Кровь Янтаря

— Банзай![28] — заорал я и сделал выпад. Беседа вроде как зашла в тупик, и мне захотелось сменить тему.

Зверюга тут же взметнулась и, уклонившись от моего удара, с невероятной силой и огромной скоростью ринулась на меня. Это был большой черный корноухий волк, он ушел от моего отчаянного удара наотмашь и нацелился на мою глотку.

Левая рука у меня автоматически вскинулась, и я сунул ее в открытую пасть. В тот же миг я заехал рукоятью клинка зверю прямо в висок. При этом капкан его челюстей ослаб, но они не разжались и продолжали раздирать мне рубашку и мускулы. От толчка я начал падать на спину. Попытался извернуться, чтобы упасть поудачней, — но уже понимал, что мне это не удастся.

Я грохнулся на левый бок, попытался перекатиться дальше и еще разок добавил зверю по черепу рукоятью. Тут, ради разнообразия, на меня снизошло озарение: я сообразил, что мы барахтаемся возле самого костра и даже продолжаем катиться в сторону огня. Я выронил оружие и стал правой рукой нашаривать горло волка. Зверь был на редкость мускулистый, шансов быстро раздавить ему глотку не было никаких, но я к этому и не стремился.

Я хватал волка под челюстью до тех пор, пока не нашел, за что ухватиться. Тогда я вцепился мертвой хваткой, нашел точку опоры и оттолкнулся одновременно ногами и руками. Мы сдвинулись как раз на те полметра, которых мне не хватало, чтобы затолкнуть рычащую голову волка в огонь.

Вроде бы ничего не происходило — лишь кровь ровной струйкой сочилась у меня из предплечья в пасть волку. Захват его челюстей по-прежнему был силен и причинял дикую боль.

Но через секунду у него загорелась шерсть на загривке и на голове. Зверь выпустил мою руку и рванулся прочь из пламени. Меня отбросило в сторону, из глотки волка вырвался оглушительный вой. Я перекатился на колени и поднял руки, но тварь не стала нападать. Вместо этого волк промчался мимо меня в заросли — в сторону, противоположную той, откуда появился.

Я подхватил клинок и помчался вслед за зверем. Времени, чтобы натянуть сапоги, не оставалось, но я сумел на бегу изменить форму ступней, чтобы хоть немного приспособить их для бега по пересеченной местности. Я все еще видел моего противника — его подпаленная шкура тлела. Впрочем, я мог бы преследовать его, ориентируясь только на вой, который почти не прекращался. Что странно, тональность и характер волчьего вопля менялись: они становились все больше похожи на крики человека и все меньше — на подвывания волка. И еще странно — зверь убегал, но не так быстро, как можно было ожидать, и совсем не пытался выбирать путь. Я слышал, как он проламывался сквозь кустарник и налетал на деревья. Иногда он даже издавал звуки, в которых, казалось, слышались отголоски человеческих проклятий. Как бы то ни было, мне удавалось держаться к нему ближе, чем я мог ожидать, и даже через несколько минут сесть ему на хвост.

Затем я вдруг сообразил, куда он так спешит. Я снова увидел тот самый бледный свет, который приметил раньше: теперь свет был ярче, а источник его — крупней, и становился все лучше виден по мере того, как мы приближались к нему. По форме это был грубый прямоугольник, по прикидкам, футов восемь-девять в высоту и где-то футов пять в ширину. Я бросился на свет. Волк наверняка бежал туда, и я хотел успеть первым.

Мы мчались. Волк шел чуть впереди и левее. Шерсть его уже не горела, хотя он продолжал взрыкивать и поскуливать. Свет впереди становился все ярче, вот уже я сумел заглянуть в него… сквозь него… и впервые понять, что же я вижу. Я увидел склон холма с водруженным на него низким камнем; к камню вела дорога, вымощенная каменными плитами, и вереница каменных ступеней — и все это в прямоугольной рамочке, словно картина — поначалу подернутая дымкой, но с каждым шагом становящаяся все четче. На картине сиял облачный полдень, и прямоугольник находился от меня метрах в двадцати, в центре поляны.

Увидев, что зверь уже выбежал на поляну, я сообразил, что добраться туда вовремя и схватить то, что должно было лежать поблизости, я уже не успеваю. И все же, думал я, может быть, мне удастся перехватить и остановить эту тварь.

