Страница 4 из 21
— Как же из Кирьянова получился отличный пограничник? — удивился я.
— А всё началось с первого шквала. — Баулин снова взглянул на часы. — Сейчас-то уж некогда. Напомните, расскажу как-нибудь в другой раз. Спокойной вам ночи, располагайтесь как дома.
Провожая Баулина, я вышел на крыльцо. Мы распрощались, и его высокая, слегка сутуловатая фигура вмиг растаяла в густом тумане. Снизу, из-под утёсов, доносился тяжёлый, перекатистый гул океана.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПЕРВЫЙ ШКВАЛ
Проснувшись среди ночи, я не сразу сообразил, где нахожусь, прислушался: за окнами под утёсами ревел штормовой накат, дробно постукивали ставни, завывало в трубе. Снова уснул и очутился во власти бушующего океана. Тщетно пытался я ухватиться за пляшущее рядом бревно: меня относило всё дальше и дальше от берега. Внезапно взошло слепящее солнце, и чья-то заботливая рука коснулась моего плеча. У дивана, на котором я спал, стояла одетая, умытая, причёсанная Маринка..
— Дядя, у тебя болит головка?
— Нет, не болит, — пробормотал я в смущении.
— А почему ты кричал? Тебе приснился страшный сон? Да? — спросила она участливо. — А я сегодня во сне летала. Высоко-высоко, выше вулкана. И ни чу-тельки не боялась! Папа говорит: если летаешь во сне — значит, растёшь.
Комнату озаряло редкое для Курил солнце. Стол был накрыт к завтраку.
— Кто же открыл ставни?
— Я сама! — ответила Маринка.
— Ты сама и чайник вскипятила?
— Разве можно! — удивилась Маринка. — Папа не велит мне зажигать керосинку, я могу учинить пожар. Чайник вскипятила тётя Таня, наша соседка. Тётя Таня и печку истопила, и камбалу поджарила.
Мы не спеша позавтракали, прибрали за собой. Неожиданно Маринка вздохнула:
— А ещё я видела во сне маму…
— Ты покажешь мне свои игрушки? Хорошо? — обнял я её, желая отвлечь от печальных мыслей.
— Покажу… Потом.
За окном громоздились скалы, высился конус вулкана. Вдруг в комнате как-то сразу всё потускнело: на солнце наползла туча. С океана наплывали клочья тумана, вершину вулкана как отрезало.
— Сейчас бус пойдёт, — сказала Маринка. — «Старик» макушку спрятал.
«Стариком» на острове называли вулкан — это я уже знал, но что такое «бус»?
— Это дождик, такой мелкий-мелкий, будто из ситечка, — объяснила Маринка. — Ох, и не любил его дядя Алёша! Лучше, говорит, штормяга, чем бус.
Рассудительность Маринки мало сказать удивила — поразила меня. Поразили меня и её игрушки.
Коллекция яиц морских птиц — то маленьких, в тёмных пятнышках, то больших, каких-то бурых, почти прозрачных, то похожих на грушу дюшес — нанесла мне форменное поражение. Разве мог я ответить на вопросы Маринки, какие именно из яиц принадлежали тупикам, какие кайрам, гагарам или различным чайкам! А Маринка всё это знала.
Не в лучшем положении очутился я, когда она с гордостью разложила передо мной засушенных крабов, морских ежей, звёзд и коньков и целый гербарий водорослей.
— А где же твои куклы? — спросил я растерянно.
— Хочешь, я лучше покажу тебе мой вельбот, — предложила она.
Я полагал, что Маринка достанет из ящика игрушечную лодку, но оказалось, что нужно надеть плащ и пройти к соседнему сараю. Моросящий дождь и впрямь словно высеивался из низко нависших туч.
Маринка отворила дверь, и глазам моим предстала маленькая, однако не игрушечная, а настоящая шлюпка с парой вёсел, рулём и ещё какими-то незнакомыми мне принадлежностями. Маринка забралась в лодку и в, течение нескольких минут окончательно убедила меня, что в сравнении с ней, шестилетней девочкой, я просто-напросто невежда: то, что я наивно называл багром, оказалось отпорным крюком; рукоятка руля называлась вовсе не рукояткой, а румпелем; маленький бочонок для пресной воды — анкерком, деревянный совок для отливания воды — лейкой.
— Кто же это сделал тебе такую замечательную лодку?
— Не лодку, а вельбот, — поправила Маринка. — Мне построил его дядя Алёша. — Она начала развязывать брезентовый мешок. — Сейчас я покажу тебе рангоут и паруса…
Весь день я провёл на морской базе. Баулин тоже был занят, и мы смогли поговорить, как и накануне, только за вечерним чаем. Маринка уже спала. Я, смеясь, рассказал Николаю Ивановичу, как его дочь повергла меня в смятение своими познаниями в морском деле и в естествознании.
— Когда только вы успели обучить её всем этим премудростям?
— Заслуга, увы, не моя! — шутливо развёл он руками. — Всё дядя Алёша.
