Собачьи дни

— Нет-нет, — вырвалось у меня, — только Рейчел.

— Миссис Мюррей, — начал адвокат, — более десяти лет брака дают вам определенные права. Одиннадцать лет в роли мужниной записной книжки, домработницы, неработающей матери имеют свою цену. Потеря карьеры, отсутствие пенсии, не очень реальные перспективы найти высокооплачиваемую работу, пока ваша дочь еще так юна, — у вас есть право на содержание, о чем вы, несомненно, знаете.

«Скажи это Гордону», — удрученно подумала я.

— Нет, нет, — со смиренной покорностью ответила я, — только для Рейчел. Я найду работу на неполный день.

— Где? — с вежливым интересом спросил адвокат.

— Телефонисткой или продавщицей… — наобум предположила я.

Кроме этого, я мало на что могла рассчитывать. Брак и материнство рано поставили точку в моей карьере. Рейчел появилась, когда я только-только стала студенткой. После школы я десять лет пробовала себя в различных сферах — барменша, маркетолог, машинистка в агентстве недвижимости — и ни на чем не могла остановиться, а потом встретила Гордона. Мы познакомились в китайском ресторанчике — да, дорогой читатель, заведение могло быть более приличным, — где компания молодых женщин из маркетингового агентства решила подзакусить после тяжких дневных трудов: уличного опроса «сохоитов»[3] о вкусах и предпочтениях среди чистящих средств для туалета. Я заказала краба с имбирным соусом и, раскалывая здоровенную клешню щипцами для орехов, умудрилась со снайперской точностью выстрелить ею прямо в пах рыжеволосому молодому человеку за соседним столиком. Оторвавшись от книги, тот недоверчиво посмотрел на потолок, а затем — недоверие сменилось гневом — опустил взгляд на брюки, перемазанные имбирем и маслом. Одна из женщин нашей компании, темнокожая великанша Ванда родом с Мартиники (мы до сих пор дружим), у которой шуточки традиционно не поднимались выше пояса, комически завопила:

— Ты запустила в парня коготки, Пэтси!

И мне, надеявшейся на чудо британского хладнокровия со стороны рыжеволосого, которому полагалось не заметить крабовую клешню у себя в паху, ничего не оставалось, как дотянуться через проход между столиками до оскорбительного предмета в очень интимном месте. Я уже открыла рот для извинений, когда не знавшая удержу Ванда загремела на весь ресторан:

— Осторожнее, а то чужое прихватишь!

Наши глаза встретились — его голубые и стальные, мои голубые и умоляющие; его взгляд смягчился, мои ресницы затрепетали (в то время я еще умела это делать), и я пролепетала:

— Пришлите мне счет за химчистку.

Будучи Гордоном, он так и сделал, приписав внизу квитанции, что хочет со мной встретиться. Я пригласила нового знакомца к себе домой на спагетти болонезе; Гордон явился с бутылкой красного вина и в заранее надетом пластиковом фартуке, что я сочла верхом остроумия. Так все и началось. Мы встречались два года. Карьера Гордона стремительно развивалась, моя же, напротив, устраивала меня все меньше и меньше. Мне было двадцать семь, и на музыкальных вечерах, которые мы с Гордоном то и дело посещали, я всякий раз ощущала смущение и досаду при вопросе о профессии, когда люди словно обрастали ледяной коркой, услышав, что я подвизаюсь в качестве помощницы риэлтера в Патни. Поэтому, увидев объявление в «Гардиан» о наборе на учебные курсы людей среднего возраста, я подала заявление.

Пожалуй, то было самое счастливое время моей жизни: история искусств оказалась кладезем открытий — как академических, так и себя самой. Первый год я впитывала науки, словно промокательная бумага, и начала, признаюсь, немного тяготиться отношениями с Гордоном. Наш роман дышал на ладан, как вправе заметить читатель, не показавшись излишне саркастическим. Моя академическая звезда вроде бы определилась — впереди даже замаячил диплом, у Гордона дела тоже шли хорошо, и во время летних каникул он предложил вместе поехать в Кельн, где подвернулась работа. Организаторы почему-то решили, что певец женат, и оплатили два билета и двухместный номер в отеле. Гордон, в силу природной бережливости, счел непростительным грехом не воспользоваться столь выгодной оказией.