Но, оказавшись на поляне, волк поддал газу. Я мог видеть то, к чему он направлялся, яснее, чем все остальное вокруг. Я крикнул, надеясь отвлечь его, но это не сработало. Мой финишный спурт оказался слабоват. И тут я увидел на земле возле порога то, что искал… Но было уже слишком поздно. Как раз в этот момент зверь опустил голову и схватил зубами плоский прямоугольный предмет — даже не сбавив при этом размашистой рыси.

Я остановился и отвернулся. В тот миг, когда волк нырнул вперед, я в падении выронил оружие и кувыркнулся, стараясь закатиться куда-нибудь подальше.

Я ощутил мощный толчок беззвучного взрыва, потом все схлопнулось и разбежались несколько слабых ударных волн. Я лежал, мысленно матерясь, пока не утихла встряска. Потом я встал и подобрал клинок.

Ночь вокруг меня вновь стала нормальной. Звездное сияние. Ветер в соснах. Не было нужды поворачиваться — хотя я это сделал на всякий случай, — чтобы узнать, что светящийся проход в другой мир, к которому я мчался всего лишь мгновение назад, теперь исчез, не оставив и следа.

Я поплелся обратно на стоянку и некоторое время успокаивал Дымка. Потом натянул сапоги и плащ, забросал землей угли костра и повел коня к дороге.

Там я сел верхом, мы минут сорок ехали вверх по дороге к Янтарю, и там я разбил новый лагерь — под белым, как кость, ломтем луны.

Остаток ночи прошел без неприятностей. Меня разбудили свет и пересвист утренних птиц в сосняке. Я позаботился о Дымке, быстро позавтракал остатками провианта. Как сумел, привел себя в относительный порядок и через полчаса уже был в пути.

Утро выдалось холодное. Над головой простиралось чистое небо, далеко слева плыли гряды кучевых облаков. Я не торопился. Я решил ехать верхом, а не козыряться в основном потому, что хотел узнать чуть больше о местности вокруг Янтаря, и, несколько менее, из-за желания побыть одному и спокойно поразмыслить. Если принять во внимание, что Джасра в плену, Льюк в санатории, а Колесо-Призрак занят бог знает чем, то складывалось впечатление: главные опасности для Янтаря или для меня на время неактуальны. Можно сделать небольшую передышку. Я чувствовал, что на деле приблизился к положению, когда сам смогу все уладить с помощью Льюка и Джасры — нужно только разузнать побольше. И я был убежден, что с Призраком-то я после этого сговориться сумею — раз уж последняя наша беседа была преисполнена оптимизма…

Дел невпроворот. Прочие концы можно увязать и позднее. Провинциальный маг вроде Шару Гаррула беспокоил меня только в связи со всем остальным. Дуэль с ним затруднений не вызовет, надо только выкроить на это пару свободных минут… хотя уже то, что он вообще что-то против меня имел, выглядело достаточно странным.

И потом, существо, которое было Винтой… Я не видел в нем реальной угрозы, но несомненно, это была тайна, лишавшая меня покоя и, видимо, непосредственно касавшаяся моей безопасности. Этот вопрос тоже следует уладить, когда у меня появится уйма свободного времени.

Беспокоило меня предложение Льюка раскрыть информацию, жизненно важную для безопасности Янтаря, только после спасения Джасры. Я поверил ему и все еще верил, что слово он сдержит. Хотя оставалось подозрение, что он будет тянуть с расчетом, пока не станет слишком поздно что-то предпринимать… Строить домыслы — занятие, разумеется, бесполезное; узнать, к чему ведется подготовка, невозможно. Не было ли само предложение, — независимо от того, правду говорил Льюк или нет, — частью военных действий, ударом в психологической войне? Льюк всегда был более хитер, чем могло показаться по его грубоватой внешности. Чтобы понять это, мне самому понадобилось довольно много времени, и забывать об этом я не собирался.

Я чувствовал, что пока могу скинуть со счетов дело о синих камнях — тем более что я планировал избавиться вскорости от всех следов их воздействия. С этим проблем нет, разве что на всякий случай мысленно завязать на память узелок, для вящей бдительности — хотя именно в таком состоянии я и пребываю.

28

В Японии выкрик, обращенный императору и желающий ему долгой жизни. Японскими военными, как современными, так и древними, использовался как аналог российского «ура!» во время особо стремительной атаки.