениях своего свойственника (см.: Гамильтон А. Мемуары графа де Грамона / Пер. с фр. М. Архангельской. М.: Московский рабочий, 1993).
157
Графиня де Фиеск была приближенной Мадмуазель, дочери Гастона Орлеанского. В октябре 1652 г., после событий Фронды, в которых Мадмуазель принимала деятельное участие, ей было приказано удалиться в свои земли. Опала распространялась и на ее приближенных.