Опять этот Алексей Кирьянов! Разве мог я тут не напомнить капитану третьего ранга про обещанный рассказ о первом шквале?
— Об Алексее многое можно рассказать. Самсонов прав: действительно, хоть книгу пиши, — начал Баулин. — Но уж если рассказывать, то и утаивать ничего не след. Думаю, Алексей не был бы на меня за это в обиде. Познакомился я с ним пять лет назад в Ярцеве, есть в Смоленской области такой старинный городок. Я приехал туда для отбора призывников. Пограничному флоту нужны крепкие, хорошо грамотные молодые ребята. Не велика беда, если моря не видали — привыкнут, была бы закваска!.. Словом, увидел я среди других Кирьянова — крепыш, заглянул в его личное дело — комсомолец, из колхозников, окончил педагогическое училище, преподаёт в школе русский язык — и решил: подойдёт…
Баулин наполнил чаем третий или четвёртый стакан.
— Призывная комиссия, — продолжал он, — работала в просторной горнице старого дома; с пола тянуло, как из погреба, на улице — февраль, минус двадцать! Железная печка раскалилась, но, можно сказать, без толку: даже мы, офицеры и врачи, поёживались, а призывники ведь раздевались донага. Подошла очередь Алексея Кирьянова. Пока его выслушали, измерили, взвесили и так далее, — он весь посинел.
Только тем, что парень так сильно продрог, я и объяснил тогда его невыдержанность. Врач попросил, чтобы Алексей открыл рот, а он вдруг как выпалит: «Нельзя ли поскорее, мы не лошади на ярмарке!» Мой сосед майор-танкист нахмурился, шепчет мне: «Ну и тип! Я бы не взял его ни за какие коврижки». А я взял, и тут-то и начались испытания моих нервов и порча крови…
Баулин залпом выпил успевший остыть чай, расстегнул ворот рубашки.
— На вокзал, ясное дело, пришло полным-полно провожающих. Были, конечно, и слёзы. Но больше было песен, смеха, улыбок. Алексея провожала целая ватага детишек, должно быть его ученики, и молоденькая девушка. Нельзя было не обратить на неё внимания — настоящая русская синеглазая красавица. Детишки окружили его, говорят чего-то наперев-бой, а синеглазая плачет в три ручья. Тут и гадать нечего — невеста! Я, разумеется, не только на них смотрел — ведь под моей опекой было с полсотни призывников — и только уж перед самым отходом поезда заметил, что, кроме школьников и синеглазой, Кирьянова провожает ещё одна девчушка, маленькая такая, худенькая. Стоит в сторонке, держит в руках его чемодан и глядит на Алексея так грустно, печально. Я подумал было, что это сестра, но вспомнил: в анкете написано — родственников у него нет, все погибли во время войны. О том, кто она, мне стало известно лишь спустя много месяцев.
Словом, прощай, Ярцево, поехали… И взбреди мне тогда в голову назначить Кирьянова старшим по вагону. Объявляю ему об этом. А он: «Я не хотел бы быть старшим». Спокойненько объясняю: приказы, мол, не обсуждают, а выполняют. «Хорошо, говорит, учту на будущее».
— И вы всё-таки назначили его старшим?
— Нет, конечно…
Баулин наполнил чаем мой стакан.
— В общем, поехали. Молодёжь подобралась в команде замечательная: форму ещё не надевали, а вовсю старались держаться заправскими моряками. Ну, думаю, всё в порядке! И тут — бах! На одной из станций Кирьянов чуть было не отстал от поезда, пришлось стоп-кран в ход пускать. Отчитываю его, а он оправдывается с самым невинным видом: «Я не виноват, что поезд всего полторы минуты стоял, я еле-еле письмо успел в почтовый ящик опустить».
Между прочим, письма он писал штуки три на день. Заберётся на верхнюю полку и строчит страниц по семь, по десять. За всю дорогу двух слов ни с кем не сказал. Ребята песни поют — Кирьянов молчит; стихи, книги, газеты вслух читают, спорят — наш учитель будто не слышит. Едем Донбассом: зарево плавок над домнами, звёзды над ударными шахтами — ребят от окон не оторвать, а он опять пишет. Едем берегом Азовского моря — ребята все глаза проглядели. Зовут его: «Смотри, Кирьянов, море!» А он: «Я не привык любоваться пейзажами по команде!» — и уткнулся лицом в перегородку. В общем, про все кирьяновские фокусы рассказывать не стану, не интересно; одно скажу: за дорогу он не только мне — всей команде не пришёлся по душе… — Баулин усмехнулся — Посмотрели бы вы, к примеру, как Кирьянов койку заправлял: курам на смех! С месяц якобы не мог научиться. И каждый день знай строчит свои бесконечные письма. Представьте, за полгода ни разу ни в кино не сходил, ни на вечер самодеятельности, ни разу на собраниях не выступил. Как-то в воскресенье мы всей школой поехали на экскурсию в Феодосию, в картинную галерею Айвазовского. Кирьянов и тут отказался: «Голова болит». Ну, вроде бы ничто его в нашей жизни, в нашем коллективе не интересует.