Люди творческих профессий работают очень напряженно. Отдав аудитории все силы, после концерта или спектакля они не могут уехать домой или в отель и мирно улечься в постель с Фредериком Форсайтом[4] в руке: им необходимо выплеснуть полученную энергию. Гордон, которому оплачивали все расходы, расслаблялся с помощью немецкого пива и секса; я, упиваясь сладким ничегонеделанием, охотно присоединялась к оргии. Налакавшись пива, каждую ночь мы жадно набрасывались друг на друга, а на следующий день дрыхли до обеда. Через неделю мы приползли в Лондон чуть живые, и я ничуть не удивилась тому, что следующие несколько недель паршиво себя чувствовала.

Но оказалось, виной тому была Рейчел.

Помню, как я позвонила Гордону золотым сентябрьским утром — мы почти не виделись шесть или семь недель после возвращения — и назначила встречу в пабе у реки. Сидя на веранде и глядя вниз на сверкающую воду, я знала, что независимо от исхода нашего свидания уже не вернусь в колледж, ибо ношу в утробе дитя. Помимо этого, я как-то не задумывалась о будущем, желая, чтобы решение принял кто-то другой. Пресловутые эмбриональные гормоны уже бушевали внутри, превращая меня в счастливую клушу, готовую передать эстафетную палочку жизни в надежные руки.

— Ты уверена, что ребенок мой? — только и спросил Гордон.

Я не удивилась вопросу, но все же почувствовала себя оскорбленной.

— Сразу, как родится, заговорит на чистом немецком и проявит хорошо развитый вкус к «Кёнигслагер Брауэрай», — съязвила я. — Конечно, это твой ребенок.

— В таком случае нам надо пожениться, — заявил Гордон.

Так мы и сделали.

Как большинство людей, которые не являются и никогда не станут артистами, я восхищалась, вернее, преклонялась перед талантом мужа и многие годы провела в рабском служении этому таланту. Гордона я не виню — сама выбрала такой стиль поведения: не ложилась спать, дожидаясь мужа с горячим ужином, смотрела, как в час ночи он спокойно усаживался в кресло смотреть видео, и шла в постель, говоря себе: «Ладно, ладно, по вечерам он ведет трудную битву с искусством, трогает аудиторию до слез. А что делаю я? Какие козыри я могу выложить на стол жизни? Уборку, глажку, походы по магазинам, заботу о ребенке?» Вслух я утверждала, что это не менее важно, чем оперное пение, но то было лицемерие: в душе я искренне считала себя ничтожеством, пустым местом, недостойной целовать край мужниной одежды. Все бы ничего, но вскоре после рождения Рейчел Гордон тоже проникся этим убеждением и начал соответственно себя вести. В результате я стала думать не только о том, что недостойна целовать его подол, но и что не горю желанием целовать его самого.

Глава 3

Сидя в офисе мистера Поунелла (в скобках замечу: воплощенного комильфо — благородные седины, умное лицо в морщинах, солидный темный костюм, вежливое «Но почему же?»), я вынуждена была отступить от своих слов и найти несколько уважительных причин. Не потому, что намеревалась изложить юристу ситуацию по пунктам в виде эссе под заголовком «непреодолимые противоречия», скорее для себя. Мистер Поунелл отвечал на звонок, а я смотрела на его чистые ладони, накрахмаленный воротничок, положительную внешность и думала: выйди я замуж за такого, все получилось бы иначе. Пусть скучный, пусть носит темно-синее, зато надежный на все сто. Повезло же мне связаться с эгоцентриком-мужем, который не только оправдывает свой эгоизм, но чьи профессиональные успехи полностью зависят от такого поведения! «О, мистер Поунелл, — сокрушалась я, разглядывая адвоката, — ну почему в свое время я не встретила вас?» Поймав мой взгляд, тот смущенно потупился, видимо, догадавшись, о чем я думаю. Мысленно извинившись за мысленную же крамолу, я заставила себя настроиться на деловую волну. Адвокат заговорил, и я погрузилась в прошлое.